за каких-то полдня половину того, что в человеке
должно быть прекрасно, вышел на улицу Весенняя
и попытался из автомата узнать телефон Алеши Бессонова,
проживающего по ул. Весенняя, д. 18. Он старательно
пытался, минут двадцать набирал 09 длинные гудки менялись
на короткие, шум прибоя на сухое пощелкивание
далеких контактов, когда ж наконец где-то между небом
и землей трубку подняли, прозвучало не угрюмое "тридцать
шестая", а полился бодрый позывной "Маяка". Потеряв
надежду, наш герой, не решаясь при этом явить
миру свидетельство своего унижения на юном лице, зашел
в близлежащий, столь же мрачный, как и двор кукольного
двор кафе "Весеннее" (ныне ресторана имени венгерского
города-побратима, ресторана '"Шалготарьян"), уселся
на скамейку и принялся созерцать пустые ящики, вдыхать
аромат прелой картошки и думать о будущем.
Пока он думает, мы поинтересуемся, как дела у его
брата Григория. Проспав примерно полтора часа, Гриша
около девяти вечера был разбужеи телефонным звонком.
Пять раз веселой капелью раскатилась по дому трель.
Григорий вскинулся, повел головой, вскочил, разом перепугавшись,
"сколько времени прошло? пять минут, десять,
видел ли меня кто-нибудь?" - уронил на пол праздничную
скатерть, выбежал в коридор, ушибся о дверь... Прости,
Господи...
- Ма...- тихо произнес этот, еще плохо соображающий
Робинзон Крузо.- Это...- добавил он, озираясь.
Ничто не отозвалось в ответ, квартира безмолвствовала,
душа Григория на миг отделилась от тела, метнулась по
опустевшим покоям и, ужаснувшись, вернулась на место
холодным кусочком льда.
И в этот в высшей степени иррациональный, мистический
миг веселое "зз-зз-ззз-ззз" неожиданно снова ожившего
телефона превратило высокую поэзию откровения в судорожные
детские мурашки. Да кто же это, спросим мы,
пока Григорий снимает трубку, так настойчиво и бесцеремонно
окунает его в холод неприглядной реальности? Это
жена Ирина Алексеевна. Бедная девочка, не перестаем мы
восклицать. В чем же, кстати, призналась она своему несимпатичному
братцу? А в том, что у них с Гришей не получается
ребенок, в самом деле, год совместной жизни не
оказался у молодых плодотворным, но если до сего дня при
этом можно было предполагать у супругов понятное нежелание
обременять себя, то после Иркиной глупости утешить
себя уже было нечем.
- Ну, и кто ж виноват? - спросил, не без умысла,
гнусный братец.
- Наверное, я,- ответила сестрица.
- Долго думала? - поинтересовался подлец.
- Долго,- честно созналась Ирина Алексеевна.
И в самом деле, долго думала и, главное, Гришине
пьянство отнесла на счет неудовлетворенности в результатах
воспроизводства и вообще Бог знает чего себе насочиняла,
но вот самое важное,- поборов католическое целомудрие,
решилась Ирина раскрыть тайну - пойти к врачу.
И так вот разом себя освободив и укрепив, стала Ирина
Алексеевна разыскивать своего милого Гришу, дабы
и в него вселить радость, и надо же, с первого раза угадала
его местонахождение. В сказанном не следует усматривая
иронию, от всего случившегося, право, голова шла кругом.
так что забыла Ирина о дне рождения свекра напрочь.
Кстати, это она и разбудила Григория минуту назад, но, не
поверив безответным гудкам, набрала еще раз, и, Боже
мой:
- Алло...- ответил родной голос.
Ну, как ей тут помочь? Как выручить Григория? Да
никак, часы давно уже запущены, строгий судья не позволяет
крикнуть спасительное "берегись", протокол составлен,
и затвор фотофиниша взведен.
- Как ты? - неуверенным, но полным надежды голосом
спрашивает Гришу жена, но оптимизм и надежда, увы,
останутся неразделенными, поздно, на том конце провода,
нам-то доподлинно известно, только что наступил конец
света.
- Я один,- отвечает Григорий.
- В смысле? - теряется Иринка.
- Без смысла,- отвечает Григорий.
Наступает болезненная пауза. Григорий слушает, как на
кухне, медленно набухая, с носика крана срываются капли.
Ирина слушает его тяжелое дыхание.
- Ты опять?..
- Хуже.
- Что это значит??
- Это значит, я один.
- В смысле?
- Без смысла...
И вновь разговор повисает на неоконченной фразе, над
Гришиной головой легонько вздрагивает потревоженный
каким-то движением внутри дома красный пластмассовый
абажур и не предвещает счастливой развязки.
- Гриша,- еле сдерживается вновь доведенная до отчаяния
женщина.- Не пугай меня, Гриша, скажи что-нибудь.
Гриша, Гриша...
- Не кричи,- неожиданно тихо говорит Григорий, он
не слушает, его взгляд скользит по стене, натыкается на его
собственную детскую акварель.- Все глупо,- говорит
Григорий.
- О чем ты?
- Ни о чем.
- В смысле?
Но привычная пауза не возникает, не звучит в тишине
пустой квартиры многозначительное "тик-так" старого будильника.
- Я тебя ненавижу! - кричит женщина.
- Я сам себя ненавижу! - отвечает ей эхо.
Ненавижу, ненавижу, ненавижу, это носится и сумрачном
лабиринте квартиры, Григорий открывает дверцу румынского
бара и некоторое время обозревает многоцветную,
уцелевшую во время кораблекрушения (светопреставления)
роскошь. "Какой пассаж",- думает он, решая погибнуть
с музыкой. Его рука, переломившись в составном
зеркале, берет серебряную родительскую свадебную рюмку,
а другая - святотатственно плещет в символ нерушимости
союза Веры Константиновны и Сергея Михайловича
темную струю югославского вермута.
Когда бутылка уже была на три четверти пуста, в мрачном
сумраке коридора опять зазвонил телефон.
- Гришу можно? - спросил незнакомый женский голос.
- Я.
- Гриша,- обрадовалась незнакомка,- скажите, но
только честно, сколько вам лет?
На что ошалевший в буквальном смысле слова Григорий
лишь после продолжительного раздумья ответил вопросом:
- А ты кто?
Но ему сразу не открылись. Слышались какие-то голоса,
шуршание, постукивание, где-то явно шла борьба за
обладание трубкой, наконец сильнейший взял верх и, боясь
потерять столь тяжело доставшийся контакт, захлебываясь,
выпалил:
- Это я, Миша.
- А баба кто?
- Я не знаю, я ее попросил позвонить, думал, что
подойдет отец или мать. Я не думал, что она такая дура.
- Но хоть симпатичная?
- Какая разница?
- Ты еще мал видеть разницу, но разница есть.
- Гришка, ты что. пьян?
- Еще нет.
- Гриш?
- А?
- Ты что, один?
- Представь себе.
- Они пошли погулять?
- Похоже, что даже поехали.
- Гришка, ты же пьян!
- Я вижу, тебя не проведешь. Да. я выпил и тебе
советую сделать то же самое.
- Зачем?
- Чтобы легче пошло.
- Что?
- Тебе еще рано знать...
- Гриша, слушай, я сейчас приду. Бегом. Не уходи,
пожалуйста, у меня ключа нет. Я сейчас приду.
Григорий некоторое время слушал короткие гудки, потом
пожал плечами и повесил трубку.
- "Он сейчас придет",- передразнил Григорий брата
и, в недоумении покачав головой, спросил у тихо вибрирующего
холодильника ЗИЛ: - А на фига он. спрашивается,
здесь нужен?
Вот так, уважаемый читатель. Григорий, несмотря на
близкую к критической концентрацию отравляющих веществ
в своем организме, еще сохранял здравый смысл
и пусть своеобразную, но рассудительность. Судьба давала
в руки Лысого счастливый шанс, а может быть, всего лишь
продолжала потешаться над незадачливым абитуриентом.
Так или иначе, но от пересечения улицы Весенней с Красноармейской
до улицы Николая Островского, даже не будучи
значкистом ГТО, ничего не стоит добраться за десять.
максимум пятнадцать минут. Михаил добирался час. Увидев
из телефонной будки готовый к отъезду автобус на площади
Волкова (легендарного казака-первооткрывателя южносибирских
угольных богатств). Михаил показал отличный
спринт, добежал, запрыгнул в уже закрывающийся проем
двери и счастливо улыбался до тех пор, пока автобус.
почему-то свернувший на Дзержинского, не проехал без
остановки "Старый цирк".
- Какой это номер? - спросил бедняга с изменившимся
лицом.
- 51, "экспресс".- ответил ему стоявший рядом, очень
вежливый и привыкший там, в промышленных джунглях
правобережной части Южносибирска, к битым и бритым
физиономиям молодой человек.
Пока Лысый пробивался к шоферу, пока скреб стеклянную
перегородку ЛиАЗа, пока орал в безответный
затылок шофера автобазы 1454, пока тот игнорировал крики.
пока Лысый психовал, пока. наконец, водитель вышел
из себя... короче, выпихнутый на волю суровыми жителями
Кировского района Мишка Грачик обнаружил себя на
склоне холма, знакомого уже нам по похождениям Штучки
и его музыкальной подруги, на серпантине, спуске к Томи,
в каких-нибудь паре километров от дома, но на другом
берегу. До ближайшей остановки (ах. какие бывают ужасные
водители автобусов "экспресс") пришлись Лысому топать
минут двадцать. И пока он добирался совершенно
немыслимым маршрутом до дома, его брат наконец обрел
душевный покой, иначе говоря, переместился в чудесную
страну, страну дураков, где асе запросто можно и даже
нужно. Итак, Гриша сидел горячей ванне и читал стихи.
- Лесорубы,- декламировал он сиреневому кафелю,-
двадцать два богатыря рубят сосны в три обхвата.
Говорил он вдумчиво и после каждого нового десятка
лесорубов принимал рюмочку коньяка.
- Лесорубы, тридцать шесть богатырей рубят сосны
в три обхвата.
Несмотря на впечатляющую картину трудового энтузиазма,
его подъема и накала, Гришу время от времени
начинала бить дрожь, в надежде согреться он погружался
в воду по самую макушку и продолжал отсчет на глубине,
пуская живописные пузыри. Споткнувшись на сорока восьми,
Григорий нашел все же способ наращивать вал,
кубометры и в том же поэтическом размере.
- Лесорубы,- сказал он, возвращаясь к началу,- двадцать
два богатыря рубят сосны в пять обхватов.
В общем, когда Гриша услышал наконец веселую мелодию
дверного звонка, кнопку которого его младший брат
уже минут пять мучил всеми известными ему способами,
сосны шли семиохватные. Итак, наконец до потерявшего
остатки терпения Лысого из-за двери, из глубины квартиры
донеслось тяжелое шлепанье мокрых ног. Но радости этот
звук бедняге не принес, а принес лишь повторение событий
трехчасовой давности. С той стороны толстой тяжелой
двери Гриша молча припал к глазку и долго мутным оком
изучал неизвестного ему бритого субъекта со следами побоев
на красном от бега и волнения лице.
- Ты кто? - наконец спросил он брата.
- Я Миша.
- Не ври,- пребывая в creative imbecility, сказал Григорий,-
ты Ухрючина, известный квартирный медвежатник.
Я тебя сразу узнал.
- Гриша, ну, кончай дурить, открой же...
- И не подумаю...- ответил Григорий, никак не оценив
неожиданную для чужого человека осведомленность
о его персоне. За дверью вновь раздалось, на сей раз
затихая вдали, "пух-пух" мокрых босых пяток.
- Гриша! - завопил Лысый, по неведению панически
боявшийся возвращения родителей с прогулки.- Гришаааа,-
и кнопка звонка под его мгновенно напрягшимся
пальцем вновь соединила контакты немудреной цепи, и "три
веселых гуся" вновь явили на свет скудость своей гармонической
идеи. Примерно минут через пятнадцать с начала
этого безобразного своим однообразием концерта с той
стороны двери послышались какие-то осмысленные звуки.
Утомленный навязчивостью гостя, Григорий выкрутил
пробки, после чего отчаявшийся Лысый стал лупить по
двери ногами и локтями.
-Скотина, пьяное животное,- кричал он на весь подъезд.
-Хорошо,- наконец подал голос и Григорий,- но, прошу
заметить, вы сами меня к этому вынуждаете, - сказал он,
изрядно помучившись с последним длинным словом.- Если
вы сейчас же не уйдете, я позвоню сами знаете куда.
-Григорий, это я. Это я, Гришенька, ну, открой...
Наконец-то Григорий уловил звуки своего имени, прислушался,
убедился "в самом деле" и прореагировал, прямо скажем,
неожиданно.
-Заговор, - тихо сказал он сам себе и снял телефонную трубку.
Нет Лысый, услышавший из-за двери беседу Григория с дежурным
сержантом, не поверил в ее реальность. Безусловно, он принял
эту выходку за очередную пьяную шутку брата, а заплакал вовсе
не от страха перед людьми в серых шинелях, а от безысходности.
Григорий, в свою очередь услышав за дверью плач, тоже неверно
