юнерал уже с трудом двигая языком.
- Подъезжает Стессель, - сообщил Звонарев.
- Разрешите встретить его превосходительство? - обратился поручик к
Никитину.
- Конечно, конечно. Он ведь любит почет. Сразу раздуется, как индейский
петух, думает, что тогда его и впрямь за умника ненароком сочтут, -
пролепетал с трудом генерал.
Офицеры вышли, оставив своего гостя в обществе целой батареи недопитых
бутылок и опорожненных стаканов.
Стессель вышел из экипажа и приказал выстроить солдат за орудиями. Когда
это было исполнено, он громко поздравил солдат с отбитым штурмом и
поблагодарил за службу. Обходя по фронту, генерал сделал Борейко замечание
за плохую выправку солдат. Особенно возмутил его Блохин, у которого фуражка
блином сидела на голове, пояс спустился вниз, на лице застыла глупейшая
улыбка.
- Что за олух! - закричал Стессель. - Голову выше, брюхо подбери! - И
генерал ткнул солдата в живот.
Эффект получился совершенно неожиданный. Перегнувшись вперед, солдат
громко икнул. Стессель даже онемел от удивления.
- Поставить этого идиота на шестнадцать часов под ранец, чтобы вел себя
прилично в присутствии генерала, - приказал он, обретя наконец дар слова. -
Не солдаты, а папуасы какие-то!
Неизвестно, сколько бы времени он возмущался, если бы не увидел
приближающегося к нему Никитина. С блаженно-пьяной улыбкой на багровом лице,
пошатываясь и заплетаясь на каждом шагу, Никитин еще издали посылал своему
другу воздушные поцелуи. Стессель нахмурился.
- Ты уже успел зарядиться! - недовольно проговорил он.
- Успел, Толя, но только самую капелечку! Не сердись, дай я тебя поцелую.
- И Никитин обнял Стесселя.
- Довольно, Владимир Николаевич. Тебе, я вижу, надо немного отдохнуть.
Поедешь сейчас со мной.
- Только не хмурься, Толя. Ведь в молодости и ты не был схимником!
Помнишь, как перед третьей Плевной мы с тобой в собрании дербалызнули? Ты
еще на четвереньках под столом ползал, лаял по-собачьи и кусал дам за ноги!
Ведь тоже был когда-то шалунишкой!
- Едем! - решительно подхватил Стессель его под руку.
- Да куда ты меня тащишь? Позволь хоть попрощаться с моим новым
приятелем. Люблю его, как сына. Заметь - это лучший артиллерист в Артуре! -
И Никитин облобызался с Борейко.
- Подавай! - нетерпеливо махнул рукой кучеру Стессель, но Никитин уперся.
- Хочешь, я тебя свезу в одно тепленькое местечко? - предложил он, хитро
улыбаясь. - Девочки там - пальчики оближешь!
Стессель свирепо молчал и продолжал вести Никитина к экипажу.
- Нет, постой! - вырвался последний. - Да ты не бойся, я твоей мегере
ничего не скажу! Ведь все знают, что ты сидишь у ней под башмаком и она бьет
тебя туфлей по голове. - Никитин громко захохотал. Окончательно выведенный
из себя, Стессель втолкнул своего друга в экипаж и приказал трогать.
- Смирно! - скомандовал вслед уезжающему начальству Борейко, отдавая
честь. - За этакое генеральское представление, - обернулся он к Звонареву, -
не жалко и полсотни заплатить. Разойтись!
Солдаты бросились в разные стороны. Блохин тут же прошелся колесом и к
вящему удовольствию всех повторил свой нехитрый трюк со Стесселем.
- Воображаю, как попадет Никитину за сегодняшнее! - заметил Звонарев.
- У него хоть в пьяном виде мозги начинают шевелиться по-человечески, а у
Стесселя они уже окончательно и бесповоротно застыли на месте.
Жизнь на Залитерной шла своим чередом. Звонарев то конструировал
"артурский пулемет", то придумывал, как пропустить электрический ток в
проволочные заграждения, то принимался за проектирование воздушного шара, на
котором Борейко должен был подняться на высоту тысячи футов с целью
обнаружения осадных батарей. Докладные записки с Залитерной градом сыпались
в Управление артиллерии, где их аккуратно подшивали в папки.
Поручик каждый вечер отправлялся в "экономку" и возвращался поздно ночью.
Звонарев часто встречался с Варей, приносившей обеды. Девушка все прочнее
входила в жизнь прапорщика - заботилась о его питании, белье, следила за
порядком в блиндаже, разносила денщика за грязь и неаккуратность. Между ними
установились хорошие, дружеские отношения. Варя не очень командовала, а
Звонарев избегал дразнить ее.
Солдаты тоже привыкли к Варе и звали ее "нашей сестрицей" и
"прапорщиковой барышней". Один Блохин непочтительно величал ее просто
Варькой, но при встречах тоже был вежлив.
Пользуясь отсутствием офицеров на батарее, солдаты вечерами собирались у
костров и слушали Ярцева. Последний с необычайным воодушевлением и подъемом
торжественным речитативом декламировал "Полтаву" и "Руслана и Людмилу",
вызывая бурные восторги своих слушателей. Чеканный стих пушкинских
произведений зачаровывал всех звучностью и красотой. Лежа на земле, лицом к
огню, солдаты восторженными восклицаниями выражали свои чувства Даже Блохин,
сначала было забраковавший "Руслана и Людмилу", теперь, переваливаясь с боку
на бок и лениво почесываясь, удивленнорадостными восклицаниями приветствовал
особенно понравившиеся ему места.
- Сказка эта так сама на песню и просится, - мечтательно произнес
Белоногов. - Вот бы хором спеть было хорошо.
- Подожди, дальше еще лучше будет, - улыбаясь счастливой улыбкой, отвечал
Ярцев и переходил к "Полтаве", за которой следовал "Медный всадник".
"Евгений Онегин" имел меньший успех.
- Про господ оно, нас мало касаемо, - зевал Блохин, - ты бы, сказочник,
лучше про попа Балду сбрехнул.
Проходя как-то мимо Ярцева, Борейко поинтересовался, что он читает.
- И нравится? - справился он.
- Раззявя рты слухают, вашбродие.
Поручик хмыкнул носом.
- Некрасова поэта знаешь?
- Малость слышал, но по-настоящему не видел.
Борейко достал однотомник сочинений Некрасова и в один из вечеров, присев
к солдатскому костру, прочитал на выбор несколько отрывков. Когда он кончил,
солдаты продолжали некоторое время сидеть молча.
- Не понравилось, что ли? - спросил поручик.
- Какое не понравилось! - отозвался Блохин. - Да разве разрешается про
такое писать? - недоверчиво спросил он.
- Ты думаешь - запрещенное? - усмехнулся Борейко и, раскрыв первую
страницу, показал: - Читай, коль грамотен: "Разрешается цензурой"
- Чудно даже, чтобы про господ так писать, - все еще сомневался солдат.
С этого вечера Некрасов стал любимым поэтом. Чтецом выступал сам взводный
Родионов. Низким, рокочущим басом он неторопливо читал "Кому на Руси жить
хорошо", "Орина, мать солдатская" и другие поэмы. Блохин располагался рядом
и пристально глядел ему в лицо, повторяя следом за фейерверкером отдельные
фразы. Один Ярцев по-прежнему предпочитал Пушкина и, устроившись в
отдалении, умиляясь втихомолку, читал на память целые главы из "Евгения
Онегина".
Иногда завязывались общие разговоры. Излюбленными темами были: скоро ли
кончится война и что после нее будет.
- Без бунта дело, братцы, не обойдется, - заявил однажды Блохин. - Как до
дому доберемся - помещицкую землю промеж себя поделим, а попервах всех
генералов да офицеров побьем.
- Что ж, ты и Медведя убьешь? - иронически спросил Родионов.
- Зачем? Он у нас за главного будет.
- Так ведь он офицер.
- Душа в нем солдатская, нашего брата нутром чует.
- И водку лакать здоров, тебе под пару, - усмехнулся Родионов.
- Не в том дело, - отмахнулся солдат. - Дюже умный зверюга.
- А Сергунчика нашего куда денешь?
Блохин призадумался.
- Варьке отдадим, пусть с ним милуется.
- Он и без тебя на ней скоро женится.
- Она на нем женится, а он детей нянчить будет, - под общий хохот не
задумываясь ответил Блохин.
- Кондратенку как? - спросил Кошелев.
- То пусть Медведь решает, он башковитый.
Перебрали всех известных им офицеров и решили, что большинству из них
придется "открутить башку".
- Черт с ними, пусть себе живут, лишь бы скорей войне конец и по домам
разойтись, пока целы, - окончил разговор Родионов. - Пора и по блиндажам.
Кто ночью-то дневалит?
В блиндаже Родионов обратился к фельдшеру:
- Слыхал, появилась в Артуре новая болезнь, от которой у человека зубы
выпадают, а сам заживо гниет, скорбут, что ли?
- Скорбут-цинга. На перевязочном пункте говорили, что в Четырнадцатом
полку были случаи. У нас быть ее не должно - она делается от плохой пищи.
Харчи наши пока что подходящие.
- Все же надо людей предупредить. Завтра перед обедом о ней скажи да
заодно посмотри, нег ли больных. Она, говорят, прилипчивая.
В один из спокойных дней Звонарев отправился на батарею литеры Б, где
давно уже не был. Прочные бетонные казематы служили достаточно надежным
прикрытием от бомбардировок, и солдаты находились здесь в относительной
безопасности. Сидя под припрытием бруствера прямо на земле, они чинили свою
одежду, обувь, брились, стриглись, пили чай из котелков... Картина была
самая мирная, и только посвистывание пуль где-то вверху да взлетающие
временами на гребне маленькие фонтанчики пыли говорили о войне. Прапорщик
прошел к каземату, где помещался Жуковский. Капитан встретил его совсем
больной, исхудавший, почерневший, с глубоко запавшими глазами. Он едва стоял
на ногах.
- Желудок совсем замучил. Я уже подал рапорт о болезни командиру
артиллерии. Хочу хоть недельки две пожить на Утесе, авось поправлюсь. Здесь
же на хозяйстве останется Гудима, благо он устроился совсем по-семейному с
Шурой.
Звонарев, в свою очередь, рассказал капитану о генеральском посещении, не
забыл упомянуть и о вечерних прогулках Борейко в город.
- Дай бог, дай бог! Может, женится - переменится, бросит пить!
Талантливейший человек, а водкой губит себя! - вздохнул капитан. -
Пойдемте-ка к Гудиме.
Штабс-капитана они застали за писанием дневника. Тут же с рукоделием
сидела Шура, конфузливо поднявшаяся навстречу гостям.
- Приготовь нам чаю, - бросил ей Гудима, здороваясь с вошедшими. - Сейчас
из Управления передали по телефону, что вам разрешено уехать на Утес,
Николай Васильевич.
- Тогда я попрошу вас поскорее составить передаточный акт. Пойдемте
займемся этим.
Жуковский и Гудима вышли. Звонарев остался с Шурой, хлопотавшей над
керосинкой,
- Вы давно здесь? - справился прапорщик.
- Приехала вместе с Алексеем Андреевичем.
- И не страшно вам?
- На Утесе бывало страшнее. Кроме того, мне там папаня с маманей проходу
не давали. Вернись да вернись домой, - жаловалась Шура.
Как только Гудима освободился, Звонарев вместе с ним отправился в
стрелковые окопы. Прапорщику хотелось посмотреть на действие "артурских
пулеметов" Шметилло. Офицеры прошли на пехотную позицию. Прочно устроенные
бревенчатые блиндажи и козырьки хорошо предохраняли солдат от ружейных пуль,
шрапнели и действия малокалиберной артиллерии. От осадных же орудий эти
полевые укрепления защитить не могли. Стрелки по большей части дремали в
укрытиях, и только одиночные часовые неустанно следили за врагом.
- Мои солдаты все время мастерят нечто вроде перископа, чтобы иметь
возможность скрытно вести наблюдение за японцами, да у них что-то не
получается, - вместо приветствия обратился к артиллеристам вышедший
навстречу Шметилло. - Может быть, вы и тут поможете мне?
- Я привел нашего инженера, он и окажет вам полное содействие, - указал
Гудима на Звонарева.
Капитан поблагодарил и предложил артиллеристам зайти выпить чаю.
- Где Харитина? - оглянулся капитан. - Пусть разогреет чай.
- Ушедши в тыл, - отозвался денщик.
- Это что еще за баба появилась у нас, ясновельможный пан? - улыбнулся
Гудима, закручивая усы.
- Вдова-солдатка, добровольно пошла в полк рядовым. Носит солдатскую
