мировоззрение". Здесь с кафедр истории русской государственности,
русской литературы, русского права и русской философии нам
преподавались вещи, о которых я сейчас не могу сказать с
достаточной степенью уверенности - был ли это обман или
только самообман, самовнушение или только внушение. Мы молодые
"интеллигентные" университетские поколения страны, входили в
нашу взрослую жизнь, будучи вооруженными самыми нелепыми
представлениями о русской реальности. Там где простирался гладкий
фарватер нашей национальной жизни - нам мерещились научно
обоснованные скалы. Там, где торчали скалы - нам мерещился
фарватер. По этому фарватеру, научно расчищенному и научно
проверенному, мы и въехали в НКВД.
Русская социально-философская медицина ошиблась во всем:
в анамнезе, в диагнозе и в прогнозе. Последнее абсолютно бесспорно.
Но если ошибка в прогнозе бесспорна абсолютно, то логически ясно,
что и диагноз был глуп. Однако вся предшествующая более чем
вековая деятельность русских социально-философских наук накопила
чудовищные залежи цитат - и своих и еще больше краденых. Эти
залежи довольно прибыльно разрабатываются десятками тысяч
ученых старателей всего мира. Что ж? Выкинуть их всех вон?
Расписаться перед всем цивилизованным и нецивилизованным
человечеством, что все это "богословская схоластика" и больше
ничего? Закрыть все библиотеки и свои текущие счета?
Все это, очевидно, невозможно. И поэтому общественное
мнение мира продолжает блуждать среди скудных цитатных
зарослей научно-философского чертополоха, а общепринятые
формулировки сводятся к полудюжине заезженных шаблонов об
отсталой царской России, о "тюрьме народов", о неграмотной
стране и, наконец, о той таинственной славянской душе, без
которой так трудно было бы обойтись голливудским режиссерам.
ТАИНСТВЕННАЯ ДУША
Таинственная славянская душа оказывается вместилищем
загадок и противоречий, нелепостей, и даже некоторой
сумасшедшинки. Когда я пытаюсь стать на точку зрения
американского приват-доцента по кафедре славяноведения или
немецкого зауряд-профессора по кафедре чего-нибудь вроде
геополитики или литературы, то я начинаю приходить к
убеждению, что такая точка зрения - при наличии данных научных
методов, является неизбежностью. Всякий зауряд-философ,
пишущий или желающий писать о России, прежде всего кидается к
великой русской литературе. Из великой русской литературы
высовываются чахоточные "безвольные интеллигенты".
Американские корреспонденты с фронта Второй мировой войны
писали о красноармейцах, которые с куском черствого хлеба в зубах и
с соломой, под шинелями - для плавучести - переправлялись вплавь
через полузамерзший Одер и из последних сил вели последние бои с
последними остатками когда-то непобедимых гитлеровских армий.
Для всякого разумного человека ясно: ни каратаевское
непротивление злу, ни чеховское безволие, ни достоевская любовь к
страданию - со всей этой эпопеей несовместимы никак. В начале
Второй мировой войны немцы писали об энергии таких динамических
рас, как немцы и японцы и о государственной и прочей пассивности
русского, народа. И я ставил вопрос: если это так, то как вы
объясните и мне и себе то обстоятельство, что пассивные русские
люди - по тайге и тундрам - прошли десять тысяч верст от
Москвы до Камчатки и Сахалина, а динамическая японская раса не
ухитрилась переправиться через 50 верст Лаперузова пролива? Или
- почему семьсот лет германской колонизационной работы в
Прибалтике дали в конечном счете один сплошной нуль? Или, - как
это самый пассивный народ, в Европе - русские, смогли обзавестись
21 миллионом кв. км, а динамические немцы так и остались на своих
450.000? Так что: или непротивление злу насилием, или двадцать
один миллион квадратных километров. Или любовь к страданию, -
или народная война против Гитлера, Наполеона, поляков, шведов и
прочих. Или "анархизм русской души" - или империя на одну
шестую часть земной суши. Русская литературная психология
абсолютно несовместима с основными фактами русской истории. И
точно также несовместима и "история русской общественной
мысли". Кто-то врет: или история или мысль. В медовые месяцы
моего пребывания в Германии - перед самой войной и в несколько
менее медовые - перед самой советско-германской войной, мне
приходилось вести очень свирепые дискуссии с германскими
экспертами по русским делам. Оглядываясь на эти дискуссии теперь,
я должен сказать честно: я делал все, что мог. И меня били как
хотели - цитатами, статистикой, литературой и философией. И
один из очередных профессоров в конце спора, иронически развел
руками и сказал:
- Мы, следовательно, стоим перед такой дилеммой: или
поверить всей русской литературе - и художественной и
политической, или поверить герру Золоневичу. Позвольте нам все-
таки предположить, что вся эта русская литература не наполнена
одним только вздором.
Я сказал: - Ну, что ж подождем конца войны. И профессор
сказал: - Конечно, подождем конца войны. - Мы подождали.
Гитлеры и Сталины являются законными наследниками и
последствиями Горьких и Розенбергов: "в начале бе слово", и только
потом пришел разбой. В начале бе словоблудие, и только потом
пришли Соловки и Дахау. В начале была философия Первого, Второго
и Третьего Рейха - и только потом взвилось над Берлином красное
знамя России лишенной нордической няньки.
М-р Буллит, - деловой человек, посмотрел на Россию
невооруженным глазом, - простым глазом простого здравого
смысла, без всяких или почти без всяких цитат. И он увидел вещи
такими, какие они есть, может быть, с ошибкой на 30 градусов, но
все-таки не на все 180. Такие люди были и в Германии. Я знаю их
десятки. Это были купцы, инженеры, ремесленники, мужики из
бывших военнопленных Первой мировой войны и колонистов,
бежавших от революции. Они не были учеными людьми. Запас их
цитат был еще более нищим, чем мой. Их дискуссионные таланты и
возможности были еще более ограничены, чем мои. Но они знали
вещи, которых не знал ни профессор Шиман, ни профессор Милюков,
ни писатель Горький, ни философ Розенберг. Они, как и м-р Буллит,
жили просто без цитат - без никаких цитат. Они просто ни о
какой философии не имели никакого представления. И они видели
простые и очевидные вещи, - вещи простые и совершенно очевидные
для всякого, нормального человеческого мозга, не изуродованного
никакой философией в мире. И они буквально лезли на все стенки
Восточного министерства и заваливали правительство
меморандумами - и индивидуальными и коллективными: только
ради Бога не делайте этого, не пытайтесь завоевывать Россию. Все
эти письменные и устные вопли попадали во всякие ученые комиссии
и там разделяли мою судьбу: подвергались полному научному
разгрому. И над попранными деловыми людьми торжествующе
подымали свои лысины победоносные профессора.
Русскую литературно-философскую точку зрения на русский
народ суммировал Максим Горький в своих воспоминаниях о Льве
Толстом:
"Он (Толстой) был национальным писателем в самом лучшем
и полном смысле этого слова. В его великой душе носил он все
недостатки своего народа, всю искалеченность, которая досталась
нам от нашего прошлого. Его туманные проповеди
"ничегонеделания", "непротивления злу", его "учение пассивности"
- все это нездоровые бродильные элементы старой русской крови,
отравленной монгольским фатализмом. Это все чуждо и враждебно
западу в его активном и неистребимом сопротивлении злу жизни".
"То, что называется толстовским анархизмом, есть по
существу наше славянское бродяжничество, истинно национальная
черта характера, издревле живущий в нашей крови позыв к кочевому
распылению. И до сих пор мы страстно поддаемся этому позыву. И
мы выходим из себя, если встречаем малейшее сопротивление. Мы
знаем, что это гибельно и все-таки расползаемся все дальше и
дальше один от другого - и эти унылые странствования, тараканьи
странствования, мы называем "русской историей", - историей
государства, которое почти случайно, механически создано силой
норманнов, татар, балтийцев, немцев и комиссаров, к изумлению
большинства его же честно настроенных граждан. К изумлению, -
ибо мы всегда кочевали все дальше и дальше, и если оседали где-
нибудь, то только на местах, хуже которых уж ничего нельзя было
найти. Это - наша судьба, наше предназначение - зарыться в снега
и болота, в дикую Ерьзю, Чудь, Весь, Мурому. Но и среди нас
появлялись люди, которым было ясно, что свет для нас пришел с
Запада, а не с Востока, с Запада с его активностью, которая
требует высочайшего напряжения всех духовных сил. Его (Толстого)
отношение к науке тоже чисто национально, в нем изумительно
ясен древний мужицкий скептицизм, рождающийся из невежества" .
. .
Так говорит Заратустра русской литературы. Послушаем:
другого Заратустру - немецкого.
Альфред Розенберг "Миф XX века" - официальная -
идеология нацизма:
"Когда-то Россия была создана викингами, германские
элементы преодолели хаос русской степи и организовали население в
государственные формы, способствовавшие развитию культуры.
Роль викингов позже переняла немецкая Ганза и эмигранты с Запада
вообще. Во время Петра I - немецкие балтийцы, а к концу XIX
столетия также сильно германизированные балтийские народы. Но
под внешним обликом культуры, в русских все же таилось
стремление к беспредельному расширению и неукротимая воля к
подавлению всех жизненных форм, понимаемых как преграды.
Смешанная монгольская кровь даже при сильной ее растворенности,
закипала при всяком потрясении русской жизни и побуждала массы к
таким действиям, которые посторонним людям казались
непонятными... Враждебные течения крови борются между собою...
Большевизм - это восстание монгольства против северных форм
культуры, это стремление к степи, ненависть кочевника к
личности, это - попытка свержения вообще всего".
Эти две тирады являются все-таки документами: и
Розенберг в своем документе почти дословно повторяет горьковское
резюме русской истории и русской души. Всякая строчка в этих двух
документах является враньем - сознательным или
бессознательным - это другой вопрос. Каждое утверждение
противоречит самым общеизвестным фактам и географии и
истории - каждое утверждение противоречит и нынешнему
положению вещей. И, - стоя на чисто русской точке зрения, - как
можно обвинять немцев - немецких философов и Розенберга в их
числе, - в том, что они приняли всерьез русских мыслителей - и
Горького в их числе.
Горькие создавали миф о России и миф о революции. Может
быть, именно ИХ, а не Гитлера и Сталина следует обвинять в том,
что произошло с Россией и с революцией, а также с Германией и с
Европой в результате столетнего мифотворчества?
Я еще раз вернусь к фактам.
а) "Монгольская кровь" не имеет ничего общего с
кочевничеством: наиболее типичные народы монгольской расы -
японцы и, в особенности, китайцы - являются самыми оседлыми
расами земного шара.
б) Кочевничество не имеет ничего общего с монгольской
расой: цыгане не монголы, а американские трампы Джека Лондона
только повторяли литературные и бытовые мотивы горьковских
босяков. Английский народ "расползся" еще больше русского - почти
на весь земной шар. Самые чистые монгольские народы Европы -
финны и венгры - сидят на своих местах и не кочуют вообще
никуда.
в) Русский народ ни в каком случае не является народом
степей - это народ лесов. Его государственность родилась и выросла
в лесах. Степь для него всегда, - до конца 18-го века, - была
страхом и ужасом, как ночное кладбище для суеверного
неврастеника: степь была во власти кочевых орд и именно из степи
шли на Русь величайшие нашествия ее истории.
г) Норманны в частности, немцы вообще, не имеют никакого
отношения к стройке русской государственности. Эта
государственность выросла в Москве в 13 - 16 веках, в условиях
почти абсолютной отрезанности от Западной Европы. Нельзя
считать "норманнским влиянием" то обстоятельство, что
