все же переспал,- минут за десять до того, как заступил
Евгений на пост, Мариночка, вычистив зубы, вернулась на
верхнюю полку за стенкой, где могла без помех сокрушаться
и жалеть свою юную, стольким опасностям подверженную
жизнь.
Утром уже следующего дня наш идальго, порядком
наскучавшись спозаранку в коридоре и подвигнутый, вероятно,
блеском и свежестью заоконного мира, попытался без
приглашения войти в соседнее вожделенное помещение, но,
увы, был остановлен дружным "нельзя", едва лишь внезапно
(никак о себе не предупредив) наглая его физиономия
возникла в дверном проеме. Мара ехала в дамском купе,
мама с дочкой и гражданка средних лет с толстой книгой
Павла Нилина надежно оберегали свое уединение, а заодно
и подругу бас-гитариста от непрошеных визитеров.
Впрочем, настойчивое бдение в узком проходе в конце
концов не могло не закончиться встречей.
- Мара,- пролепетал Евгений, но ответа был удостоен
лишь по возвращении милой с другого конца коридора.
- Ну?
- Ты чего? - спросил Штучка с глупейшей улыбкой,
как-то щурясь, скалясь и сими манерами коверного, как
видно, выражая раскаяние, сожаление и готовность загладить
как-нибудь свою нечаянную вину.
- Ничего,- ровным голосом ответила ему ненаглядная,
внутренне, правда, весьма приободренная жалким видом
недавнего триумфатора, и холодно удалилась в свою
келью.
Ну а Штучка поплелся в уголок, имевший честь минуту
назад принимать Мару, и там под торопливое "цок-цок-цок"
задвижки стульчака утешил себя ках мог, опробывая губную,
dear and near, гармошку.
Что дальше? За окном, сменяя один другого, мелькали
полосатые столбики, поминутно сообщая об изменении координат
нашего скорого поезда в некой посвященным лишь
ведомой системе отсчета, привязанной все же (внушало
надежду вывешенное в коридоре, в рамке под стеклом,
расписание) каким-то образом к приближающемуся центру
цивилизации.
До вечера Штучка еще пару раз музицировал в одиночестве
и даже, клянусь, подобрал Yesterday и начало песни
Bridge Over Trouble Water.
Mapa же, пребывая в относительной неподвижности,
продолжала горевать. Впрочем, Штучкино унижение, кое
случилось ей лицезреть, сознание его неопасности, неспособности
глумиться и переоценивать свои былые заслуги
возродили веру в себя, в свою звезду, судьбу и обаяние,
ловкость, находчивость и, самое главное, чутье, иначе говоря,
оставили певицу сомнения, ехать ли в светлую сторону
зорьки или же в угарную дымку заката, инстинкт не мог ее
подвести,- курс взят верно, осталось лишь дождаться озарения
и понять, зачем она едет и к кому. Увы, просветление
долго не снисходило, то длинные пальцы с шариками суставов
благоверного приходили на ум беглянке, то она сама
возникала в серебряных "дудках" на сцене, под сухой треск
медиаторов выводящая любимую публикой песню "На земле
хороших людей немало", круглые черные зрачки художественного
руководителя изучали Мару и вдруг сменялись
видением новых замшевых лодочек, оставшихся во вместительном
кофре супруга.
И все же в конце концов бедную осенило. Краем глаза
ловя зеленое волнение приволжских просторов, Марина
Доктор вдруг вспомнила о жене бессердечного своего худрука,
о Элине Голубко, руководительнице танцевальной
шоу-группы "Магистраль". Ее Mapa видела всего лишь раз
на прогоне сборного концерта в Театре эстрады и запомнила
вместе с репликой, обращенной к долговязому ее спутнику
жизни:
- Сычиков, солнышко, эта краля, поверь мне, создана
не для таких забулдыг, как ты.
Мариночкиным ушам слова не предназначались и были
до них донесены лишь благодаря стечению обстоятельств
и ввиду особенностей причудливой акустики кулис. "Этой
крале", то есть ей, Маре, предназначалась пара взглядов,
кои воскресила Марина память сейчас, вызывая непроизвольно
желание петь и декламироватъ стихи.
Циничная и хитрая Элина имела пагубную слабость -
не могла совсем обойтись без обаятельного своего мерзавца
(цитата) мужа, заслуженного артиста Марийской АССР, ну
а он, порочный и расчетливый, прекрасно понимал (поскольку
состояла Элина Викторовна в отличие от него
самого, сына певицы из кинотеатра, в родстве и кумовстве
с половиной, по меньшей мере, бюрократов всевозможных
концертных организаций), - возвращение из сибирской
ссылки ничто так не приблизит, как крепость семейных уз.
Вот, вот к кому, к Элине Голубко, дай ей Бог не быть на
гастролях в Тамбове или Занзибаре, явится Мара, упадет на
колени, зарыдает, такими баснями усладит слух, такими
россказнями потешит, и она, Элина, змея, жизнь посвятившая
высокому искусству, еще тогда, давно, на сцене Театра
эстрады разглядевшая, определенно, сразу увидевшая Марино
необыкновенное будущее и предназначение, она войдет
в положение, оценит преданность и снизойдет, замолвит
словечко, спасет, не оставит, а Мариночка никогда не
забудет, верой и правдой послужит, а к каждому празднику,
ну, по крайней мере, ви дни рождения преподносить станет
через раз то "Шанель", то "Клема"...
Итак, вот в какой, милейшие читатели, момент наша
несравненная героиня перестала страшиться Штучку и даже
согласилась принять из его рук стаканчик-другой газированной
воды.
- Женечка,- вымолвила, лучезарно улыбаясь, до того
суровая, неприступная Мара,- купи на станции лимонада.
И Женечка купил, и, что любопытно, в поисках напитка
двигаясь по перрону, Евгений неуклонно и неотвратимо
сближался с Лысым, также шагавшим вдоль вагона мрачно
и сосредоточенно. Однако неопрятный киоск с бутылками
"Дюшеса", вовремя ставший на пути Агапова, не позволил
нашим знакомым свидеться при свете дня.
Ну что ж, без приключений напоив голубку, Евгений
пригласил ее заодно и отужинать, а Мара, о, как славно, не
отказалась, согласилась посетить вагон-ресторан и наполнить
впервые за двое (даже трое) суток молодой Штучкин
желудок до краев.
Видите ли, сдачи от денег, выданных на билеты (до
Москвы), хватило ему лишь на ужин вчера вечером, приобретенный
у разносчика вместе с целлофановым беспокойным
пакетом. Сегодня в обед Евгения покормили попутчики,
но, жертва понятного стеснения, он, съев предостаточно,
настоящего насыщения тем не менее не испытал.
Но конец печалям, все беды и испытания позади. Мара
отдохнула, Мара выспалась и успокоилась, жизнь прекрасна
и удивительна, и, может быть, если все будет хорошо, Женя
продемонстрирует Марине свои успехи в освоении духового
инструмента. Но это потом, после того, как они слопают все,
перечисленное в меню, запьют чем-нибудь веселящим, и тогда
Евгений молвит:
- А знаешь, пойдем ко мне, я один. все мои соседи вышли
в Казани.
Великолепно, прекрасно, замечательно.
Но это в скором (и светлом) будущем, а пока. покуда
следовало всего лишь дождаться завершения маникюра (да,
поздравим себя, наведение теней и румянца с блеском доведено
до победного конца), и Штучка ждал, как мы помним,
положив ноги на стол, а руки под голову. И был, ура, за
долготерпение вознагражден.
- Можно? - раздался ангельский голосок, и в купе
вошел сон.
- О,- встрепенулся Ромео,- Мара,- вскочил.
- Ты один? - спросила непревзойденная, поводя очами.
но тут же, выразительно сморщив свой дивный носик,
скривила и губки: - Господи, а чем это у тебя воняет?
"Не знаю", - движением плеч выдал свое неведение
Штучка.
- Сейчас вроде бы уже не очень.
(Ну, это он от волнения, хотя, честно признаться, дело не
столько в интенсивности запаха, действительно умеренной,
при открытом окне близкой к терпимой, сколько в скверности,-
пахло тухлым яйцом, но отвратительный смрад издавал
не скрытый от глаз продукт южносибирской птицефабрики,
нет, воняло изделие кулинаров московского ресторана
"Прага", то есть не яйцо, а уже курица. жаренная в coбственном
янтарном жире. купленная впопыхах родителями исключительно
вредного мальчишки по имени Глеб на улице Арбат.
Мерзкий пацан, сидя у окна, пять раз в день (увесистых
цесарок? леггорнов? русских белых? - на самом деле было
две) трое суток подряд отправлял свою порцию благородного
белого мяса ловко и незаметно, начиная с пупырчатой,
скользкой, особую ненависть пробуждавшей шкурки, в
неприметную дырочку под столом и, покуда доеха до южносибирской
бабушки, нафаршировал стенку, как заправский
повар, ну а пикантное мясцо, протомившись неделю-другую
между стенок, само начало благоухать.)
Однако аромат детского греха не помешал Мариночке
перед выходом на секунду задержаться у зеркала.
- Ну,- сказала она, уже стоя в коридоре.
- Туда,- ответствовал Евгений, одной рукой взяв под
локоток, а второй, свободной, точно указав направление,
место, где сейчас для них двоих в эмалированной кастрюле,
должно быть, мариновались шашлыки если не из домашней
птицы, то из свиного розового сальца.
Итак... Впрочем, преодолев понятное искушение слегка
потомить, поинтриговать любезного читателя, сообщим
сразу,- ни духовные свои потребности (сыграть любимой
на гармонике), ни тем более физические (поесть до отвала)
Евгению удовлетворить не удастся. Управившись с мясным
салатом, Штучка не станет дожидаться горячего, он покинет,
не утруждая себя предлогом, слегка вибрирующий стол
вагона-оесторана, и заказанный им "шашлык с соусом ткемаль"
(из краснодарской томат-пасты) съест другой, он же
(другой), нисколько не церемонясь, разольет в бокалы липкую
жидкость с названием "Айгешат", и лишь одно выйдет
в точности, как и задумывал Евгений,- за ужин заплатит
Мара.
Вот. А теперь, чинно и не спеша, с начала.
То есть с того момента, как на пятнистую скатерть
между визави расположившейся парой была поставлена
тарелка с хлебом утренней нарезки и графинчик, бросавший
на застиранное полотно радужные тени.
Рука Евгения потянулась к сосуду, но Мара благоразумно
остановила его:
- Сначала скушаем чего-нибудь.
Милые хлопнули по полфужера минерального напитка
"Бадамлы" и принялись ждать "салат столичный", каковой
не замедлил явиться, увенчанный желтоватыми подтеками
майонеза, деликатно укрытыми салатным листом.
- Приятного аппетита,- пожелала им бледнолицая
мадмуазель в наколке и отошла, уверенная в скором опорожнении
графинчика и новых "два по сто пятьдесят, пожалуйста".
- Спасибо,- промурлыкала Мара.
- Угу,- вооружился вилкой Штучка.
Но счастье, плотское и одновременно платоническое,
"столичное" удовольствие было кратким,- в прекрасный
момент, когда Евгений накалывал последнюю пару горошин
произошло (и определить затрудняюсь, что именно),
в общем, явление, да, из-за спины блаженствующего Агапова
внезапно послышалось громкое и бесцеремонное:
- Маринка, ты ли это?
И в следующее мгновение на диванчик рядом с восхитительной
одноклассницей нашего несчастного обладателя билетов
на трибуну "А" приземлился, гасите свет, удалой
молодец в костюмчике с умопомрачительной зеленой строчкой,
серебряный с изумрудом перстень лишал подвижности
безымянный палец его правой руки, а на груди горели,
переливались всеми цветами радуги буквы - Jazz Jambore.
Поражая обоняние каким-то немыслимым, утонченным
и мужественным еаи d'cologne'ом, распространяя вдобавок
вокруг себя невообразимое, просто противоестественное
жизнерадостное самодовольство, шумный незнакомец тут
же заключил Мару в объятия и немедленно потребовал:
- Мариночка, золото, а ну, поцелуй меня,- впрочем,
сам же немедленно и чмокнул душку в напудренную щеку
и тут же, не переводя дыхания, поинтересовался: - А ты,
кстати, что здесь делаешь, киса? А?
Друзья, сейчас вот о чем надобно поведать,- Мариночка
Доктор была почти образцовой женой, то есть верность по
преимуществу хранила, честь берегла, иначе говоря, за год
совместной жизни изменяла своему нескладному верзиле
и пьянчуге раза три, не больше. Но дважды (и это точно) как
раз с этим внезапно налетевшим на нас обалденной красоты
мужчиной тридцати двух неполных лет, в коем уж, конечно,
по аккуратному нашему описанию знатоки эстрады незабываемой
середины семидесятых, безусловно, признали Андрона
Гаганова, руководителя и композитора (лидера, как сам
