в том числе. Но пока в чемодан летят шмотки, а на пол
хрупкие предметы, поспешим заметить,- любовь, любовь
в прекрасной еще паре (тогда) угасла не совсем, и, значит,
еще не все, не все было потеряно и в эти трагические
минуты, еще не все, если бы, бы, бы, вот оно опять, если
бы Гришу не повело. Иначе говоря, если бы наш любезный
Григорий не выкинул один из своих необъяснимых фортелей,
он бы мог оттянуть назревавшее и неизбежное событие
еще на месяц или на два, а может быть, и на целых полгода,
но...
Но он покорно выслушал предъявленные упреки, безропотно
принял эпитеты и синонимы, он молчал, молчал
и только покачивал головой даже тогда, когда следовал
прямой вопрос или оный подразумевался, Гриша оказался
непоколебимой скалой, если бы... если бы в конце концов
неожиданно не расплакался, впрочем, все Грачики народ
слезливый, и мы в этом скоро убедимся, но на глазах
у Ирины чудо произошло впервые в жизни, и если бы,
может быть, да, конечно, в порыве милосердия, она... но
Гриша не дал любимой на это время, залившись слезами, он
вскочил со стула и, с неожиданной горячностью пробормотав:
"Я сейчас, я приду" стремительно покинул двухкомнатную
квартиру, некогда пристанище тещи Алексея Михайловича
Вальдано (Альфонсо Мигуэльевича, если проявить
совершенно неуместную осведомленность). Кстати,
ни сам Альфонсо Мигуэльевич, ни его дети - Ирина
и Игорь, ни жена, урожденная Екатерина Самсоновна Медунцова,
их слова по-испански не знали, отличались похвальной
и редкой по нынешний временам прямотой и простотой,
гордились Александром Невским и Павликом Морозовым,
а Дон Кихота и по-русски не читали. Так что,
само собой разумеется, психоаналитической изощренности
в оценке своей выходки Григорий от супруги не дождался,
он просто привел бедную девочку в состояние крайнего
замешательства, прождав родного томительных полтора
часа, Ирина сама разрыдалась и, лишившись от всего пережитого
остатков душевных и физических сил, уснула, уткнувшись
в зареванную подушку и не погасив свет.
Спустя примерно три часа уснул и Григорий, но в куда
менее комфортабельных условиях. Между прочим, его выходка
не столь уж бессмысленна, как, возможно, представляется
с первого взгляда. Гриша в самом деле хотел "счас
прийти", он в самом деле кое-что забыл. Ну, не забыл,
а просто решил раньше времени продемонстрировать жене
неоспоримое доказательство своей любви.
Тут мы должны сделать небольшой и поневоле иронический
комментарий. Увлечение металлом не миновало и Гришину
творческую личность. Волею трусливого, стоп, стоп,
волею директора Института проблем угля, озабоченного
качеством подготовки научных кадров в стенах вверенного
ему учреждения, все аспиранты института (эти вольные во
всех прочих местах дети науки) должны были ежедневно
с 8.30 до 17.30 пребывать на рабочих местах. И вот, коротая
скучные, частенько ничем и никем не занятые служебные
часы в свой первый аспирантский год, совпавший,
кстати, с девятимесячной командировкой шефа в Иран,
Григорий увлекся чеканкой и заметно преуспел в этом
весьма тонком, требующем терпения и усидчивости виде
искусства. Так вот, очень обидно стало Григорию от
несправедливых слов и упреков, поскольку последние недели
две он с утра до вечера выделывал на работе подарок
жене - индийского божка любви. Именно в утро, предшествовавшее
его ужасному клятвопреступлению, Григорий
закончил в закутке испытательного зала стучать по железке,
осталось чудную композицию обрамить и отлакировать.
Потеряв от обиды, а может быть, еще кое от чего способность
соображать, Григорий вздумал принести почти готовую
работу домой прямо сейчас, прямо немедленно. Внезапный
порыв к справедливости превратил нашего героя
в совершенного идиота, в сильном возбуждении он дошел
до самого института и только там, на площади Пушкина при
виде величественных колонн фасада, в этом совершенно не
подходящем для глупых прозрений месте, Гриша неожиданно
вспомнил, который сейчас час. Тщетно уговаривал он
вохра на проходной.
- Сначала пропуск покажи,- требовал строгий часовой
преклонных лет, сверкал петлицами и не желал вести
бесед о забытых документах и деньгах.
И вот, уже стыдясь нелепого возвращения с пустыми
руками и жалким лицом, Григорий проследовал на автобусную
остановку и с последним рейсом отбыл в Журавли,
старинное дачное место в четырнадцати километрах от
города на другом берегу Томи. Вот, собственно, и все,
добавить лишь разве одно,- в синей сибирской ночи в щели
у крыльца Григорий не смог нащупать ключи, хотя довольно
долго водил ладонью по холодной земле, едва ли не
в нескольких миллиметрах от связки. И без того подавленный
столь тяжко отлившимся ему прибавлением семейства
старшего лаборанта Моисеенкова, Гриша в конце концов
бросил тщетные попытки, залез в летнюю кухню и уснул на
голой скамейке. Проснулся он в половине седьмого от
холода и с больной от непривычной ночной позы головой,
позавтракал водичкой из колонки и пешим ходом около
одиннадцати часов дня с пасмурной неопределенностью
в душе прибыл в родной город. Таков пролог.
Остальное читателю известно, Григорий направляется
домой, на щеках его играет легкий румянец, а из полуоткрытого
рта выплывает и растворяется в весеннем воздухе
приторное облачко, stinky smell, вчерашний день грозит
повториться в новых декорациях. Но мы, умудренные учебой
и книгами, знаем,- тождественности не будет, в соответствии
с законом спирали на следующем витке произойдет
не то же самое, нечто во много раз худшее. Да, мы
знаем, а Гриша еще нет. он шагает по бульвару и, не в меру
напрягая свои изрядно утомленные нелепостями бытия мозги,
придумывает объяснение для своего холостого состояния
на текущий момент. И, кстати, ничего не придумает.
кроме нелепой чепухи... Ирина, видите ли, свалилась, неожиданно,
вчера, с температурой...
Но, знаете, даже это, не выдерживающее самой простой
проверки вранье ему сегодня не понадобится. Не до того
будет, ведь в этот самый момент его мама, Вера Константиновна
Грачик, стоя на сквозняке лестничной клетки, созерцает
одинокую бутылку постного масла у порога. Под
аккомпанемент каблуков убегающего Мишки Вера Константиновна
никак не может обрести дар речи, в то время
как ее муж, именинник Сергей Михайлович Грачик, уже
начал роковое движение от третьего корпуса горного института
в сторону дома.
Что ж, петляя, делая непредвиденные обходы, обследуя
тупички и боковые пути, мы, хотелось нам этого или нет,
тем не менее приближаемся к точке, где до того несвязанные,
независимые, казалось бы, нити сойдутся и стянутся
намертво в узел. Вот уже Григорий входит в подъезд,
затхлый, без окон, без дверей первый этаж, вечно уписанный
ночными гостями второй и, наконец, разрисованный
гвоздем по известке третий,
Указательный палец ложится на кнопку звонка, но неуместное
"тирлим-бом, тирлим-бом, три веселых гуся" не
успевает раздаться, дверь открывается словно сама собой,
и на грудь нашему изрядно перетрусившему герою упадает
старушка (сорока пяти лет) мама:
- Гришенька, сыночек, я как чувствовала...
И, слава Богу, не ужасы прошедшего дня протелепатировала
ей невестка, не мерзости завтрашнего отдались в ее
женском сердце, нет, слава Богу, всего лишь приход старшего
сына предчувствовала Вера Константиновна и вот, как
видим, не обманулась.
- Гришенька, ты должен его найти, найти немедленно,
до прихода отца...
"Кого, чего?" - ошалело думает Григорий, и капельки
холодного пота выступают у него на лбу.
- Он где-то здесь, негодник. Сбежал, ты только представь
себе, сбежал, как пятилетний мальчишка, а еще
собирается куда-то поехать. Боже мой, Гришенька, найди
его, он где-то здесь, скорее всего, возле школы или в садике
детского сада. Найди его, отведи в парикмахерскую и домой,
и скорее, отец вот-вот будет дома.
- Мишку, что ли? - наконец соображает Григорий,
и волна облегчения прокатывается по его утомленному
телу, и холодные капельки на лбу мгновенно прогреваются
до тридцати шести и шести. Уф. кто бы знал, как ему
надоела эта война брата с родителями, но сегодня, какая
удача, как это кстати.- Ладно, сейчас посмотрю.- говорит
Григорий, ласково отстраняя мать на безопасное расстояние.
- Только поторопись, сейчас придет отец, а стол еще
не накрыт,- успевает сказать вослед сыну Вера Константиновна
и ловит себя то ли на недоумении, то ли на подозрении,-
походка Григория кажется не вполне обычной
и что-то еще, что именно, неясно (может быть, аромат
вконец запущенного подъезда), смущает обоняние, но секунда,
и голова аспиранта Института проблем угля скрывается
за лестничным маршем,- Поторопись,- механически
повторяет Вера Константиновна.
Ах, вот и ее стало жалко, так ведь и не будет сегодня
накрыт стол, не ляжет на полировку новая скатерть и не
зазвенит счастливо хрусталь. Увы и ах. Ну, а пока Григорий
вновь оказывается на улице. Конечно же, он и не думает
искать семнадцатилетнего оболтуса, он вообще ничего не
думает, после беспокойной ночи на голодный желудок тяжелый
хмель обволакивает, укачивает.
"Пройдет,- однако, верит Гриша,- сейчас выветрится",
Он выходит на бульвар, идет от скамейки к скамейке,
но смесь пива с "Кавказом", мутная маслянистая смесь
растекается по жилам неудавшегося художника, впитывается,
всасывается, процесс, увы, необратим.
"Пройдет",- повторяет Гриша. Ошибается, ох как
ошибается Григорий Сергеевич, и так противен автору его
нелепый оптимизм, и так хочется слабеющего Грача
встряхнуть, пощечиной наградить, но и это уже не поможет.
Следует принять холодный душ и лечь баиньки, и самое
ужасное, именно это, по крайней мере вторую половину
необходимых процедур. Григорий вот-вот и сделает.
Через полчаса он уснет в "зале" на тахте перед журнальным
столиком, для тепла завернувшись в праздничную,
выданную для украшения стола скатерть. Он приляжет на
полчаса вздремнуть и проснется через два часа в пустой
и темной квартире. И уже после этого своего пробуждения
откроет в румынской "стенке" бар и напьется как
сапожник, о чем мы предупреждали с самого начала.
А пока он сходил до ближайшего таксофона на улице
Кирова, занял у прохожего монетки, долго вертел в руках,
постукивал звонким металлом о стекло, но позвонить
своей жене Ирине не решился, выпил в автомате рядом
стакан шипучей воды за копейку и пошел врать матери
о бесплодных поисках.
Каков подлец, впрочем, ему сегодня еще достанется,
пусть поспит, сил наберется. Право, лучше подивимся
престранному состоянию Веры Константиновны, ведь одного
взгляда на Гришкину, быстро соловеющую физиономию
должно было хватить для гневного недоумения, но
нет, сегодня, охваченная тревожными подозрениями, она
совершенно не похожа на себя. Вот что значит сделать
глупость, не сдержаться. Ну, хоть бы мельком теперь,
краем глаза посмотреть на Мишку, в чем дело, понять,
снять напряжение. Вновь она открывает дверь, прислушивается
к далеким уличным шумам, выходит на лестничную
площадку и сквозь желтоватое, с позапрошлогоднего субботника
не мытое окно пристально вглядывается в унылую
пустоту двора. Ах, чувствует женское сердце беду, Вера
Константиновна переступает с ноги на ногу, что-то мешает
ей сдвинуться с места, она ждет чего-то, и это нечто
в самом деле происходит. Печально ухает дверная пружина,
и, шарк-стук, шарк-стук, Сергей Михайлович начинает свой
нерадостный подъем на третий этаж.
Вот так, совершив еще один вороний круг над полем
брани, мы опять наткнулись на декана электромеханического
факультета. Побережем нервы, опустим театральные
подробности встречи супругов (не может быть, не может
быть!), не станем также описывать волнующую сцену свидания
именинника со старшим сыном, почивающим в позе
усталого воина ("Гриша! Господи, ты заболел?"). Оставим
все эти детали прошлому, все туда, в ящичек с биркой 197...
Все - подробности, переживания, все туда, займем себя
чем-нибудь поинтереснее, в общем, поступим так, как привыкли
делать юные герои нашей истории. Закругляясь же,
заметим,- потрясенные "предки" (к месту ввернув словечко)
