доминант" привести несколько анекдотический но совершенно
реальный случай:
Осенью не то 1929, не то 1930 года, на московских улицах
появились цыгане несколько непривычного вида. На них, как
обыкновенно, были какие-то ослепительно красные штаны,
пронзительно зеленые кафтаны, иссиня-черные бороды - все, как
полагается. Но, кроме того, они были вооружены новехонькими
портфелями и автоматическими ручками, и разъезжали не на
рваных своих телегах, а на советских авто. Вид у них был деловой и
озабоченный. Никто не мог ничего понять.
Потом выяснилось: это были довольно многочисленные
члены Центрального Совета Цыганского Национального
Меньшинства - организации которой советская власть поручила
работу по одомашнению их кочевых соплеменников. Центральный
Совет приступил к своей культурной организационной работе и
получил свою резиденцию. Резиденцией почему-то оказалось огромное
и до сих пор пустовавшее здание крупнейшего ресторана в России -
"Яра". "Яр" же в свое время был воспет целыми поколениями русских
пропойц аристократического происхождения, и до сих пор нет,
кажется, ни одного крупного города в мире, где бы эмигрантские
потомки этих пропойц не возродили бы этого славного имени.
Русские рестораны под этим именем понатыканы везде.
По древней репортерской привычке я зашел в "Яр". Стучали
молотки и сновали цыгане. Шла великая социалистическая стройка.
Ремонтировались запущенные отдельные кабинеты, ставились
столы, развешивались портреты, основывался культурно-
организационный центр советского цыганства. Потом этот центр
населился машинистками, бухгалтерами, завами и помзавами и даже
мне как-то было предложено развивать спорт среди угнетенной
цыганской национальности. На эту тему я вел кое-какие переговоры с
обладателями красных штанов и кожаных портфелей.
Наконец, Центральный Совет был отремонтирован и пущен
в ход. Все было, как и во всякой советской лавочке: все бегали из
комнаты в комнату и все делали вид, что что-то делают - делать
же было совершенно нечего. Машинистки и бухгалтеры были
русские, ответственные работники были цыгане, а надо всем этим,
где-то почти незримо, околачивалось несколько политических
комиссаров ВКП(б). Обладатели красных штанов заседали в
отдельных кабинетах и томились, как рыба на суше. Я написал
длинный и совершенно идиотский проект развития спорта среди
трудящихся цыганских масс, и ответственные работники одобрили
его, не читая: грамотных из них не было ни одного. Юные цыганки и
цыгане шмыгали по коридорам и вели таинственные беседы на
никому непонятном языке. Это было самое странное советское
заведение, какое я видел на всех территориях СССР.
В этом заведении был основан и буфет, как и во всяком
другом. Потом кто-то более оборотистый, чем я, организовал при,
культурно-просветительном отделе Центрального Совета
любительский хор. Потом в буфете, или точнее, из-под буфета
стала продаваться водка. Потом, в силу огромности задач и
краткости сроков была установлена ночная смена. Новый "Яр" стал
до странности напоминать старый. В отдельных кабинетах
ответственных работников выступали цыганские хоры культурно-
просветительного отдела, и портреты Маркса-Ленина-Сталина
изумленно взирали на реставрацию старых социальных
взаимоотношений:
Мы не можем жить без шампанского
И без пения без цыганского.
Мои скромные проекты перестали вызывать чей бы то ни
было интерес. Но они все-таки давали право на законное посещение
буфета.
Этим правом я пользовался редко: "Яр" находился на другой
стороне города. Как-то весною я очутился в окрестностях
Центрального Совета и решил проведать буфет. Перед
монументальным входом в цыганско-шампанский дворец стоял
милицейский пост: "Вы - куда?" Я объяснил. "Ваши документы!"
- Я показал. "А теперь - катитесь дальше", - сказал мне
постовой. Я спросил: "Так в чем же дело?" и получил ответ: "Это
вас не касается". Я настаивать не стал.
Оказалось, что при первых же лучах весеннего солнца
Центральный Совет Цыганского Национального Меньшинства в одну
единственную ночь стройно и организованно распродал весь свой
дворец и скрылся в неизвестном направлении. Были сорваны
портреты со стен и кожа с кресел, сперты буфетные часы и
брошены на произвол судьбы сочинения Маркса-Ленина-Сталина и
культурно-просветительная литература, распроданы пишущие
машинки и арифмометры. Личный и ответственный состав, исчез
совершенно бесследно: растворился в каком-то таборе и пошел
кочевать, воровать и гадать по всем республикам СССР. Ни
автомобилями, ни портфелями не соблазнился никто. Даже и ОГПУ
махнуло рукой: где их теперь поймаешь? Да и какой смысл?
Вот это и есть - цыганская доминанта, определяющая
черта национального характера, по-видимому, неистребимая даже и
веками. Почти такую же резкую черту демонстрирует и история
еврейского народа: еще и царь Соломон был комиссионером между
Тиром, Сидоном, Египтом и Мессопотамией - так, с тех пор
еврейский народ и остался народом-комиссионером - сближающим
другие нации, облюбовавшим торговлю, биржу, прессу, всякое
посредничество. Палестинские террористы и Британская Империя
переживали повторение саддукеев и Римской Империи, а спокойное и
богобоязненное еврейское население ругало Иргун-Цво-Леуми, как оно
раньше ругало Маккавеев. Думаю, что Иудея времен Эттли немного
отличается от Иудеи времен Тита.
РУССКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Народы не меняются. Или, если меняются, то только в
случаях весьма основательного смешения рас, то есть, рождения,
собственно, уже иного народа, - как это случилось с Грецией или
Италией. Русский народ, или точнее, его великорусская ветвь, есть
результат смешения славянской крови с финской - не с татарской.
По-видимому, это смешение началось задолго до освоения окско-
волжского междуречья. Во всяком случае, основные черты русского
государственного строительства мы можем обнаружить уже в
Киевской Руси.
Но, если мы станем формулировать основные черты русской
национальной доминанты, то мы неизбежно столкнемся с двумя
обстоятельствами.
Первое. Во всей истории России есть некоторые ясно и
бесспорно выраженные черты и факты, - более или менее
общеизвестные и более или менее игнорируемые историками.
Второе. Диапазон разногласий между историками -
русскими и иностранными - объясняется не их научными взглядами,
а их политическими целями: наука есть служанка политики. И если
маркиз де Кюстин выпустил о России действительно похабную
книгу, то мы, русские, с сокрушением должны констатировать тот
факт, что Шишко, Щеголев или Покровский - авторы конца
прошлого и начала нынешнего столетия, писали о России никак не
более лестно, чем писал де Кюстин. Де Кюстин боялся России и
хотел мобилизовать против нее Европу. Покровский и прочие хотели
переделать Россию и внушали своим читателям представление о
том, что эта, настоящая Россия - не годится никуда, - иначе
зачем же было бы ее переделывать? Правые историки - типа
Иловайских считали, что все, абсолютно все, обстояло и обстоит
совершенно благополучно - поэтому не только переделывать, но и
улучшать ничего нельзя: жизнь должна застыть. Это будет
приблизительно точка зрения Победоносцева: Россию нужно
заморозить, законсервировать. Эта точка зрения отвечала
интересам поместного слоя, которые наиболее ярко и откровенно
выразил Левин в "Войне и Мире", Победоносцев в "Московском
Сборнике", Катков в "Московских Ведомостях" и выражают крайне
правые издания в эмиграции. Сейчас стыдно читать выпады Каткова
против суда присяжных. Сейчас неудобно читать те золотые сказки
о старой России, которые блещут одним достоинством: полной
неправдоподобностью. Правые склонны напирать на "славу русского
оружия", на внешнеполитические достижения России и
старательно обходят ее внутренние социальные противоречия.
Левые в "славе русского оружия" видят не защиту страны и народа, а голый
империализм. Социальные противоречия, существовавшие реально, - левые
раздували и раздувают как могут. Можно было бы сказать: левые оказались
правы: революция все-таки произошла. Но можно сказать и совершенно иначе:
при революции все, в том числе и "социальные противоречия", оказались
неизмеримо острее и хуже, чем они были при царском строе. А национальное
чувство оказалось сильнее, чем ожидали и правые и левые вместе взятые:
разгром Гитлера есть, конечно, результат национального чувства, взятого в
его почти химически чистом виде. Сейчас мы реально стоим перед опасностью
того, что "Запад", обещая России всякие материальные блага, остается слепым
к национальному инстинкту народа, ибо "Запад" действовал и продолжает
действовать на основании тех почти единственных источников, какие имеются в
его распоряжении - вот, вроде горьковской фразы об "унылых тараканьих
странствованиях". История русского народа еще не написана. Есть
"богословская схоластика", есть "философская схоластика". Обе подогнаны под
заранее данную цель и обе базируются на сознательном искажении исторических
фактов.
Схема русской истории, лишенная по крайней мере сознательного
искажения, будет в одинаковой степени неприемлема ни для правых,
ни для левых читателей. Однако, она может дать ответ на два
вопроса. Первый: как это все случилось, и, второй, как сделать так,
чтобы всего этого больше не случилось.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КИЕВ И МОСКВА
ИСТОРИЯ РУССКОГО НАРОДА
Мы строим свою программу на основании реального опыта нашего прошлого.
Вся трудность вопроса заключается в том: чем же было наше реальное прошлое?
Кто дает наиболее точный ответ на этот вопрос?
Проф. Виппер признавался, что для изучения истории нации "у нас не
сделано ничего, даже ничего не начато". И что "наши платоновские
диалектические методы - только "богословская схоластика". Но если "ничего
даже не начато" и если методы нашей историографии есть только схоластика -
пусть и богословская, - то где же найти опорные точки для реальной оценки
нашего бессмертного в истории человечества исторического опыта? Были ли
правы западники, утверждавшие, что до Петра Россия стояла на краю гибели,
или были правы славянофилы, видевшие в старой Москве расцвет нашего
национального бытия? Были ли правы революционные историки, видевшие в
монархии российской сплошную "азиатчину" - или реакционные, - видевшие в
самодержавии этакий национально-политический мазохиам: народ, де,
отказывается от своей воли и от своих прав для того, чтобы заняться
нравственным самоусовершенствованием. Был ли прав Бердяев, утверждавший,
что нет ничего более чуждого русской психике, чем государственность, или
Костомаров, видевший основную черту русского национального характера в
"стремлении к воплощению государственного тела"?
Выход из этой чересполосицы идей может быть найден
только на путях голого репортажа. Или, еще точнее, голого
полицейского репортажа. Нужно установить ряд основных фактов
русской истории, фактов бесспорных для всех историков, - как
правых, так и левых - такие факты есть. И их появление на нашей
исторической сцене нужно объяснить не философским, а
полицейским путем: qui prodest - кому это было выгодно? - как
ставит этот вопрос всякое полицейское дознание при расследовании
всякого преступления, - отбрасывая в сторону и всякую мистику, и
всякую философию. И, кроме того, всю сумму наших исторических
переживаний нам нужно рассматривать с точки зрения ее
последнего результата. Последний результат нашего исторического
процесса является на данный момент - большевистская революция.
Будут, конечно и другие моменты, но в данный момент она
завершает собою целый исторический этап: Санкт-Петербургскую
Россию, которая не воскреснет ни в каком мыслимом случае.
Большевистская революция имеет два совершенно различных
лица. Первое: социалистический аппарат подавления и террора -
аппарат беспримерный в истории человечества, и, второе:
прояснение национального разума, вытекающее из всего того, что
