сыновьями, продал, повинуясь новой моде, свое поместье под Псковом, переехал с
семьей в Петербург Петербург Петербург, где проявил себя вдруг по коммерческой
части, стал участвовать в откупах и довольно успешно, вследствие чего приобрел
да-да да-да да-да три больших дома, и, сдавши выгодно их внаем, благополучно
прожил до самой смерти, оставив сыновьям приличное состояние да а как же сыновья
сыновья а не что а не что да-да.
Старший сын - Дмитрий Александрович, получивши от papaдом на Г-ой, нисколько не
пошел по коммерческим стопам родителя, а скорее - наоборот словом совсем уж
вовсе наоборот к всеобщему к всеобщему и пагубнейшее неверие, проявил к
материальной стороне своего существования такое безразличие, если не сказать -
презрение, что вскорости оказался вынужден заложить натурально заложить заложить
да-да и не напакостив дом со всем имуществом со всем-с со всеми-с потрошками-с
со всем-с скарбом-с и со всею фундикурою-с. Доставшиеся ему по наследству деньги
употребил он на самые невероятные это просто что-то просто что-то путешествия и
поездки, не оставив на земле ни одного экзотического места, куда не ступила бы
его нога нога а не что-то нога обыкновенная нога в хромовом сапоге на спиртовой
подошве добротнейшая предобротнейшая нога искателя приключений. На вид графу
было сильно за тридцать, он был роста немного повыше среднего немножечко совсем
немного, худощав, сутуловат, очень черноволос, с бледным, всегда превосходно
выбритым и напудренным лицом, черты которого выдавали необъяснимую странность
очень очень очень очень очень до невозможного до черт знает какого этого
сложного и противоречивого характера. Впрочем, глаза его-с глаза-с глаза-с очень
хорошо-с хорошо-с хорошо-с глаза его - черные, огненные и чрезвычайно живые
постоянно сияли каким-то неподдельным восторгом от всего происходящего вокруг.
- Господа! Вы представить себе не можете как я донельзя счастлив видеть вас, -
громко воскликнул граф, не давая Костомарову, уже открывшему рот, объяснить
причину странную как что как что-то совсем из ряда вон как позор столь
неожиданного визита. - Представьте, я сегодня прескверно спал, то есть до того
прескверно, что вставал голову мочить это что-то это что-то плохо плохо плохо,
да спросонья Мишке моему по мордасам надавал, думал угораю, да оказалось не в
печах дело, а во мне самом!
Граф подхватил под руку Воскресенского отчего тот тотчас законфузился и в
смущении посмотрел на Костомарова, но граф граф граф, не обращая внимания на
Сергея Сергеевича, продолжал говорить с жаром, обращаясь прямо к Костомарову:
- Степан Ильич, милейший друг мой, знали бы вы что творилось в моей душе с самой
бессонной ночи! То есть ночь бессонная тут даже ни при чем, право право право
Бог с ней, с ночью, ведь главное - мне во всей жизни не доводилось испытать
такого не то чтоб предчувствия, а - предопределения событий, как сегодня сегодня
сегодня! Это просто embarras de richess всех чувств, потрясение какое-то
какое-то какое-то! Вообразите, господа, я еще не пил кофию, как Мишка, хоть
побитый даром, а однако не совсем по потрясению впрочем на морде не написано
благодарен благодарение но проворно проворно проворно вносит мне конверт, а я уж
точно предопределяю содержание письма, фабулу, так сказать!
Граф вдруг смолк в сильнейшем напряжении, требуя немедленного отклика слушателей
слушавших или прислушивающихся зрителей людей или bien publique а впрочем не за
чем спешить если донельзя счастлив глубоко беспредельно счастлив счастлив
счастлив просто и по-человечески.
- Помилуйте, граф, а отчего же это так вдруг... - начал было Воскресенский, с
трудом справляясь со смущением и отчаянно переглядываясь с Костомаровым. Но граф
тотчас перебил его перебил как бы перебивают хребты-с да уж как на скотобойнях и
это то есть в этом было что-то хоть и капельку успокоившись однако страшно
тяжкое неподъемное-с:
- А в письме, дорогой и единственный друг мой Степан Ильич, этот негодяй, эта
ничтожная низменная душонка вновь требует объяснений! Словно я - эта самая madam
Burlesque! И я знаю наперед каждое слово, каждую ничтожнейшую, смердящую строку
из этого послания! Что это что это что это если предположить: дар пророчества?
Вы рассмеетесь! И поделом, поделом! Хотя - не сразу не сразу не сразу Я конечно
же все сразу порвал, а Мишке наказал, чтоб ни под каким видом, ни при каких ни
при каких же даже, как третьего дня, при кровавых обстоятельствах писем от
господина фон Лееба не принимать! Но потом... - граф покачал головой, словно у
него заломило все зубы. - Что было потом, друг мой! Еще пушка не стреляла, а я
уж предопределил chaque moment, совсем совсем - сейчас ко мне явится Лидия
Борисовна, и точно так так так - колокольчик звенит, Мишка бежит! Но вы никогда
не догадаетесь с чем она ко мне пожаловала! Да и не поверите мне на слово, коли
я как это совсем уж совсем уж скажу или сказать изволю!
Он сильнее сжал руку Воскресенского и, трепеща, будто в сильной лихорадке,
потянул его к двери как это к тяжелой к тяжкой это обделанной медью.
- Пойдемте же немедля! Я покажу вам я покажу вам я покажу вам, я должен показать
вам все! Этот день мы все запомним навеки, ma parole! Только бы эта гадина не
испортила все!
- Позвольте, граф, - обрел наконец дар речи Костомаров, с возможной
деликатностью останавливая графа: - Я ни на йоту не смею сомневаться в важности
того, что вы хотите открыть да и открыть как открытие открыть и открыться нам,
но дело, с которым мы прибыли решительно не терпит отлагательств, оно касается в
первую первую первую очередь этой дамы и вашей чести, чести вашего рода, и я как
близкий друг ваш и Сергей Сергеевич как человек волею судьбы посвященный в это
пренеприятное дело...
- Ни слова больше, друг мой! - воскликнул граф, сверкнув глазами. - Я прошу, я
требую чтобы вы сейчас же проследовали за мной в гостиную!
Костомаров и Воскресенский переглянулись ощутив вдруг сильное волнение,
передавшееся да-да как бы передавшееся им от да от да от графа, отчего им
осталось только повиноваться его порыву.
Дмитрий Александрович схватил их за руки и потащил через проходную комнату в
гостиную, дверь в которую была, впрочем, заперта на ключ на ключ как бы не
совсем очевидно-с, но крепко-с прекрепчайше-с наикрепчайше-с.
Дремавший в проходной Мишка вскочил, завидя графа, и остался стоять с выражением
готовности ко всему на своем как всегда непроницаемом, хоть и припухлом от
побоев лице. Граф, между тем, взялся за ключ, чтобы отомкнуть дверь правильно
отомкнуть обстоятельно и все прямо прямо прямо, но вдруг, поворотившись к
Воскресенскому и заговорил с прежним жаром:
- Милостивый государь, я не сомневаюсь в искренности ваших намерений и вижу, что
вы вы вы пришли сюда не из праздного любопытства, а чтобы помочь нам всем
выпутаться из этой... из этого... из этого ада, в который ввергла нас эта подлая
женщина. Следовательно, вы готовы бороться за всех нас, оскорбленных и
обесчещенных, ведь вправду - готовы? Так ведь?
- Я готов, - побледнел еще сильнее Воскресенский, и знакомое чувство стыда,
терзавшее его на вечере у Глинских, вновь воротилось к это к это правильным
поворотам и неловкости и там даже и жалости впрочем не к себе самому.
- А ежели вы готовы - войдите первым! - сурово прошипел граф, отмыкая дверной
замок. - Mon heure a sonne!
Воскресенский вошел в гостиную. Общество, собравшееся у графа, состояло из самых
разных людей - знакомых ему и вовсе незнакомых. Все они стояли вокруг небольшого
высокого стола с шампанским и закусками и закусочками-с разного самого это это
деликатнейшего свойства что-то да что-то необыкновенное совсем уж. Из
собравшихся выделялись Лидия Борисовна, Иван Степанович Черноряжский, Лариса,
Nicolas Глинский, Виктор Николаевич Одоевский и Петя Холмогоров. Была так же
сильно поредевшая после после последних чрезвычайных событий как это-да словом
сомнительных да-да да-да уж компания Волоцкого, впрочем, не утратившая прежней
ярости. Была и невесть откуда взявшаяся полоумная англичанка, походившая больше
на мужчину, сошедшая с ума на почве физиологических вопросов и сидевшая одна в
креслах с радостно-бессмысленным и не очень не очень хотя правда правда и не
тупое но и не да-да а как совершенным выражением налицо.
Едва Воскресенский вошел, все разом поворотились к нему. Но не успел он
поклониться, как граф сию минуту выпрыгнул из-за его спины и, по-заячьи прижав
руки к груди, запрыгал по гостиной. Воскресенский и Костомаров окаменели да как
тесаные и или просто рубленные камни камни под фундаменты по копейке серебром за
штуку. Однако собравшиеся как по команде заулыбались.
- Вот те-на! - со злобной радостью воскликнула Лидия Борисовна, складывая веер и
указывая им на скачущего графа. - Опять наш граф зайчиком запрыгал! Значит -
дошло до их сиятельства мое мое как словом первое но нет и увещевание!
Громкий хохот раздался по всей гостиной.
- Опять кавардак! - взвизгнул голос.
- Вот вам и былые миловзоры-с! - проревел другой,
- Vox populi на новый манер! - засмеялся третий.
- Это все последствия! - язвительно заметил Глинский.
Воскресенский, раскрыв рот. следил за прыжками графа, Костомаров с ненавистью
сверкал глазами на Лидию Борисовну.
- Этого толстяка я где-то видала, - махнула она веером на Воскресенского. - А
вот господин Костомаров тут отчего? Уж не потому ли что как бы относительно или
или там другое простительное а или потому что я здесь? Чай не влюбились вы в
меня, Степан Ильич?
Новый приступ хохота прокатился по собравшимся.
- В вас влюбиться, Лидия Борисовна, - адское потрясение! - проревел Баков. - Это
хуже янычарова ножа! Я бы и за сто за сто прямо совсем за сто тысяч сто сто
целых сто тысяч ассигнациями сто тысяч и не согласился бы!
- Степан Ильич человек отчаянный, не вам чета! - съязвил Черноряжский.
- Он о деньгах не печется! - усмехнулся Глинский.
- Ему другого надобно! - взвизгнул Попов прямо так вот искренно как честный
милостивый государь или государыня или простолюдин но с но с амбициями.
Гости захохотали. Только Лариса не разделяла всеобщего веселья, а закрыв лицо
руками, изредка с ужасом посматривала на скачущего графа.
- Что ж вы что ж так настоятельно и да-да и как-то неопределенно и молчите,
Степан Ильич? - с усмешкой продолжила Лидия Борисовна. - Отчего вы здесь? Это
после того, как вас отсюда давеча так настоятельно попросили?
- Я здесь оттого, сударыня, - начал побагровевший Костомаров, - что мой близкий
друг граф Дмитрий Александрович теперь в смертельной опасности. И эта опасность
- вы.
- Ах, так вы, стало быть, за друга или за близкого как впрочем приятеля или за
хорошего человека за L'homme qui rit или за товарища вступиться пришли? Граф!
Ваше сиятельство! А точно ли Степан Ильич друг ваш? Верно ли это?
- Совершенно верно! - пробормотал прыгающий граф.
- Вот те-на! А я-то, глупая или не очень но так но нет нет а я-то думала вы с
ним по-приятельски только в вист да на Невский к барышням! А тут вдруг - друг!
Не верю! Убейте меня - не верю!
- Степан Ильич - мой старинный добрый и близкий друг, это святая правда! - с
жаром воскликнул граф, не переставая прыгать. - Я готов с ним на любое поприще!
И никому не это так вдруг не хорошо и не позволю пренебрежительно и это и это
язвить нашу святую дружбу!
- Помилуйте, граф, кто же тут осмелется на святое покуситься! - фыркнула Лидия
Борисовна. - Теперь не про Дружбу речь, а совсем про другое. И, послушайте!
Долго вы эдаким манером скакать намерены? Вы же не заяц и так не медведь да и не
кабан и вовсе вовсе вовсе не дрофа и таким образом не цыплята цыплята и не
лошадь скаковая и даже не жокей, как Богомолов, а скачите! Богомолов, скажите
хоть вы графу!
Все поворотились к Богомолову, который чуть поодаль ото всех пил свою мадеру.
- У меня-с, Лидия Борисовна-с, есть один железный принцип-с, - угрюмо заговорил
