Внутри огнетушителя что-то мягко взорвалось, он задрожал в руках Мокина, из
дырочки вылетела белая струя, ударила в щит и опрокинула его.
- Во стихия, бля! - ошалело захохотал Мокин и, с трудом сдерживая рвущийся
огнетушитель, направил его на замершего Тищенко. Председатель упал, сбитый
струЛй, загораживаясь, пополз по земле.
- Смотри, Михалыч, вишь, закрывается! - кричал Мокин, поливая Тищенко, -
закрывается! Стыдно значит ему! А! Ох как стыдно!
Струя быстро стала слабеть, и вскоре иссякла. Мокин поднял огнетушитель над
головой, размахнулся и с победоносным ревом метнул в стойку каланчи. Стойка с
треском сломалась, вышка дрогнула. Мокин удивленно заломил кепку на затылок:
- Во, Михалыч, как у него понастроено. Соплей перешибешь!
Тищенко - мокрый, выпачканный землей, стонал, тыкался пятернями в скользкую
глину, силясь приподняться.
Секретарь брезгливо посмотрел на него, чиркнул спичкой, прикуривая:
- Ну, соплей, - не соплей, а голыми руками - это точно.
Он шагнул к вышке, схватился за стойку и начал трясти ее. Мокин вцепился в
другую. Вышка заходила ходуном, с крыши полетели доски, посыпалась труха.
- Ну-ка, Михалыч, друж-ней! Друуж-ней! - Мокин уперся ногами в землю, закряхтел.
Раздался треск - стойка Мокина переломилась и каланча, едва не задев
председателя, медленно рухнула, развалилась на гнилые бревна.
- Ну вот и проверили на прочность, - тяжело дыша, проговорил Мокин. Кедрин вытер
о полу выпачканные трухой руки, прищурился на громоздящиеся бревна.
Председатель стоял, опустив мокрую голову. С мешковатого ватника капала грязь и
вода.
Кедрин сунул руки в карманы:
- Ну, что, брат, стыдно?
Тищенко еще ниже опустил голову, всхлипнул.
- Даааа. Дожил ты до стыда такого. Тебе какой год-то?
- Пятьдесят шестой, - простонал председатель.
- А ума - как у трехлетнего! - Мокин, склонившись над макетом, что-то
рассматривал.
- Точно, - сощурившись, Кедрин выпускал дым, - и кто ж тебя выбрал такого?
- Нннарод...
- Народ? - Секретарь засмеялся, подошел к Мокину:
- Ну как с таким говорить?
- Да никак не говори, Михалыч. Оставь ты этого мудака. Лучше мне помоги.
- А что такое?
- Да вот, недолга, - сдвинув кепку на затылок, Мокин скреб плоский лоб, - не
пойму я одного. У нас каланча со щитом упали, а тут они - стоят себе целехоньки.
Что ж делать?
Кедрин присел на корточки, наморщил брови.
От крохотной каланчи на крашеные опилки падала треугольная ребр-истая тень.
Рядом стоял красный щит. На нем можно было разглядеть микроскопический
огнетушитель, багор, топор и даже черенок лопаты.
Кедрин долго сидел над планом, задумчиво попыхивая папиросой, потом порывисто
встал и по-чапаевски махнул рукой:
- А ну-ка вали их, Петь, к чертовой матери! Молиться на них, что ли?
- Точно! - Мокин нагнулся и щелчком снес сначала каланчу, потом щит. Красный
огнетушитель запрыгал по макету, скатился на полированную поверхность реки.
- А вот тут мы тебя и к ногтю, падлу! - ощерился Мокин и ловко раздавил его
выпуклым прокуренным ногтем.
Кедрин бросил окурок, сплюнул и посмотрел через поле. Правление горело. Клочья
желтого пламени рвались из окошка и двери.
Вокруг домика стояли редкие зеваки.
- Ну вот, годится, - Мокин подхватил под мышку ящик, - теперь можно и дальше.
Пошли, Михалыч?
- Идем, Петь, идем, - Кедрин хлопнул его по плечу и мотнул головой понуро
стоящему Тищенко:
- Иди вперед, пожарник...
Председатель послушно поплелся, с трудом перетаскивая обросшие грязью сапоги.
Возле мехмастерской они столкнулись с босоногой бабой и двумя небритыми,
пропахшими соляркой мужиками. Баба загородила Тищенко дорогу:
- Петрович! Чтой-то там горит-то?
- Правление, - сонно протянул председатель.
- Да неуж?
Тищенко молча отстранил ее и зашагал дальше. Но баба засеменила следом, поймала
его грязный рукав:
- Да как же, ды как... правление?! Загорелося?!
- Загорелось...
- Оооох, мамушка моя, - пропела баба и прикрыла рот коричневой рукой. Тищенко
вздохнул и побрел по дороге. Мужики оторопело смотрели на него - мокрого,
сутулого и грязного. Баба охнула и, часто шлепая босыми ногами по грязи, снова
догнала его:
- Да как же, Петрович, мож оно не само, мож поджег кто, а?
- Отстань...
- Чо ж отстань-то? - она растерянно остановилась, провожая его глазами, - кто ж
поджег правление?
- Он сам, живорез, и поджег, - проговорил Мокин, обходя бабу.
Кедрин шел следом.
Баба охнула. Мужики удивленно переглянулись.
Кедрин повернулся к ним и сухо проговорил:
- Вместо того, чтоб глаза пялить - шли бы пожар тушить. А кто поджег и зачем -
не ваша забота. Разберемся.
Железные ворота мехмастерской были распахнуты настежь. Тищенко первым вошел
внутрь, огляделся и, не найдя никого, втянул голову в плечи:
- Тк вот это мастерская наша...
Мокин с Кедриным вошли следом. В мастерской было холодно, сумрач-но и сыро.
Пахло соляркой и промасленной ветошью. Посередине, поперек прорезанного в
бетонном полу проема, стояли трактор со спущенной гусеницей и грузовик без
кузова с открытом капотом. Рядом, на грязных, бурых от масла досках лежали части
двигателей, детали, тряпки и инструменты. В глубине мастерской возле большого,
но страшно грязного, закопченного окна лезли друг на дружку три длинные, похожие
на насекомых сеялки. Вдоль глухой кирпичной стены теснились два верстака с
разбитыми тисками, токарный станок, две деревянные колоды и несколько бочек с
горючим. Повсюду валялась разноцветная стружка, куски железа, окурки и тряпки.
Кедрин долго осматривался, сцепив руки за спиной, потом грустно спросил:
- Это, значит, мастерская такая?
- Тк да вот... такая, - отозвался Тищенко.
Секретарь вздохнул, тоскливо посмотрел в глаза Мокину. Тот набы-чился, крепче
сжал ящик:
- А где ж твои работнички?
- Тк на пожаре, верно, иль обедают...
Кедрин многозначительно хмыкнул, подошел к машине, заглянул в капот. Заглянул и
Мокин. Их внимательно склоненные головы долго шевелились под нависшей крышкой,
фуражки сталкивались козырьками. Вдруг секретарь вздрогнул и, тронув Мокина за
локоть, ткнул куда-то пальцем. Мокин тоже вздрогнул, что-то оторопело пробурчал.
Они, медленно распрямились и снова посмотрели в глаза друг другу. Лица их были
бледны.
Тищенко с трудом сглотнул подступивший к горлу комок, прижал руки к груди и
забормотал:
- Тк вот, готовимся, товарищ Кедрин, к посевной и технику, значит, исправляем, и
чтоб в исправности была, чтоб справная, стараемся, чиним, и все в срок, все по
плану, вовремя, значит, стараемся...
Кедрин оттопырил губы, покачал головой. Мокин обошел трактор и остановился возле
бочек:
- А это что?
- Бочки. С соляркой и бензином.
Рыжие брови Мокина удивленно полезли вверх - под кожаный козырек.
- С бензином?!
- Угу.
Мокин растерянно посмотрел на секретаря. Тот протянул чуть слышное "дааа",
вздохнул и вышел вон. Мокин подбежал к бочкам:
- И што ж, прям с бензином и стоит?
- Тк стоит, конешно, а как же нам... - встрепенулся было председатель, но Мокин
властно махнул рукой:
- Которая?!
- Тк, наверно, крайняя справа.
Мокин быстро вывинтил крышку, наклонился, понюхал:
- Так и есть. Бензин.
Он шлепнул себя по коленям, ошалело хохотнул и повернулся к председателю:
- У тебя стоит бензин?
- Стоит, конешно...
- В бочке?
- В бочке.
- Просто?!
- Тк, конешно...
- Да как - конешно? Как - конешно, огрызок ты сопатый, раскурица твоя мать!?
Ведь вот подошел я, - он порывисто отбежал и театрально подкрался к бочке, -
подошел, значит, и толк! - поднатужившись, он толкнул ногой бочку, она с
грохотом опрокинулась, из отверстия хлынул бензин. - И готово!
Тищенко раскрыл рот, растопырив руки, потянулся к растущей луже:
- Тк, зачем же, тк льется ведь...
Но Мокин вдруг присел на широко расставленных ногах, лицо его окаменело. Он
вобрал голову в плечи и, скосив глаза на сторону, выцедил:
- А нннну-ка. А ннну-ка. К ееебееени матери. Быстро. Чтоб духу твоего ...
пппшЛооол!!!
И словно пороховой гарью шибануло из поджавшихся губ Мокина, ноги председателя
заплелись, руки затрепетали, он вылетел, чуть не сбив стоящего у ворот Кедрина.
Тот цепко схватил его за шиворот, зло зашипел сквозь зубы:
- Куууда... куда лыжи навострил, умник. Стой. Ишь, шустряк-самородок.
И тряхнув пару раз, сильно толкнул. Тищенко полетел на землю. Из распахнутых
ворот раздался глухой и гулкий звук, словно десять мужчин встряхнули тяжелый
персидский ковер. Внутренности мастерской осветились, из нее выбежал Мокин. Лицо
его было в копоти, губы судорожно сжимали папиросу. Под мышкой по-прежнему
торчал ящик.
- Вот ведь, едрен-матрен Михалыч! Спичку бросил!
Кедрин удивленно поднял брови.
Тищенко взглянул на рвущееся из ворот пламя, вскрикнул и закрыл лицо руками.
Мокин растерянно стоял перед секретарем:
- Вот ведь, оказия...
Тот помолчал, вздохнул и сердито шлепнул его по плечу:
- Ладно, не бери в голову. Не твоя вина.
И, прищурившись на оранжевые клубы, зло протянул:
- Это деятель наш виноват Техника безопасности ни к черту. Сволочь.
Тищенко лежал на земле и плакал.
Мокин выплюнул папиросу, подошел к нему, ткнул сапогом:
- Ну ладно, старик, будет ныть-то. Всякое бывает. - И не услышав ответа, ткнул
сильнее:
- Будет выть-то, говорю!
Председатель приподнял трясущуюся голову.
Кедрин, поигрывая желваками скул, смотрел на горящую мастерскую
- Эх, маааа, - Мокин сдвинул фуражку на затылок, поскреб лоб, - во, занялось-то!
В один момент.
И вспомнив что-то, поспешно положил ящик на землю, склонился над ним:
- А у нас - стоит, родная, целехонька! Во, Михалыч! Законы физики!
Кедрин подошел, быстро отыскал на макете мастерскую, протянул руку. Приземистый
домик с прочерченными по стенам кирпичами затрещал под пальцами секретаря, легко
отстал от фальшивой земли.
Кедрин смял его, швырнул в грязь и припечатал сапогом:
- Ну вот, председатель. И здесь ты виноват оказался. Все из-за тебя.
- Из-за него, конечно, гниды, подхватил Мокин, - каб технику безопас-ности
соблюл - рази ж загорелось бы?
Тищенко сидел на земле, бессильно раскинув ноги. Кедрин толкнул его сапогом:
- Слушай, а что это там на холме?
- Анбар, - с трудом разлепил посеревшие губы председатель...
- Зерно хранишь?
- Зерно, картошку семенную...
- И что, много ее у тебя? - с издевкой спросил секретарь.
- Тк хватит, наверно, - косясь на ревущее пламя, Тищенко дрожащей рукой провел
по лицу.
- Хватит? Ну дай-то Бог! - Кедрин зло рассмеялся, - а то, может, потащишься в
район лбом по паркету стучать? Мол все, что имели - государству отдали, на посев
не осталось. Мне ведь порассказали как вы со старым секретарем шухарились, туфту
гнали, да очки втирали. Ты мне, я тебе... Деятели.
Мокин вытирал платком закопченное лицо:
- Старый-то он верно, паскуда страшная был. Говноед. Нархозам потворствовал, с
органами не дружил. Самостоятельничал . На собраниях все свое вякал. Вот и
довякался.
Тищенко тяжело поднялся, стал отряхиваться.
Кедрин брезгливо оглядел его - пухлого, лысого, с ног до головы выпачканного
землей, потом повернулся к Мокину:
- Вот что, Ефимыч, сбегай-ка ты в амбар, глянь как там. Что к чему.
- Лады! - Мокин кивнул, подхватил ящик и бодро потрусил к амбару.
Крыша мастерской затрещала, захрустела шифером и тяжело провалилась внутрь.
Пламя хлынуло в прорехи, быстро сомкнулось, загудело над почерневшими стенами.
Тищенко всхлипнул.
Кедрин загородился рукой от наплывающего жара, толкнул председателя:
- Пошли. А то сами сгорим. Веди на ферму.
Тищенко, как лунатик, поплелся по дороге - оступаясь, разбрызгивая грязь, с
трудом выдирая сапоги из коричневой жижи.
Секретарь перепрыгнул лужу и зашагал сбоку - по серой прошлогодней траве.
В пылающей мастерской глухо взорвалась бочка и защелкал шифер.
Мокин догнал их на спуске в узкий и длинный лог, по склонам сплошь заросший
ивняком и орешником. Ломая сапожищами бурьян, он бросился вниз, закричал
Кедрину:
- Михалыч!
Секретарь с председателем остановились. Мокин подбежал - запыхавшийся, красный с
тем же ящиком-макетом под мышкой. От него пахло керосином.
- Михалыч! Во дела! - забормотал он, то и дело поправляя ползущую на лоб
