-- Конечно закажу! -- воскликнул он со вздохом
облегчения.-- Пусть даже это мне обойдется в тысячу таньга!
Подумай, сколь глубоко сидела преступность в этих людях: даже
после смерти они продолжают свои бесчинства! Но, к сожалению...
-- К сожалению, во второй раз их повесить нельзя,--
закончил Ходжа Насреддин.
-- Не обязательно вешать. Аллах мог бы наказывать их
каким-нибудь другим способом.
Вот все, до чего мог возвыситься его убогий,
тю-ремно-палочный разум, даже войдя в соприкосновение ^
таинственным миром, лежащим по ту сторону земного бытия!
Теперь, когда Агабек был в должной мере подготовлен, Ходжа
Насреддин решил перейти к делу, то есть к той главной тайне,
ради которой они сошлись в эту ночь.
Тайна оказалась поистине удивительной, способной привести
в смущение любую мудрость. Она заключалась в том, что ишак,
стоявший здесь же, в углу,-- на самом деле вовсе не ишак, но
превращенный злыми чарами в ишака наследный принц египетский,
единственный сын царствующего ныне в Египте султана
Хуссейна-Али.
Рассказывая Агабеку все это. Ходжа Насреддин сам удивился,
как ворочается у него язык.
-- Вот почему я кормлю его абрикосами и белыми лепешками,
сожалея, что не могу раздобыть в этом глухом селении пищи более
изысканной. О, если бы я мог подавать ему ежедневно корзину
розовых лепестков, политых нектаром!
Голова Агабека, и без того затуманенная, пошла кругом. В
стеклистых червячков он поверил, но в это -- поверить он не
мог.
-- Опомнись, Узакбай,-- какой он принц! Самый настоящий
ишак!
-- Тс-с-с, хозяин! Неужели нельзя выразиться иначе? Ну
почему не сказать: "этот четвероногий", или "этот хвостатый",
или "этот длинноухий", или, наконец, "этот, покрытый шерстью".
-- Это четвероногий, хвостатый, длинноухий, покрытый
шерстью ишак! -- поправился Агабек.
Ходжа Насреддин поник в изнеможении головой:
-- Если уж ты не можешь воздержаться, хозяин, то лучше
молчи.
-- Молчать? -- засопел Агабек.-- Мне? В моих собственных
владениях? Из-за какого-то презренного...
-- Воздержись, хозяин; молю тебя, воздержись!
-- Ишака! -- неумолимо закончил Агабек, точно вколотил
тупой гвоздь.
Минуту длилось молчание.
Ходжа Насреддин снял халат и, распялив его на тополевых
жердях, отгородил ишачье стойло как бы занавесом:
-- Теперь нам будет свободнее говорить, если только ты,
хозяин, немного умеришь мощь своего голоса, подобного трубе.
Когда в беседе ты опять дойдешь до этого непристойного слова --
постарайся произносить его шепотом.
-- Хорошо! -- буркнул Агабек.-- Постараюсь. Хотя, говоря
по совести, не понимаю...
-- Скоро поймешь. Ты удивлен? Ты не можешь допустить в
свой разум мысли, чтобы под серой шкурой в длинноухом и
хвостатом обличье скрывался человек, да еще царственного
звания? Но разве ты никогда не слышал историй о превращениях?
Здесь мы должны заметить, что в те времена по
мусульманскому миру ходило множество таких историй; были даже
мудрецы, писавшие толстые книги об этом, а в Багдаде объявился
некий Аль-Фарух-ибн-Абдаллах, уверявший, что сам на себе
испытал целый ряд превращений: сначала -- в пчелу, затем -- из
пчелы в крокодила, из крокодила -- в тигра, и, наконец, опять в
самого себя... Одного только превращения никогда не испытал
упомянутый Аль-Фарух:
из плута в честного человека,-- но это разговор особый и
здесь неуместный; вернемся в хибарку.
-- Слышать я слышал, но всегда считал это пустыми
выдумками,-- сказал Агабек.
-- Теперь ты видишь воочию.
-- А где доказательства? Что в этом,-- он понизил голос,--
в этом ишаке свидетельствует об его царственном происхождении?
-- А хвост? Белые волосинки в кисточке на самом конце?
-- Белые волосинки? Это и все? Да я тебе найду их целую
сотню на любом ишаке!
-- Тише, тише, хозяин; говори шепотом. Ты хочешь более
несомненных доказательств?
-- Конечно, хочу! Этот ишак -- принц? Так преврати же его
на моих глазах в человека или, наоборот, преврати какого-нибудь
человека в ишака. Тогда вот я поверю.
-- Как раз таким делом я и думаю сегодня заняться: вернуть
ему на короткое время его подлинный царственный облик. Что же
касается превращения какого-нибудь человека в ишака, то, быть
может, с помощью аллаха удастся и это.
-- Так начинай: уже полночь.
-- Да, уже полночь. Я приступаю.
И он приступил. Зная, что дубленую толстую кожу Агабека
пробрать нелегко, он не жалел ни пыли, ни усердия. Он метался
по хибарке из угла в угол, выкрикивая хриплым голосом
заклинания, бросался на стены и отшибался от них, как мяч,
топотал ногами, падал на пол и корчился, дрожа, исходя пеной.
Затем весь потный, запыхавшийся -- принялся за ишака, облив его
для начала волшебным составом, что весьма ишаку не понравилось:
он зафырчал и замотал головой.
-- Кабахас! -- придушенным голосом вскрикнул Ходжа
Насреддин, входя в стойло.-- Суф!.. Чимоза! Дочимоза, каламай,
замнихоз!..
При этом он из-под рубашки, незаметно для Ага-бека, сунул
ишаку под нос пахучую, сдобную лепешку, но в пасть не давал.
Этим нехитрым способом он быстро довел ишака до полного
исступления: тот заревел, поднял хвост и, брыкаясь, начал
кидаться на жерди.
-- Цуцугу! Лимчезу! -- в последний раз возопил Ходжа
Насреддин и, обливаясь потом, подбежал к Агабеку:
-- Пойдем, хозяин! Теперь пойдем! Никто не должен видеть
чудо превращения. Иначе -- слепота! Неизлечимая, на всю жизнь!
Он вытеснил Агабека из хибарки, вышел и плотно прикрыл
дверь:
-- За мной, хозяин, за мной. Отойдем подальше:
здесь оставаться опасно!
Агабек, слегка ошеломленный заклинаниями, не
сопротивлялся.
Они свернули на тропинку, что вела к отводному арыку.
Ходжа Насреддин притворно закашлялся. Ночь ответила криком
перепела,-- это означало: "Я готов!" Все шло, как нужно.
У водяного лотка они уселись рядом на конец бревна,
поддерживающего ворот.
Ходжа Насреддин еще не совсем отдышался после колдовства и
жадно пил ночной свежий воздух. Мало-помалу его сердце
усмирилось и дыхание выровнялось.
На Агабека ночная прохлада тоже возымела благодетельное
действие, разогнав колдовской чад, сгустившийся в его черепе,
под толстыми костями. Недоверчивый от природы, склонный видеть
во всех человеческих деяниях преимущественно плутовство, он и в
хибарке верил не очень,-- а здесь, на свежем воздухе, не будучи
более подавляем заклинаниями, окончательно отрезвел. И в его
темной душе начала подниматься злоба, смешанная с досадой,--
что его хотят оставить в дураках.
Он язвительно засмеялся:
-- Ну, где же твое чудо, Узакбай?
-- Еще не свершилось, хозяин. Подождем.
-- Нечего и ждать! Уже видно, что из твоей плутовской
затеи ничего не получится. Ишак останется, как был, ишаком, но
ты навряд ли останешься хранителем озера.
Про себя он думал: "Вот замечательный случай выгнать его с
должности, не возвращая залога! Он хотел одурачить меня, но
одурачил самого себя!"
Эти коварные мысли Агабека были, разумеется, понятны Ходже
Насреддину, как если бы он их слышал... Он усмехался в душе, но
молчал.
Перед ними шумела, пенилась вода, с напором устремляясь в
лоток и сотрясая помост, передававший свою дрожь бревнам, на
которых они сидели.
Молчание Ходжи Насреддина было истолковано Агабеком
по-своему -- на судейский лад:
-- Или тебе нечего ответить? Скажи теперь: какая тебе
нужда служить у меня за одну таньга в день, если ты
действительно волшебник? Своим волшебством ты бы мог
зарабатывать тысячи. Молчишь? Ты, видно, забыл, Узакбай, что
имеешь дело с бывшим главным хорезмским судьей, которому
приходилось распутывать обманы куда похитрее!
В голосе Агабека явственно обозначилось поддельно
благородное негодование, давно уж ему привычное, как, впрочем,
и всем другим неправедным судьям, выносившим свои приговоры не
по действительной вине преступника, а в угоду высшим или к
собственной выгоде; если бы эти судьи не умели произвольно
вызывать в себе такого негодования -- то как иначе могли бы они
притворяться перед самими собой, что судят искренно и честно,
как могли бы жить в добром согласии со своей исхитрившейся
совестью?
-- Ага, попался! -- продолжал Агабек, распаляя себя все
больше и жарче.-- Ты думаешь, я не раскусил обмана с первого
твоего слова? Нет, раскусил! И видел, что все это -- чистейшее
плутовство. Я хотел только проверить и уличить тебя. И вот --
проверил. Теперь ясно:
ты -- бесстыдный лжец! И твои стеклистые червячки...
Но здесь, на этом самом слове, он был схвачен за язык!
Схвачен за язык и приведен к молчанию. И повергнут в ужас!
Потому что благоуханную тишину ночи вдруг прорезал
невероятный, нечеловеческий вопль, оледенивший сразу всю кровь
в его жилах.
Этот вопль исходил из хибарки.
Ходжа Насреддин опустился на колени:
-- Благодарю тебя, о всемогущий аллах, за твою милостивую
помощь!
Поднявшись, обратился к Агабеку:
-- Свершилось! Идем, хозяин!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
То, что узрел Агабек в хибарке, привело его в безмерный
трепет. На месте ишака стоял человек! Человек, в дорогом
парчовом халате, со множеством блях и медалей!!! Человек, с
уздечкой на голове!!! Опоясанный драгоценной саблей, с эфесом
чистого золота!!!
Согнувшись вдвое, чуть ли не ползком. Ходжа На-среддин
приблизился к нему:
-- О блистательный принц, как я счастлив видеть ваше столь
счастливое сегодня превращение!
Человек не ответил. Его от головы до пяток сотрясала
крупная дрожь, ломали корчи, как бы в припадке падучей. Зубы
его лязгали, единственный глаз, обращенный к Агабеку, дико
вращался, источая из себя пронзительный желтый луч, на губах
клокотала пена.
Он простер вперед трясущуюся руку, желая что-то сказать,
но вместо человеческой речи из его уст исторгся оглушительный
ишачий рев.
Агабек судорожно ухватился за дверь, не помня себя. Он бы
сейчас все бросил и убежал, но его ноги подгибались, зыбились,
словно кости в них растаяли.
Ходжа Насреддин хлопотал вокруг превращенного, брызгал
волшебным снадобьем.
Мало-помалу дрожь и корчи, сотрясавшие тело превращенного,
затихли, пена исчезла с губ. Ходжа Насреддин поспешно подал ему
воды. Он с жадностью выпил, обливая подбородок и парчовый
халат. После этого заговорил скрипучим и сварливым старушечьим
голосом, с привизгом:
-- О нерадивый и ленивый раб, долго ли еще ты будешь
мучить меня этими временными превращениями? Разве не знаешь ты,
каких страданий стоит мне каждое превращение?
Ходжа Насреддин только кланялся ниже и ниже:
-- Да простит сиятельный принц и будущий султан своего
ничтожного раба, но мне до сих пор не удава-г <,ъ сварить
достаточно сильного волшебного состава.
-- Это продолжается уже четыре года!
-- Теперь я разыскал наконец в окрестностях селения траву,
которой недоставало, чтобы мой состав обрел полную силу.
Теперь, о сиятельный принц, дело завершено и ваше окончательное
превращение произойдет раньше осени -- как только мы прибудем в
Египет, ко двору вашего солнцеподобного родителя, несравненного
и непобедимого султана Хус-сейна-Али.
-- А до тех пор я должен пребывать в этой гнусной ишачьей
шкуре7
-- Здесь я бессилен, о многомилостивый принц' Ваше
окончательное превращение может произойти только в Египте, и
обязательно в присутствии вашего царственного родителя. Только
