фамилией Доктор и ласковым прозвищем Мара. Теперь,
думается, нет ни малейшего смысла возвращаться куда-нибудь
в шестой класс и расписывать зарождение и течение
этой любви, начнем сразу с промежуточного финиша. В ту
весну, когда была продана гитара (вот уж действительно
поступок, в лучшем случае способствовавший нервной разрядке
Зинаиды Васильевны), когда кончался десятый класс,
Штучку по телевизору увидел руководитель прибывшего
в наши золотоносные сибирские края в Южносибирской
филармонии пересидеть какие-то столичные бури ВИА
с названием, представлявшим собой деепричастный оборот
"Шагая с песней". (Один знакомый автора это "шагая
с песней" считал и других убеждал с горячностью принять
его версию парафразом на тему "и тот, кто с песней по
жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет".) Так или
иначе, встреча с тем, что никогда и нигде нс пропадет, на
которую нелепый Штучка привел и Мару. завершилась не
воплощением его мечты о карьере профессионального
бродяги-музыканта, а скоропалительным замужеством Марины
Доктор, приглянувшейся бас-гитаристу, двухметровому.
узкому и в бедрах и плечах молодцу по
фамилии Сычиков, на свет появившемуся ровно на двенадцать
лет раньше Мары. Благодаря неожиданному браку
Мара уже как член семьи зашагала с песней по нашей
большой стране. Штучка же в "слезах и печали" отклонил
лестное предложение самого руководителя ансамбля, жителя
Кировского района Москвы, но почему-то заслуженного
артиста Марийской АССР, мечта встретила неожиданное
препятствие - труп Зинаиды Васильевны, только перешагнув
через который, по ее словам, мог Евгений совершить
задуманное безобразие. На matricide Штучка нс решился
и в результате стал студентом факультета романо-германской
филологии Южносибирского госуниверситета.
Ну, а как же любовь? Любовь, пройдя серьезные испытания.
в полном соответствии с традициями гуманизма.
окрепла. Первое полученное от любимой письмо Штучка
порвал вместе с конвертом, затем, сломав еще пару подвернувшихся
под руку предметов и так успокоившись, спустя
примерно час с огромными трудностями собрал из кусочков,
как немецкую головоломку, и прочел, правда, затем
гордо выбросил, о чем. конечно же. немедленно и пожалел.
Письмо содержало развернутую просьбу быть добрым (какой
ты есть всегда), все простить (как, ты это мог всегда)
и поверить (как обычно) в светлое будущее, ведь все сделанное,
если вдуматься, совершено ради любви, ибо нет
ничего отвратительнее длинных волосатых рук. а есть только
твои глаза, какие забыть невозможно. И как только
Маринка оглядится, как только ее приметят, все переменится.
и она выйдет в люди и выведет с собой Евгения, а все
происшедшее забудется, как страшный сон.
В письме была среди прочих также фраза, которую
Евгений не выделил, даже собрав по частям, но мы ее
напишем, поскольку считаем не лишенной значения: "...не
ставить же мне было крест на всей жизни, упустить, может
быть, единственный в ней шанс только из-зa твоей матери".
За письмом последовал телефонным звонок (из Москвы),
спустя два месяца еще один (из Кишинева) и наконец
открытка из Алма-Аты: "Жди к начале февраля. Мара"
(ага, ну, вот он наконец долгожданный февраль). И действительно,
Мара приехала, но увидеть ее, хотя жила она
в пяти минутах ходьбы от Николая Островского, было
делом непростым. "Шагая с песней" работали над новой
программой, и, сбегая с лекций, Штучка мог провести
утром час-другой с совсем похудевшей, и оттого еще более
милой, подругой. Слезы признания, даже счастливые поцелуи
в подъездах (февраль, судари мои, в описываемых
краях месяц весьма студеный) мы пропускаем, стремительно
переходя к последнему дню февраля, двадцать восьмому.
В этот день измученные ожиданием сердца влюбленных
должны были соединиться. Создатель, казалось, наконец
сжалился в день отлета авангарда эстрадной песни. Он
устроил перезапись инструментала для программы Южносибирского
телевидения, и все играющие участники группы.
шестеро, должны были приехать в аэропорт прямо из студии.
У вокалистов же образовался свободный день,
а у Мары к тому же свободная квартира,- ее отец работал
главврачом в профилактории Южносибирского химкомбината,
мать там же дантистом, и в город из Соснового бора
они наезжали лишь эпизодически.
Итак, еще с утра наврав матери о каких-то поздних
(после четвертой пары) и важных консультациях, Евгений
в двенадцатом часу отворил заветные двери и вывел железного
коня. Железный беды не чувствовал, не храпел, копытами
не бил. а моментально завелся, щедро кормленный
антифризом. В радужном настроении, полный самых смелых
надежд. Евгений тронулся в путь за Дульсинеей (ну.
конечно же, Марой) в Сосновый бор, где она со вчерашнего
вечера гостила у папы с мамой. Проскочив без приключений
двадцать (около того) километров по пустынному в это
время дня и года шоссе. Штучка нашел подругу детства
(представьте себе) не на крыльце с нетерпеливым взором,
а под расслабляющими струями материнского фена. В ожидании
завершения "последних штрихов" Штучка свистнул
из-под стекла мамашиного стола Маринкину фотографию,
а затем вынес в виде расплаты беседу о смысле жизни
в кабинете главврача, кстати, тезки. Евгения Романовича
Доктора. Между прочим, папаша Доктор, некогда промывавший
рассеченное после велосипедного падения темя
Штучки, предложил нашему Евгению принять по случаю
западного ветра граммульку чистого медицинского, но Евгений
отказался, ощущая себя, очевидно, до некоторой
степени в роли новобрачного.
Итак, после часа слуховой и обонятельной пытки Штучка
был утешен нежным поцелуем в ухо, и поскольку
неожиданная ласка свалилась на него во время разворота,
он едва не въехал в фонарный столб задним крылом зеленого
"жигуля". Однако, презрев этот нехороший знак, Евгений,
совсем растерявшийся от невиданного великолепия
подруги, ощущая на своем плече горячее прикосновение
и запах цветочного шампуня, дал по газам и скрылся
в ранних февральских сумерках. И вот уже почти доехав до
города (до центра). Штучка был вынужден вместо желанного
поворота влево сделать непредусмотренный поворот направо,-
как оказалось, смертельно занятая на репетициях
Мара, однако, успела заказать знакомой девочке-портнихе,
бывшей выпускнице английской спецшколы, переехавшей
на Радугу, "веселенькое", ее собственные слова, платье.
Веселенькое платье, как и следовало ожидать, потребовалось
слегка отпустить и приталить. Досадуя и сердясь,
Штучка последовательно вылил три чашечки из вежливости
непрерывно подаваемого кофе в горшок (деревянный ящик)
чудовищных размеров фикуса. Напитав терпеливое растение,
он нашпиговал мясистые листья повсюду валявшимися
невидимками и окончательно успокоился, лишь написав на
широкой поверхности листа подвернувшейся под руку синей
помадой весьма выразительное слово, кое, впрочем, немедленно
превратил в пароход с трубой.
Только в начале пятого Штучка выехал из Рудничного
района и на серпантинном спуске к мосту через Томь попал
в безобразную пробку, образовавшуюся после того, как
в самом низу асфальтовой змеи, на финишной прямой
встречный "магирус" положил поперек дороги не вовремя
выскочивший из-за поворота вагончик ремонтного трамвая.
Потрясенная несчастьем Мара предложила любимому бросить
"жигуленок" в безнадежной пробке и пешком по метровым
сугробам, вплавь, кувырком, через все препятствия
бегом спуститься вниз, перелететь на крыльях любви мост,
добежать (всего три остановки) до Советского проспекта,
впрыгнуть в отходящий троллейбус и спустя каких-нибудь
десять минут наконец слить губы в горячем поцелуе в тепле
родительской квартиры.
- Совсем, что ли, плохая? - спросил Штучка и даже
не успел пожалеть о своей несдержанности.
Право, лишь врожденная стыдливость мешает нам описать
все красоты последовавшего объяснения. Один лишь
перечень (прейскурант) помянутых Штучкиных грехов
и пороков занял бы четверть печатного листа, но мы,
несмотря на соблазн легкого заработка, отметим лишь
основной. Неблагодарность, представьте себе эгоизм. Но
Штучка выдержал удар, мужчина не заплакал, и тогда (в
силу, мне думается, закона сохранения энергии) заплакала
женщина. Разрыдалась Мара. не закончив обвинительного
акта, уронила голову на грудь возлюбленного (на живот,
честно говоря) и, отчаянно причитая, принялась каяться.
просить прощения, скулить и вздрагивать. Отходчивый
Штучка гладил повинную голову, и счастье, клянусь честью,
грезилось ему совсем близко, на той, уже сверкающей
огнями стороне Томи.
Вот тут бы и поставишь точку. Закончить энизод. Но,
увы, за секунду-другую до того, как повисший над капотом
Штучкиного "жигуля" серой коростой грязи поросший кузов
МАЗа вздрогнул, извещая о долгожданной, с самого
низа идущей волне движения, проказник златокудрый Лель
не удержал губы в положении "умильно", ощерился негодник
самым прегадким образом. Миг, едва заметная игра
мускулов, вокруг коей и разговор заводить бы не стоило, да
волей-неволей придется, ибо без упоминания о сей черной
тучке, паучком пробежавшей по лазури, возможно просто
оскорбительное для моего героя толкование некоторых
странностей его физиологических реакций.
Итак, когда готовность все забыть и простить уже
согревала все его существо, бедняге, ласково теребящему
гладкое Марине ушко, вдруг показалось, что ротик любимой
в этот самый прекрасный и возвышенный момент
вознамерился выловить заветную рыбку, трепетавшую
в глухом закутке между двойным швом и гусиными пупырышками
бедра.
Автор не берется утверждать, в самом, ли деле Мара
собиралась блеснуть изысканным искусством, однако гарантирует
шок, оцепенение, в кое поверг Евгения доселе немыслимый
жест, одно лишь подозрение, обернувшееся безобразной
чередой образов, желтозубым оскалом Сычикова,
которого так простодушно и заносчиво все это время
держал наш кавалер лишь за тупого ковырялу и длиннорукого
лажовщика.
Впрочем, оживший МАЗ фукнул в ветровое стекло
ядовитым выхлопом. Мара приподняла голову. Штучка отжал
сцепление и, сбрасывая с себя отвратительное наваждение,
резко взял вправо, заставив сероглазого таксиста в соседнем
ряду на несколько минут потерять образ Божий.
Из арки Мариного дома навстречу зеленому "жигулю"
выбежали двое. Правда, длинный не дотянул, упал. потеряв
равновесие, метра за три до машины, но его толстый
товарищ, совершив неожиданный при его комплекции прыжок,
хлопнулся плашмя на капот и заорал в побелевшие
лица одноклассников:
- В порт, шеф, в порт!
Несмотря нa столь экзальтированное вступление, толстяк
довольно быстро признал и шофера, и пассажира,
съехал с капота и, к немалому расстройству совершенно
потерявшегося Штучки, вполне членораздельно объяснил,
в какое заблуждение ввел дружный коллектив "Шагая с песней"
относительно времени вылета змей-администратор.
Пока Евгений приходил в себя от огорчения, Марин супруг,
преодолев трудные метры, добрался-таки до машины и,
приняв Штучку в портвейном вдохновении за спасителя
и освободителя, заключил беднягу в восторженные объятия
и даже поцеловал в шею.
Столь неадекватными чувству поцелуями в ухо и шею
началась и закончилась для Штучки нежная часть февральского
дня. Пока длинный укладывался на заднее сиденье.
а его пузатый коллега, барабанщик, между прочим, распихивал
сумки направо и налево, выяснился и еще более
прискорбный факт. В состояние свободного парения бывшие
работники Москонцерта вошли, мирно убивая время,
образовавшееся из-за отмены по техническим причинам
сегодняшней перезаписи. Зевок администратора и леность
музыкального редактора отняли у Штучки последнюю надежду.
Он плюнул, попал себе же на штаны, рванул с места.
едва не оставив в снежном феврале зазевавшегося в дверях
кабана-барабанщика.
Конечно, по всем правилам рыцарского изящества несложившийся
день должен был завершиться скорбным
"пока" у теплого бока "Жигулей", если бы не Марин характер.
Ужасный, право, характер у подруги нашего героя,
совершенно он не вписывается в романтический идеал,
