рится о том же самом событии, т. е. об изгнании Ольговича и торжестве
Изяслава Мстиславича: "Се же есть пособием божиим, и силою честнаго
хреста, и заступлением св. Михаила, и молитвами св. богородицы". Потом
опять слышен голос другого, прежнего летописца, укоряющего Давыдовичей
за то, что они не хотели воевать с Мстиславичем, отыскивать свободы Иго-
рю Ольговичу, брату своему (двоюродному): "Лукавый и пронырливый дьявол,
не хотяй добра межи братьею, хотяй приложити зло к злу, и вложи им (Да-
выдовичам) мысль не взыскати брата Игоря, ни помянути отецьства и о
хресте утвержение, ни божественные любве, якоже бе лепо жити братьи еди-
номыслено укупе, блюдучи отецьства своего". По всему видно, что летопи-
сец стоит за Ольговичей; киевский летописец не мог бы принимать такого
горячего участия в делах Свягослава Ольговича, не мог бы, говоря о при-
ходе союзников к последнему, выразиться, что это случилось божиим мило-
сердием; не мог сказать, что Святослав божиим милосердием погнал Изясла-
ва Давыдовича и бывшую с ним киевскую дружину; сшивка из двух разных ле-
тописей в этом рассказе ясна: летописец Ольговича говорит о неприличных
словах Изяслава Давыдовича, о походе его на Святослава Ольговича, о ре-
шительности последнего и победе над врагами - все дело кончено, но потом
опять о том же самом происшествии новый рассказ, очевидно, киевского ле-
тописца: "Изяслав Мстиславич и Володимир Давыдович послаша брата своего
Изяслава с Шварном, а сами по нем идоста". Ясно также, что первое извес-
тие о Москве принадлежит не киевскому летописцу, а черниговскому или се-
верскому, который так горячо держит сторону Святослава Ольговича и знает
о его движениях такие подробности; киевского летописца, явно враждебного
Ольговичам, не могли занимать и даже не могли быть ему известны подроб-
ности пиров, которые давал Юрий суздальский Святославу, не могла зани-
мать смерть северского боярина, доброго старца Петра Ильича. Рассказ под
1159 годом в Ипатьевском списке о полоцких происшествиях, по своим под-
робностям и вместе отрывочности, ибо вообще летопись очень скудна отно-
сительно полоцких событий, обличает вставку из Полоцкой летописи. Приме-
ты северного, суздальского летописца также ясны; например рассказ о пе-
реходе Ростислава Юрьевича на сторону Изяслава Мстислазича в Лав-
рентьевском списке отличается от рассказа о том же событии в Ипатьевс-
ком: в первом поступок Ростислава выставлен с хорошей стороны, ни слова
не упомянуто о ссоре его с отцом; первый, очевидно, принадлежит суз-
дальскому летописцу, второй - киевскому. Различен рассказ северного к
южного летописца о походе Изяслава Мстиславича на Ростовскую область; о
мире Юрия с Изяславом в 1149 году, об епископе Леоне и князе Андрее, об
отношениях Ростиславичей к Андрею Боголюбскому; в описании похода рати
Андреевой на Новгород в Лаврентьевском списке читаем: "Новгородцы же
затворишася в городе с князем Романом, и объяхуться крепко с города, и
многы избиша от наших". Очевиден суздальский летописец; но и в Ипатьевс-
ком списке вставлено также суздальское сказание, ибо и здесь читаем: "се
же бысть за наша грехы". Об убиении Андрея Боголюбского в обоих списках
вставлено суздальское сказание с вариантами; но в Лаврентьевском, между
прочим, попадаются следующие слова в обращении к Андрею: "Молися помило-
вати князя нашего и господина Всеволода, своего же присного брата" -
прямое указание на время и место написания рассказа. Рассказ о событиях
по смерти Андрея принадлежит, очевидно, северному и именно владимирскому
летописцу; встречается выражение, что ростовцы слушались злых людей, "не
хотящих нам добра, завистью граду сему". Под 1180 годом очевиден влади-
мирский летописец, ибо в рассказе о войне Всеволода III с Рязанью упот-
ребляет выражение: "наши сторожки, наши погнаша". Под 1185 г. в рассказе
о поставлении епископа Луки летописец обращается к нему с такими слова-
ми: "Молися за порученное тебе стадо, за люди хрестьянскыя, за князя и
за землю Ростовьскую"; отсюда ясно также, что писано это уже по смерти
епископа Луки. Под тем же годом любопытен в Лаврентьевском списке расс-
каз о подвигах князя Переяславля Южного, Владимира Глебовича, рассказ,
обличающий северного летописца, приверженного к племени Юрия Долгоруко-
го: у суздальского летописца вся честь победы над половцами приписана
Владимиру Глебовичу; у киевского дело рассказано иначе. Любопытно также
разногласие в рассказе суздальского (Лавр. спис.) и киевского (Ипатьев.
спис.) летописцев о войне Всеволода III и Рюрика Ростиславича с Ольгови-
чами: суздальский во всем оправдывает Всеволода, киевский - Рюрика. Под
1227 годом читаем: "Поставлен бысть епископ Митрофан и богохранимем гра-
де Володимере, в чюдней святей Богородици, Суждалю и Володимерю, Переяс-
лавлю, сущю ту благородному князю Гюргю и с детми своими, и братома его
Святославу, Иоанну, и всем бояром, и множество народа; приключися и мне
грешному ту быти".
Мы сказали, что летопись, известная под именем Несторовой с продолжа-
телями, в том виде, в каком она дошла до нас, есть летопись всероссийс-
кая; ей по содержанию противоположны летописи местные: Волынская и Нов-
городская. Мы признали сказание Василия об ослеплении князя Василька те-
ребовльского за отрывок из первой части Волынской летописи, которая не
дошла до нас, дошла вторая половина, начинающаяся с 1201 года, с загла-
вием: "Начало княжения великого князя Романа, самодержца бывша всей
Русской земли, князя галичкого"; но вместо того тотчас после заглавия
читаем: "По смерти же великаго князя Романа", после чего следует похвала
этому князю, сравнение его с Мономахом; потом с 1202 года начинается
рассказ о событиях, происходивших по смерти Романа. Примету летопис-
ца-современника, очевидца событий можно отыскать под 1226 годом в расс-
казе о борьбе Мстислава торопецкого с венграми: "Мстислав же выехал про-
тиву с полкы, онем же позоровавшим нас, и ехаша угре в станы своя". На-
чальной Новгородской летописи не дошло до нас в чистоте; в известных нам
списках известия из нее находятся уже в смешении с начальною Киевскою
летописью: в древнейшем, так называемом Синодальном списке недостает
первых пятнадцати тетрадей. Другой список, так называемый Толстовский,
начинается любопытным местом, очевидно, принадлежащим позднейшему соста-
вителю, соединявшему Новгородскую начальную летопись с Киевскою: "Вре-
менник, еже нарицается летописание князей и земля Русския, како избра
бог страну нашу на последнее время, и грады почаша (бывати) по местом,
преже Новгородская волость и потом Киевская, и о поставлении Киева, како
во имя (Кия) назвася Киев. Якоже древле царь Рим, прозвася во имя его
град Рим, и паки Антиох, и бысть Антиохия, и пакы Селевк, бысть Селев-
кия, и паки Александр, бысть Александрия во имя его. И по многа места
тако прозвани быша гради ти во имяна цареч тех и князь тех. Яко в нашей
стране прозван бысть град великий Киев во имя Кия, его же древле нарица-
ют перевозника бывша, инии же яко и ловы деяща около града своего. Велик
бо есть промысл божий, еже яви в последняя времена! Куда же древле пога-
ни жряху бесом на горах, туда же ныне церкви святыя стоят златоверхия
каменозданныя, и монастыреве исполнени черноризцев, беспрестанно славя-
щих бога в молитвах и в бдении, в посте, в слезах, ихже ради молитв мир
стоит. Аще бо кто к святым прибегнет церквам, тем велику ползу приимет
души же и телу. Мы же на последнее возвратимся. О начале Русьскыя земля
и о князях, како и откуда быша". За этим следует не раз приведенное мес-
то о древних князьях и дружине с увещанием современникам подражать им:
"Вас молю, стадо Христово, с любовию, приклоните ушеса ваша разумно; ка-
ко быша древня князи и мужи их и проч." Здесь можно приметить, что пер-
вое заглавие "Временник, еже нарицается летописание князей и земля Рус-
кия" и следующее за ним рассуждение о начале городов принадлежит позд-
нейшему составителю; а второе заглавие: "О начале Русьскыя земля и о
князих" - с рассуждением о древних князьях, взято им из древнейшего ле-
тописца - какого: новгородского или киевского - решить трудно. Рассужде-
ние о древних князьях и боярах оканчивается так: "Да отселе, братия воз-
любленная моя, останемся от несытьства своего: доволни будите урокы ва-
шими. Яко и Павел пишет: ему же дань, то дань, ему же урок, то урок; ни
кому же насилия творяще, милостынею цветуще, страннолюбием в страсе бо-
жии и правоверии свое спасение содевающе, да и зде добре поживем, и тамо
вечней жизни причастници будем. Се же таковая. Мы же от начала Русьской
земли до сего лета и вся по ряду известно да скажем, от Михаила царя до
Александра и Исакия". Выше было указано на примету первого летописца
новгородского, ученика Ефремова; примету другого позднейшего составителя
находим под годом 1144: "В то же лето постави мя попом архиепископ свя-
тый Нифонт".
В связи с вопросом о Новгородской летописи находится вопрос о так на-
зываемой Иоакимовой летописи, помещенной в первом томе Истории Российс-
кой Татищева. Нет сомнения, что составитель ее пользовался начальною
Новгородскою летописью, которая не дошла до нас и которую он приписывает
первому новгородскому епископу Иоакиму, - на каком основании, решить
нельзя; быть может, он основался только на следующем месте рассказа о
крещении новгородцев: "Мы же стояхом на Торговой стране, ходихом по тор-
жищам и улицам, учахом люди елико можахом".
Исследовавши состав наших летописей в том виде, в каком они дошли до
нас, скажем несколько слов об общем их характере и о некоторых местных
особенностях. Летопись вышла из рук духовенства; это обстоятельство, ра-
зумеется, сильнее всего должно было определить ее характер. Летописец -
духовное лицо, ищет в описываемых им событиях религиозно-нравственного
смысла, предлагает читателям свой труд как религиозно-нравственное поу-
чение; отсюда высокое религиозное значение этого труда в глазах летопис-
ца и в глазах всех современников его; Сильвестр в своей приписке гово-
рит, что он написал летописец, надеясь принять милость от бога, следова-
тельно написание летописи считалось подвигом религиозным, угодным богу.
Говоря в начале о событиях древней языческой истории, летописец удержи-
вается от благочестивых наставлений и размышлений: поступки людей, неве-
дущих закона божия, не представляют ему приличного к тому случая. Только
с рассказа об Ольге-христианке начинаются благочестивые размышления и
поучения; непослушание язычника Святослава святой матери подает первый к
тому повод: "Он же не послуша матери, творяще норовы поганьские, не ве-
дый, аще кто матере не послушает, в беду впадаеть; яко же рече: аще кто
отца, ли матере не послушаеть, смертью да умреть". Таким образом,
бедственная кончина Святослава представляется следствием его непослуша-
ния матери. Смерть св. Ольги доставляет повод к другому размышлению о
славе и блаженстве праведников. Потом не встречаем благочестивых размыш-
лений до рассказа о предательстве Блуда: "О, злая лесть человечьска! Се
есть съвет зол, иже свещевають на кровопролитья; то суть неистовии, иже
приемше от князя или от господина своего честь, ли дары ти мыслять о
главе князя своего на погубленье, горьше суть бесов таковии". Святополк
Окаянный с самого рассказа о зачатии его подвергается уже нареканию,
предсказывается в нем будущий злодей: "От греховынаго бо корени зол плод
бывает". Противоположность Владимира-язычника и Владимира-христианина
также подает повод к поучению; смерть двух варягов-христиан не могла ос-
таться без благочестивого размышления о преждевременной радости дьявола,
который не предвидел скорого торжества истинной веры. При известии о на-
чале книжного учения летописец обнаруживает сильную радость и прославля-
