императора, епископом, который был подчинен Ватикану,
купечеством, которое было связано с Ганзой и рядовым дворянством,
которое просто сидело на крестьянской шее. Эти четыре силы вели
между собою пятисотлетнюю кровавую борьбу. И в трудные
минуты этой борьбы звали на помощь иностранцев: кто шведов, кто
датчан, поляков, а кто и русских.
Кровь внутренней феодальной войны смешивалась с кровью
иностранных интервенций, страна становилась театром военных
действий не только между отдельными баронами, орденом,
епископом и прочими - но и между иностранными армиями.
Дело кончилось гибелью ордена и присоединением
Прибалтики к России.
Даже немецкие историки признают тот факт, что нормальная жизнь этой
окраины началась только с момента включения ее в состав Российской Империи.
История Тевтонского ордена - это только уменьшенная история Германии
вообще. В ней - схематически, упрощенно и поэтому особенно наглядно,
отразились те психологические (а никак не экономические) предпосылки,
которые создают социальный строй феодализма. Здесь, на тогда еще не
тронутой никакою культурой почве тогдашней Прибалтики, эти психологические
предпосылки действовали по всей своей вольной-воле - и привели к гибели
одну из колонизационных затей Германии. Экономических предпосылок, повторяю
еще раз, не было ровно никаких: тут же рядом с орденом, вела свою
колонизационную работу и Россия. Русские колонизаторы, засельщики,
землепроходцы и прочее - никаких феодов не организовывали, никаких замков
не строили, никакой высшей расы из себя не разыгрывали. Это было одинаково:
и в Сибири, и на Кавказе, и в Прибалтике, и в Финляндии, и даже в Польше с
которой мы имели совсем особые тысячелетние счеты. И, вот, построили
Империю. И, к крайнему сожалению, даже и мы до сего времени считаем эту
стройку, так сказать, само собою разумеющейся, ничего особенного, ну, вот,
взяли и растеклись. Немцы, как видите, - тоже растеклись. Но другими
методами и с другими результатами.
Наши методы и наши результаты - есть наше отличие от
других наций - отличие, о котором наши историки, к крайнему
нашему сожалению, не потрудились ни подумать сами, ни
рассказать нам.
РУССКИЙ СФИНКС
Усилиями отечественной и иностранной литературы перед
взорами отечественного и еще более иностранного читателя возник
образ русского сфинкса, который то ли любит страдания, то ли не
любит страданий, то ли претендует на право на бесчестье, то ли
считает воинскую честь, может быть выше чем где бы то ни было в
мире: "таинственная славянская душа", ничего не разобрать. И
только в очень немногих книгах, написанных деловыми людьми, вдруг
оказывается, что никакой таинственности и вовсе нет.
Я не знаю биографии м-ра Буллита, бывшего посла САСШ в
Москве и автора книги о Советской России. Судя по этой книге м-р
Буллит по своему социальному и прочему положению является
деловым человеком. Так - из несколько другой области - самые
умные книги о русской революции написаны несколькими русскими
деловыми людьми - бароном Врангелем - отцом
Главнокомандующего Белой Армией, инженером Фединым,
работником донецкого угольного бассейна и некоторыми другими
литературно неопытными людьми. Нужно сказать откровенно: они
написаны скучно. Но они говорят дело, и они не говорят вздора. Так,
Врангель, барон и миллионер, крупный помещик и предприниматель,
рисуя быт дореволюционной России, дает общую картину и общий
диагноз, стоящие выше, чем все мемуары и манифесты, объяснения и
воспоминания, исторические труды и философические упражнения.
Основные корни революции он видит в полном гниении правящего
слоя России - к которому принадлежал и он сам, и самые глубинные
корни всей русской неурядицы он видит в крепостном праве, которое
искалечило все:
"Я родился в кругу знатных, в кругу вершителей судеб народа,
я близко знал и крепостных... И на всех крепостной режим наложил
свою печать, извратил их душу... Довольных между ними было мало,
неискалеченных - никого".
Вся русская история последних двухсот лет была искалечена
крепостным правом. Крепостное право есть основной факт русской
новейшей истории. И основная причина революции. Но вовсе не от
того, что оно "вызывало возмущение масс", а от того, что именно
оно вырыло пресловутую "пропасть между интеллигенцией и
народом". "Крепостной режим развратил русское общество" -
пишет барон Врангель. Революцию устроило именно это
развращенное общество. Не угнетенные массы пролетариата и
крестьянства организовали великий погром русского народа, - а
развращенные верхи дворянства или, что почти то же, -
интеллигенции. Граф Уваров, министр Николая Первого говорил
нашему историку Погодину:
"Наши революционеры произойдут не из низшего сословия,
они будут в красных и голубых лентах". - Так они и произошли.
Русская революция сейчас заняла классическое место, великой
французской революции. Так называемый, русский сфинкс сейчас
навис над Европой - может быть, и над всем миром, он ставит
перед этим миром такую загадку, какую его сказочный
предшественник ставил всякого рода Эдипам. Неудачный отгадчик
рискует быть проглоченным. Последним незадачливым Эдипом был
Гитлер. Будут ли другие? Все Эдипы до сих пор проглоченные Россией
- никакого счастья русскому народу не принесли. Победные парады в
Берлине и в Париже, в Вене и в Варшаве никак не компенсируют тех
страданий. которые принесли русскому народу Гитлеры, Наполеоны,
Пилсудские, Карлы и прочие. Победные знамена над парижскими и
берлинскими триумфальными арками не восстановили ни одной
сожженной избы. Проглоченные Эдипы оказались тяжкой, и
неудобоваримой и очень тощей пищей. Лучше бы обойтись - России
- без Эдипов, Эдипам - без России и обоим вместе без дальнейшей
игры в загадки. Тем более, что если вы откинете в сторону и Гегеля и
Достоевского, и Розенберга и Ленина, то окажется, что за русским
сфинксом не скрывается вовсе никакой загадки. Русская история
является самой трагической историей мира, но она является и
самой простой - за исключением истории САСШ. Так же проста и
загадочная психология "таинственной славянской души".
Крепостной режим искалечил Россию. Расцвет русской
литературы совпадает с апогеем крепостного права: Пушкин и
Гоголь принадлежат крепостному праву целиком. Тургенев,
Достоевский и Толстой начали писать в пору этого апогея. Чехов и
Бунин - оба по-разному - свидетельствовали с гибели
общественного быта, построенного на крепостных спинах. Чехов
чахоточно плакал над срубленным "Вишневым садом", а Бунин
насквозь пропитан ненавистью к мужику, скупавшему дворянские
вишневые сады и разорявшиеся дворянские гнезда. Русская
литература была великолепным отражением великого барского
безделья. Русский же мужик, при всех его прочих недостатках был и
остался деловым человеком.
Вероятно, именно поэтому мне, например, так близки книги
написанные деловыми людьми.
Русский мужик есть деловой человек. И кроме того он
трезвый человек: по душевному потреблению алкоголя
дореволюционная Россия стояла на одиннадцатом месте в мире. Так
что если "веселие Руси есть пити", то другие народы веселились
гораздо больше. И Мартин Лютер писал, что немецкий народ есть
народ пьяниц, что его истинным богом должен был бы быть бурдюк
с вином. Дело русского крестьянина - дело маленькое, иногда и
нищее. Но это есть дело. Оно требует знания людей и вещей, коров и
климата, оно требует самостоятельных решений и оно не
допускает применения никаких дедуктивных методов, никакой
философии. Любая отсебятина, - и корова подохла, урожай погиб и
мужик голодает. Это Бердяевы могут менять вехи, убеждения, богов
и издателей, мужик этого не может. Бердяевская ошибка в
предвидении не означает ничего - по крайней мере, в рассуждении
гонорара. Мужицкая ошибка в предвидении означает голод. Поэтому
мужик вынужден быть умнее Бердяевых. Поэтому же капитан
промышленности вынужден быть умнее философов. Оба этих
деловых человека вынуждены быть честнее философов, историков,
социологов и прочих: они сталкиваются с миром реальных вещей и
реальных отношений - как сталкиваются с ними и представители
точных наук, и каждая ошибка состоит из потерь или разорения.
Можно выпустить на литературный рынок любую теорию -
анархическую или порнографическую, утопическую или вовсе
сумасшедшую. Маркиз де Сад и Захер Мазох - тоже имели свои
тиражи и свою аудиторию, вероятно состоявшую не только из
садистов и мазохистов. Можно, как это сделали профессора
Милюковы или Випперы, Шиманы или Новгородцевы, предложить
общественному мнению свои литературно - исторические
сооружения, которые на завтра же оказываются форменным
вздором. Но нельзя выпустить на рынок автомобиль, который
окажется неудачей: фирма будет разорена. Философско-
политическая статистика может врать, сколько ей угодно и врет,
сколько ей угодно. Но страховое общество врать не может - - ибо
это означает разорение, - оно должно иметь настоящую
статистику. Русская публицистика могла сколько ей было угодно
врать о голоде среди дореволюционного русского пролетариата, но
тот купец, который на основании этой статистики стал бы
строить свои торговые планы, - был бы разорен. Советская
статистика может врать сколько ей угодно о зажиточной жизни
советского пролетария, но если бы будущий мировой торговый банк
стал бы строить на этой статистике свои торговые расчеты - он
понес бы очень большие убытки. Вся восточная политика Германии
Вильгельма и Гитлера - была построена на очень тщательном
изучении русской литературы - некоторые убытки понесли и
Вильгельм, и Гитлер.
Литература есть всегда "кривое зеркало жизни" и иной она
быть не может. "Все счастливые семьи счастливы одинаково и
всякая несчастная семья несчастлива по-своему" - так начал Лев
Толстой свою "Анну Каренину" - литература живет конфликтом.
Где нет конфликта нет и литературы. Но конфликтом не
исчерпывается никакая жизнь. Деловой мир по тысячелетнему
опыту знает очень хорошо: между продавцом и покупателем всегда
возникает конфликт о цене. Но он всегда разрешается
сотрудничеством, ибо без продавца нет покупателя и без покупателя
нет продавца. Только в литературе, только на бумаге, можно
ставить толстовскую альтернативу "все или ничего". Только на
бумаге можно строить и социализм - на практике получаются
каторжные работы.
Русская литература выросла в пору глубочайшего социального
конфликта - правящий слой ушел от народа и народ ушел от
правящего слоя. Правящим слоем не был Николай Второй, ни даже
Его министры - правящим слоем была русская интеллигенция.
Именно она была и бюрократией и революцией в одно и то же время.
Правящим слоем был один граф Толстой - помещик и писатель,
правящим слоем был и другой граф Толстой - помещик и министр.
Один князь Кропоткин был лидером анархизма, другой князь был
губернатором: один Маклаков был лидером парламентской
оппозиции, другой - министром внутренних дел. Весь русский
правящий слой делился по линии четвертого измерения. Каждый
русский интеллигент служил правительству, получал деньги от
правительства и был в оппозиции правительству. В его груди жили
по меньшей мере "две души", иногда и все двадцать, И все тянули в
разные стороны. В эту эпоху и родилась великая русская литература.
М-р Буллит пишет: "Русский народ является исключительно
сильным народом с физической, умственной и эмоциональной точки
зрения". То же говорю и я. Решительно то же говорят и самые голые
факты русской истории: слабый народ не мог построить великой
империи. Но со страниц великой русской литературы на вас
смотрят лики бездельников.
Но по такому же чисто литературному принципу было
построено и гуманитарное образование в России.
Русские университеты давали, конечно, специальные
познания в области гражданского права, неорганической химии,
атомистической физики или экспериментальной медицины. На этой
базе выросли: Кони, Менделеев, Капица и Павлов, Но эти же русские
ученые давали или стремились дать точные знания. В области
"общего образования" неточные ученые стремились "дать
