несясь по заваленной трупами улице. Оставшись на 14 часов в одиночестве,
Александр предался размышлению. "Безусловно, я обязан понять и принять ее порыв,
- думал он, расположившись с молоком и червями в тихой и затемненной
горлорезной. - Она женщина, она хочет быть матерью, хочет теребить и двигать,
считать и печатать. Ей не терпится испытать то архаическое чувство материнства,
что заставляет женщин обезжиривать свои кости, стрелять в темноте, плакать на
телеграфные столбы, сосать морскую гальку, дробить и стомлобствовать. Но
способен ли я распилить пополам камень ее чувства? Достаточно ли у меня сил,
надфилей и берестяных чемоданов? Смогу ли я всю ночь напролет бросать в окно
второго этажа укоризненные взгляды? Надавливать сапогом на гнилую часть
эвкалипта? Пропускать электроток через собаку? Сниться своей теще, а затем теще
ближайшего друга? Рыть неглубокие ямы? Гуманно убивать майских жуков? Теребить и
двигать?" И чем больше вопросов задавал он себе, тем все тоньше и рельефней
становилась платиновая корка, покрывающая розовый клубень его уверенности.
Прошло время. Хлебные часы промяли 5.45 утра. Дверь горлорезной бесшумно
отворилась, вошли резники с утренней жертвой и, поклонившись Александру,
приступили к делу Один прижал к жертвенному рукомойнику бритоголового японского
юношу, другой кривым туркменским ножом вспорол ему горло. Но если раньше этот
хорошо знакомый с детства ритуал всегда успокаивал Александра, навевая сон и
благодушие, то сейчас горлорезанье подействовало на него неожиданно возбуждающе.
Когда резники стали выдавливать своими грузными телами кровь из агонизирующего
японца, Александр вскочил, подбежал и со всего маху поцеловал собственную
ладонь. Резники испуганно покосились на него. Когда они вышли, он опустил руки в
теплую кровь. "Я должен, - сосредоточенно думал он, - Должен как муж, должен как
монада". Омовение придало ему силы. Подпрыгнув, он проломил головой потолочную
балку. Светлана вернулась радостная, с ворохом смешных мортелл. "Сегодня!" -
закричала она в безволосую грудь Александра. "Я готов, недорогая!" - набычился и
ознезил Александр. Зачатие проводили в полдень. Светлана убрала спальню бинтами
и заусенцами. Муж мучил ее долго, набрасываясь со стеклярусом и отступая с
домашней выпечкой. "Хохореп, хохореп, хохореп!" - пела она, активно мешая ему.
"Сислов! Сислов! Сислов!" - ревел Александр, изо всех сил стараясь потеть. Слуга
Афанасий ловко подмахивал им. Часов через восемь Александра вырвало спермой на
прорезиненную простынь. "Слишком кесси, обродо..." - забормотала побледневшая
Светлана, подтягиваясь на пальпотивной веревке и вибрируя торсом. Афанасий умело
запихивал в нее сперму Александра. "Ровней, скотина!" - вдруг закричала она,
обрушив на оторопелое лицо слуги лавину слюнявых поцелуев. "Фердинанд
носовой..." - выдохнул Александр, погружаясь в неглубокий сон. Запечатав
влагалище ореховой вязью, Светлана поспешила в инкубатор. Через девять месяцев
шерстяного безмолвия, напоминающего профиль молодого Рузвельта, они встретились
в детской. Муж приветствовал жену розами, медовым нарезом, сушеным выменем,
колуном, цветом и перхотью, приподнесенными со свойственным ему остервенением.
"Я чудовищно соскучился, недорогая дорогая! - истерично захохотал он и
заскрежетал зубами от зависти. - Я боготворю тебя, гадина!" Светлана с трудом
сдерживала равнодушие, чувствуя подступающий приступ випра. "Не помогай мне?" -
спросила она. "Я буду пререкаться!" - хохотал и плакал Александр. "Не помогай
мне?" - повторила она, прижимаясь к нему. "Наполни молоком!" - изгибался он. "Не
помогай мне!" - выпрямилась Светлана и тотчас родила. Александра обдало чужой
жизнью. "Покружи его, покружи!" - завизжала Светлана, едва справляясь с
вылезшими кишками. Афанасий принялся кружить ребенка. "А часы?" - обнажил
протезы Александр. "Снова лок!" - хохотала Светлана, подпрыгивая и фикорясь.
Афанасий свистел в пупок ребенка среднерусским посвистом, тер ему запястья, дул
в позвоночник. Ребенок рос прямо на глазах. "Он хочет меня!" - разочарованно
усмехнулась Светлана, опрокидываясь навзничь. Александр кинулся помогать, не
щадя ногтей. Афанасий бросился за клюшкой. "Звезды!" - взвизгнула Светлана, с
хрустом обнимая сына. Афанасий взмахнул клюшкой. От удара палево-изумрудный
берег реки, нависавший над жирной водой горбатой великаншей, треснул и стал
медленно и страшно рушиться вниз. Проворные руки Светланы вошли в тело ребенка.
Афанасий хохотал, тщательно подмигивая своей тени. Ветер нес мельчайшие куски
мозга Александра над вечерним полем.
Хочу спать, рипс.
Жаль, что здесь нет гипероновых подушек.
Цени то, что имеешь, мальчик мой, не будь кэбиди лянмяньпай.
Наступит время, когда никакой мошуцзя не спасет тебя от потерь и разочарований.
Помни "Дао дэ цзин": "Я бережлив, поэтому могу быть щедрым". Великий Лао писал
это о любви, я уверен, рипс лаовай.
В наше сомнительное время очень просто раскрасить носорога. Гораздо сложнее
вылепить солдатика из простатного гноя и остаться этически вменяемым существом.
Ярких снов тебе, дитя необычной нежности.
И тихих мыслей о моей простате.
Я боюсь.
Boris.
P.S. Потрясающий сон! Давно так не SMEялся: я в плюс-плюс-директе, океан,
огромный айсберг из голубого сала. По нему, как блохи (старрус.), прыгают наши 7
объектов. Длинные затяжные прыжки с долгим зависанием в воздухе. Они ищут, ищут
друг друга. (Слепые?) Наконец, находят: оlо у всех (кроме Ахматовой-2) встают.
Набоков пронзает Платонова, Платонов - Чехова, Чехов - Пастернака, Пастернак -
Достоевского, Достоевский - Толстого, а тот, рыдая, - Ахматову. А она, L-позитно
хохоча и dis-активно визжа, раскрывает свою мокрую раковину и писает на голубую
кожу айсберга. И ее моча размывает голубое сало. Словно это простой лед.
Как? 88% L-гармонии.
Спать дальше!
18 января.
Пастернак-1.
Даю без комментариев. Потом узнаешь почему.
Сегодня невероятная погода, никогда в жизни не видел такой: бледно-голубое,
плюс-директно высокое небо с еле заметным изумрудным оттенком на западе,
ослепительно холодное солнце, потрясающая видимость.
И -32°С.
Но. Несмотря на мороз дышится легко. Вышел ненадолго пострелять белых рябчиков.
Сержант Прут объяснил мне как пользоваться "Циклопом-238 МС", Убойная штука,
доложу тебе: мало того, что в прицел видно все как на ладони, оказывается, можно
еще и регулировать силу заряда.
Начал с обыкновенной бессловесной пули, а закончил... бедные рябчики и вековая
сосна, приютившая их.
Подошел - не поверил: щепки и белые перья на белом снегу. "Циклопом" можно
спокойно прорубить просеку в нашей тайге до океана. А там угнать вонючий
китайский флайер и долететь до твоих острых лопаток.
Пастернак-1
Пизда
Взошла пизда полей
В распахнутом пространстве -
Пизда поводырей,
Печаль непостоянства.
Высокое зенит
Над замершей землею,
Он в воздухе звенит
Консолью неземною.
Но час пизды лесов
Нависшей бомбой страшен,
Сурьмяной кровью сов
Ольховый лист окрашен.
С пиздою темных рек
Столкнулся мир спокойный,
Пизда немых калек
Сменить ее достойна.
Пиздою диких псов
Она неспешно станет,
Тугую завязь снов
Лучом тяжелым ранит.
В пизде подробных гор
Движенья ужас ожил,
Долин слепой простор
Лавиной потревожил.
Уставший слушать бор
Пиздой гнилых скворешен,
Как рыцаря убор,
На крепости подвешен.
Растет пизда домов,
Дворов и переулков,
Пизда литых мостов
И виадуков гулких.
Задумалась пизда
Полуприкрытых ставен,
Ее узор всегда
Тяжел и музыкален.
Рояль, как антрацит,
Застыл пиздою черной.
Он в сумраке блестит
Пюпитром непокорным.
Огонь какой пизды
Проступит новой раной?
От лезвия звезды
Он ускользнет, упрямый.
Взойдет пизда путей,
Раскроются бутоны,
Нет места для гостей,
Все полночи - бессонны.
Пизда больных ветров,
Оплавленных огарков,
Распиленных дубов
Пиздой накрытых парков.
P.S. Ты знаешь, я терпеть ненавижу русмат. Поэтому и не комментирую. Но что
замечательно - Пастернак-1 - единственный из семи совершенно не изменившийся и
не притронувшийся ни к интерьеру, ни к erregen-объекту.
Его тело лемура со спокойным благообразием выполнило скрипт-процесс, свернулось
в белый клубок и впало в анабиоз. Что это значит, рипс нимада табень? Смотрел
дважды по следам и по микрополям - все чисто. Пока не понимаю. Поэтому этот
текст мне особенно близок.
Попросил полупьяного ефр. Неделина выбрать самого большого клон-голубка. Он уже
гремит замком голубятни - и через пару минут пернатый монстр с этой капсулой в
желудке полетит к тебе. Пожелай ему попутного ветра, рипс нинь хао.
Boris.
20 января.
Сегодня наступил красный день, которого я мучительно ждал с самого приезда.
ПРОСТАТА.
Воспылала, несмотря на жир ящерицы да-бйид. И несмотря на "Пять Хороших". Во
времена Ивана Грозного сажали не только на быстрый кол (смазанный бараньим
салом), но и на медленный (сухой осиновый).
Если в первую ночь здесь я посидел на быстром, то теперь равнодушный и
прекрасный Космос пересадил меня на медленный.
Боль такая, что я (о ужас!) думаю об обезболивающем. покоящемся в желтых
аптечках наших вояк.
Я старый и слабый байчи, раб своего гунмынь. Последняя надежда - прижигания.
Попробую через полчаса.
История с последним объектом - Толстым-4 отвлекает ненадолго от проклятой боли.
Не знаю почему, но только этот случай из всех семи вызывает у меня спазм
беспричинного смеха. Я смеюсь и сажусь на свои ладони, чувствуя свой красный
ванвэй.
Толстой-4 весь процесс проплакал. Он писал и плакал, писал и плакал. К
erregen-объекту он не прикоснулся вовсе. Зато сжевал стекла у двух керосиновых
ламп, в результате чего они быстро выгорели и погасли. Хотя освещение его ничуть
не беспокоило: он писал в темноте. Громадные веки его полиловели от потоков
слез, фиолетовый нос напоминает клубень батата. В накопительный анабиоз он впал,
стоя в углу и рыдая. В таком положении он застыл памятником самому себе.
Я жду от него не менее восьми (!) кг голубого сала.
Толстой-4
XII
Сильные морозы, простоявшие с самого Рождества, отпустили скованную ими землю
только к февралю.
Старый князь Михаил Саввич, проведший всю зиму в Поспелове, узнал про дуэль
Бориса слишком поздно, когда рана сына уже затянулась, а вместе с нею затянулась
и покрылась коркою вся история ссоры с Несвицким. Старик Арзамасов принадлежал к
той редкой и ныне вымирающей породе светских львов, которые после десятилетий
бессмысленного растрачивания душевных сил, к преклонным годам вдруг начинают
задумываться над своей бесполезной и пустой жизнью, не становясь от этого
честнее к самим себе, а наоборот - впадая в самообольстительный обман как бы
проснувшихся людей.
Повинуясь этому самообольщению, старый князь подавил в себе порыв гнева и решил
простить сына.
"Так будет лучше и для нас, и для его положения в свете, а с другой стороны -
так будет и по-христиански", - умно заключил князь, и, оставшись чрезвычайно
довольным собою, сразу же отписал сыну письмо с приглашением приехать в
Поспелове на медвежью охоту
Через неделю молодой Арзамасов уже целовал впалые щеки отца.
Хотя Борис и вернулся в Поспелове с чувством вины, письмо отца приободрило его,
не вызвав и признаков раскаянья.
"Разве могу я быть виноватым?" - говорили его быстрые черные глаза и всегда
румяное круглое лицо.
Старик Арзамасов не стал докучать сыну расспросами, даже не поинтересовался о
