преданность родине.
Перед его мысленным взором одна за другой проходили картины мрачного
будущего, ожидающего Артур. Он ясно сознавал, что дальнейшая оборона
крепости повлечет огромные, ненужные жертвы среди гарнизона и особенно среди
солдат. Спасти их от напрасной гибели, избавить родину от позора могло лишь
быстрейшее окончание войны. Но трудно было рассчитывать, чтобы в Петербурге
вняли голосу благоразумия и поспешили с заключением мира.
"Остается одно последнее средство - обратиться непосредственно к царю,
через головы наместника, министров и придворной камарильи, - размышлял
Кондратенко, - и сделать это может и должен Стессель, как генерал-адъютант,
имеющий право обращаться непосредственно к монарху. Нужно только убедить его
в необходимости такого шага".
После долгих колебаний Кондратенко решил изложить свои соображения в
письменной форме, чтобы в истории остался след от его попытки спасти родину
от грозящего ей неминуемого позора, а солдат - от бесцельной гибели.
Роман Исидорович сел за стол и начал быстро писать:
"Ваше превосходительство, многоуважаемый Анатолий Михайлович!
В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других
театрах войны нельзя считать особенно унизительными. Но если к потере Ляояна
и к другим поражениям присоединится падение Артура и гибель находящегося
здесь флота, то, в сущности, кампания будет безвозвратно проиграна. Наш
военный неуспех примет унизительные для русского достоинства размеры.
Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей беспрерывно
отступающей на север армией или все еще находящимся в Кронштадте флотом,
по-моему, невозможно. Единственным почетным выходом из такого положения
является поэтому заключение немедленного, до падения Порт-Артура, мира,
который, несомненно, можно (до сдачи Артура) установить на неунизительных
для народного самолюбия условиях (свободного пропуска гарнизона с оружием и
знаменами к Маньчжурской армии и флота - во Владивосток, денежная
компенсация за уступку Артура японцам и т.п.).
Очень вероятно, что государю доносят о военных событиях неправильно,
искажая существующую действительность. Истинное, правдивое донесение может
устранить большую беду для нашей родины.
Поэтому, как высший представитель здесь государственной власти и лицо,
облеченное царским доверием, не сочтете ли Вы возможным шифрованною
телеграммой на имя государя донести о действительном положении дел здесь, на
Дальнем Востоке.
Настоящее письмо мною написано ввиду моей глубокой уверенности в
необходимости такого шага для блага моей родины и Вашего сердечного
отношения ко мне.
Вашего превосходительства покорный слуга
Р. Кондратенко".
Прочитав письмо еще раз. Роман Исидорович разбудил денщика и приказал ему
с утра доставить его к Стесселю.
В окнах уже серел туманный рассвет. С чувством честно исполненного долга
Кондратенко разделся и лег спать.
Встав, как всегда, в семь часов утра, Стессель собирался совершить свою
обычную утреннюю прогулку верхом по берегу моря, когда ему подали письмо
Кондратенко.
Удивленный генерал вскрыл конверт и быстро прочитал написанное. На лице
его выразились растерянность и изумление. Как во всех трудных случаях жизни,
он поспешил за советом к своей супруге,
Генеральша, утомленная именинными хлопотами, еще нежилась в постели и
была сильно недовольна появлением мужа.
Стессель прочитал послание Кондратенко.
- Как, по-твоему, я должен реагировать на это?
- Прежде всего необходимо сохранить письмо. Оно может очень пригодиться
впоследствии. Писать царю, конечно, нельзя, иначе выйдет, что Куропаткин и
Алексеев обманывают его, а ты их выводить на чистую воду, - рассудила
генеральша.
- Кондратенко, ввиду явного упадка его духа, пожалуй, придется заменить в
должности начальника сухопутной обороны Фоком, - не совсем уверенно
проговорил генерал-адъютант.
- И не думай об этом! Фок через два дня сдаст Артур, а отвечать за это
будешь ты, а не он. Вечером ты поговори с Кондратенко и объясни, почему
невозможно сделать так, как он предлагает. Остальным, даже Рейсу, об этом ни
слова! - предупредила совсем уже проснувшаяся Вера Алексеевна.
Не встретив сочувствия у Стесселя, Кондратенко не стал настаивать на
своем предложении и с удвоенной энергией принялся за развитие и воспитание
боевых качеств солдат и офицеров.
Часть четвертая
Глава первая
Вследствие болезни Жуковского Звонарей перешел с Залитерной на батарею
литеры Б.
В одну из ночей он был разбужен взрывом тяжелого снаряда. Шипение и свист
новой бомбы заставили его вскочить с походной кровати и отпрыгнуть к дальней
стене каземата. Но взрыва на этот раз не последовало. Звонарев ощупью
пробрался к выходу и приоткрыл дверь. В лицо ему пахнула ночная свежесть. С
батареи доносился неясный гул встревоженных солдатских голосов.
- Сергей Владимирович, вы не спите? - окликнули его из темноты. По голосу
прапорщик узнал Гудиму.
- Тут и мертвые проснутся, не то что живые... В чем дело?
- Ночной салют одиннадцатидюймовых осадных мортир. Два снаряда легли за
батареей.
Со стороны японцев мягко донеслись выстрелы и почти тотчас же послышался
рев приближающихся снарядов.
- Закройсь! - крикнул солдатам Звонарев и юркнул в каземат.
От взрыва бетонный пол заходил под ногами, с потолка посыпалась известка.
В дверь сильно ударил не то осколок, не то камень, отброшенный взрывом.
Выждав несколько секунд, прапорщик выглянул наружу. Места падения снаряда не
было видно, но солдаты бежали к траверсу между третьим и четвертым орудиями.
Звонарев поспешил за ними. В темноте он с трудом рассмотрел кучу бетонных
осколков, валявшихся на земле.
- Зарядный погреб завалило, - доложил взводный Лепехин.
- Хорошо, что порох не взорвался.
- Принесите-ка свет, - распорядился вынырнувший из темноты Гудима. -
Пострадавшие есть?
- Никак нет. После первых снарядов все дневальные и часовые попрятались
по бетонным казематам и уцелели.
Принесли несколько фонарей. При их слабом свею разглядели, что разрушены
лишь край бруствера да небольшая часть порохового погреба. Торчали в разные
стороны изогнутые рельсы.
- Ну и сила же в этих бомбах! - изумлялся Гудима, рассматривая
разрушения.
- Ничего себе: снаряд - двадцать пудов, разрывной заряд - пять пудов
шимозы - японского мелинита; а тут попало сразу две бомбы, - пояснил
Звонарев.
- Летит! - вдруг не своим голосом заорал кго-то, и солдаты сломя голову
ринулись к укрыгиям. На месте остались лишь Гудима, Звонарев и Лепехин.
- Спасайся! - толкнул Лепехина прапорщик.
Фейерверкер тряхнул головой, расчесал пальцами свою жиденькую бороденку и
спокойно отвегил:
- Бог не без милости, вашбродь, а чему быть, того не миновать. - И
остался на месте.
Все трое нервно вслушивались в стремительно нараставший свист. Звонарев
чувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. В сознании остро билась
одна мысль, одно желание - бежать, укрыться, пока не поздно Но вместо этого
он громко зевнул и срывающимся голосом спросил, который час.
- Сейчас посмотрю, - глухо ответил Гудима, и в этот момент над ними
пронесся со свистом снаряд и упал далеко за батареей.
- Слава тебе господи! - сняв шапку, закрестился Лепехин. - Чуток прицел
поменьше, и в аккурат было бы по нас.
- Без четверти три, - наконец разглядел стрелку часов Гудима. - До
рассвета ничего разбирать не стоит, пойдемте-ка по домам.
Выпустив несколько снарядов, японцы замолкли.
- Это вам, Сергей Владимирович, не Залитерная, на которую с августа не
залетело ни одного снаряда, - обернулся штабс-капитан к Звонареву. - Здесь
редкая ночь проходит спокойно.
Жизнь на батарее литера оказалась гораздо беспокойнее, чем на Залитерной.
- сказывалось ее расположение в первой линии обороны. В течение дня батарея
по нескольку раз открывала огонь и сама часто подвергалась обстрелу.
Ружейные пули почти беспрерывно посвистывали над головой, до передовых
японских траншей было меньше тысячи шагов.
Звонарев усердно занялся исправлением разрушенных казематов и траверса.
Работать приходилось урывками: днем японцы внимательно следили за всем
происходившим на батарее. Дело подвигалось медленно. Солдаты второго и
третьего взводов работали вяло, неохотно.
- Спешить-то некуда, вашбродь, - оправдывался Лепехин. - Лучше
повременим, пока японец успокоится, не то все равно разнесет снарядами...
Японцы с каждым днем усиливали обстрел. Не зная, что еще предпринять,
чтобы ускорить работы, Звонарев позвонил по телефону к Борейко и попросил у
него совета.
- Позови-ка к телефону Лепехина и Жиганова, я с ними поговорю, -
предложил поручик.
Оба взводные пришли несколько растерянные и смущенные. Борейко говорил
коротко, но внушительно, фейерверкеры сбивчиво оправдывались, затем обещали,
что сегодня же все будет исполнено.
- Чем ты им пригрозил, что они так завертелись? - поинтересовался
прапорщик.
- Сказал, что вечером побываю на батарее и оторву им головы, если ремонт
не будет закончен. А что смотрит Гудима, ведь он у вас за старшего?
- Занят Шуркой, перископами и своим дневником.
Едва начало темнеть, как солдаты дружно принялись за работу. Лепехин
усердно подгонял своих бородачей.
- Чего вы так испугались? - спросил Звонарев.
- Так ведь поручик обещал у всех бороды выдрать по волоску, - весело
ответил взводный.
В третьем взводе работа тоже кипела.
- Днем обязательно, грит, до вас дотопаю и, ежели не все будет готово,
задеру насмерть. Так и ревет в телефон, - рассказывал взводный Жиганов.
- Он могет! Не потрафишь - башку сорвет, потрафишь-водки поднесет! С
таким и работать весело, - говорили солдаты.
Довольный успешным ходом работ, прапорщик вернулся в каземат. Вскоре туда
пришел Гудима - он был недоволен тем, что Звонарев обратился не к нему, а к
его заместителю.
- Я не люблю ссор, Сергей Владимирович, и не хочу нарушать хорошие
отношения с вами, но все же вам следует помнить, что командую батареей я, -
поднялся Гудима.
Звонарев промолчал и отправился в стрелковые окопы, к капитану Шметилло.
Капитана он застал спящим в блиндаже. Харитина возилась около входа,
перетирая посуду.
Прапорщик поздоровался с ней и пошел вдоль окопов. Стрелки почти все
спали в укрытиях, и только несколько часовых через самодельные перископы
наблюдали за врагом. До японцев было не больше ста шагов. Слева они подошли
местами почти вплотную к проволоке перед Китайской стенкой; справа,
пользуясь оврагом, они стремились обойти батарею литеры Б с фланга.
- Не спит, не ест японец, все роет, как крот, - обернулся к прапорщику
часовой. - Нет у нас маленькой пушки, чтобы до него хоть бомбочку добросить.
Мы пробовали приспособить ружья; приделаем к бомбочке деревянную палку,
засунем ее в дуло и стреляем. Бывает, летит шагов на пятьдесят, а то и
более, а другая тут же и рвется. Двоих уже ранило...
- Мы поставим у нас пару минометов для обстрела японцев. Ты не из команды
поручика Енджеевского? - спросил Звонарев.
- Так точно, и вас во время боев на перевалах видел.
Дозвольте узнать, как вы догадались, что я оттуда?
- По твоей изобретательности.
- Евстахий Казимирович нас всегда учили думать над своим делом, и капитан
Шметилло тоже очень одобряют солдатские выдумки, награждают.
- Чем же?
- Разно бывает. Кому консервы дают, кому чай и сахар, кому новые сапоги
либо шинель.
Прапорщик попросил показать подходящие для установки минометов места.
Стрелок охотно повел его по окопу. Звонарев наметил прекрасные укрытия для
