заявлением, что он -- марксист, и от взглядов своих не откажется и в тюрьме.
Он привык быть овчаркою в стае волков, обороняться один против сорока и
пятидесяти. Его уста запекались от бесплодности этих столкновений, но он
обязан, обязан был объяснять ослеплённым их ослепление, обязан был бороться
с камерными врагами за них самих, ибо они в большинстве своём были не враги,
а простые советские люди, жертвы Прогресса и неточностей пенитенциарной
системы. Они помутились в своём сознании от личной обиды, но начнись завтра
война с Америкой, и дай этим людям оружие -- они почти все поголовно забудут
свои разбитые жизни, простят свои мучения, пренебрегут горечью отторгнутых
семей -- и повалят самоотверженно защищать социализм, как сделал бы это и
Рубин. И, очевидно, так поступит в крутую минуту и Сологдин. И не может быть
иначе! Иначе они были бы псами и изменниками.
По острым режущим камням, с обломка на обломок, допрыгал их спор и до
этого.
-- Так какая же разница?! какая же разница?! Значит, бывший зэк,
просидевший ни за хрен, ни про хрен десять лет и повернувший оружие против
своих тюремщиков -- изменник родине! А немец, которого ты обработал и заслал
через линию фронта, немец, изменивший своему отечеству и присяге, --
передовой человек?
-- Да как ты можешь сравнивать?! -- изумлялся Рубин. -- Ведь объективно
мой немец [за] социализм, а твой зэк против социализма! Разве это сравнимые
вещи?
Если бы вещество наших глаз могло бы плавиться от жара выражаемого ими
чувства -- глаза Сологдина вытекли бы голубыми струйками, с такой
страстностью он вонзался в Рубина:
-- С вами разговаривать! Тридцать лет вы живёте и дышите этим девизом, --
сгоряча сорвалось иностранное слово, но оно было хорошее, рыцарское, --
"цель оправдывает средства", а спросить вас в лоб -- признаёте его? -- я
уверен, что отречётесь! Отречётесь!
-- Нет, почему же? -- с успокоительным холодком вдруг ответил Рубин. --
Лично для себя -- не принимаю, но если говорить в общественном смысле? За
всю историю человечества наша цель впервые столь высока, что мы можем и
сказать: она -- оправдывает средства, употреблённые для её достижения.
-- Ах, вот даже как! -- увидев уязвимое рапире место, нанёс Сологдин
моментальный звонкий удар. -- Так запомни: чем выше цель, тем выше должны
быть и средства! Вероломные средства уничтожают и самую цель!
-- То есть, как это -- вероломные? Чьи это -- вероломные! Может быть, ты
отрицаешь средства революционные?
-- Да разве у вас -- революция? У вас -- одно злодейство, кровь с топора!
Кто бы взялся составить только список убитых и расстрелянных? Мир бы
ужаснулся!
Нигде не задерживаясь, как ночной скорый, мимо полустанков, мимо фонарей,
то безлюдной степью, то сверкающим городом, проносился их спор по тёмным и
светлым местам их памяти, и всё, что на мгновение выныривало -- бросало
неверный свет или неразборчивый гул на неудержимое качение их сцепленных
мыслей.
-- Чтобы судить о стране, надо же хоть немножко её знать! -- гневался
Рубин. -- А ты двенадцать лет киснешь по лагерям! А что ты видел раньше?
Патриаршьи Пруды? Или по воскресеньям выезжал в Коломенское?
-- Страну? Ты берёшься судить о стране? -- кричал Сологдин, но
сдерживаясь до придавленного звука, как будто его душили. -- Позор! Тебе --
позор! Сколько прошло людей в Бутырках, вспомни -- Громов, Ивантеев, Яшин,
Блохин, они говорили тебе трезвые вещи, они из жизни своей тебе всё
рассказывали -- так разве ты их слушал? А здесь? Вартапетов, потом этот, как
его...
-- Кто-о? Зачем я их буду слушать? Ослеплённые люди! Они же просто воют,
как зверь, у которого лапу ущемили. Неудачу собственной жизни они
истолковывают как крах социализма. Их обсерватория -- камерная параша, их
воздух -- ароматы параши, у них -- кочка зрения, а не точка!
-- Но кто же, кто же те, кого ты способен слушать?
-- Молодёжь! Молодёжь -- с нами! А это -- будущее!
-- Мо-ло-дёжь?! Да придумали вы себе! Она -- чихать хотела на ваши...
[светлообразы]! -- (Значило -- идеалы.)
-- Да как ты смеешь судить о молодёжи?! Я с молодёжью вместе воевал на
фронте, ходил с ней в разведку, а ты о ней от какого-нибудь задрипанного
эмигрантишки на пересылке слышал? Да как может быть молодёжь безыдейна, если
в стране -- десятимиллионный комсомол?
-- Ком-со-мол??.. Да ты -- слабоумный! Ваш комсомол -- это только перевод
[твердо-уплотнённой бумаги] на членские книжки!
-- Не смей! Я сам -- старый комсомолец! Комсомол был -- наше знамя! наша
совесть! романтика, бескорыстие наше -- вот был комсомол!
-- Бы-ыл! Был да сплыл!
-- Наконец, кому я говорю? Ведь в тех же годах комсомольцем был и ты!
-- И я за это довольно поплатился! Я наказан за это! Мефистофельское
начало! -- всякого, кто коснётся его... Маргарита! -- потеря чести! смерть
брата! смерть ребёнка! безумие! гибель!
-- Нет, подожди! нет, не Маргарита! Не может быть, чтоб у тебя от тех
комсомольских времён ничего не осталось в душе!
-- Вы, кажется, заговорили о [душе]? Как изменилась ваша речь за двадцать
лет! У вас и "совесть", и "душа", и "поруганные святыни"... А ну-ка бы ты
эти словечки произнёс в твоём святом комсомоле в двадцать седьмом году! А?..
Вы растлили всё молодое поколение России...
-- Судя по тебе -- да!
-- ... А потом принялись за немцев, за поляков...
И дальше, и дальше они неслись, уже теряя расстановку доводов, связь
мыслей последующих и предыдущих, совсем не видя и не ощущая этого коридора,
где оставалось только два остобеселых шахматиста за доской да непродорно
кашляющий старый куряка-кузнец и где так видны были их встревоженные
размахивания рук, воспламенённые лица да под углом друг к другу выставленные
большая чёрная борода и аккуратненькая белокурая.
-- Глеб!..
-- Глеб!.. -- наперебой позвали они, увидев, как с лестницы от уборной
вышли Спиридон и Нержин.
Они звали Глеба, каждый в нетерпеливом ожидании удвоить свою численность.
Но он и сам уже направлялся к ним, в тревоге от их возгласов и размахивания.
Даже и не слыша ни слова, со стороны, и дурак бы догадался, что тут завелись
о большой политике.
Нержин подошёл к ним быстро и прежде, чем они в один голос спросили его о
чём-то противоположном, ударил каждого кулаком в бок:
-- Разум! Разум!
Таков был их тройной уговор на случай горячки спора, чтобы каждый
останавливал двух других при угрозе стукачей -- и те обязаны подчиниться.
-- Вы с ума сошли? Вы уже намотали себе по [катушке]! Мало? Дмитрий!
Подумай о семье!
Но не только развести их миролюбно -- их и пожарной кишкой нельзя было
сейчас разлить.
-- Ты слушай! -- тряс его Сологдин за плечо. -- Он наших страданий ни во
что не ставит, они все -- [закономерны]! Единственные страдания он признаёт
-- негров на плантациях!
-- А я уж на это Лёвке говорил: тётушка Федосевна до чужих милосерда, а
дома не евши сидят.
-- Какая узость! Ты не интернационалист! -- воскликнул Рубин, глядя на
Нержина как на пойманного карманника. -- Ты послушал бы, что он тут плёл:
императорская власть была благодеянием для России! Все завоевания, все
мерзости, проливы, Польша, Средняя Азия...
-- Моё мнение, -- решительно присудил Нержин: -- для спасения России
давно надо освободить все колонии! Усилия нашего народа направить только на
внутреннее развитие!
-- Мальчишка! -- жёлчно воскликнул Сологдин. -- Вам волю дай -- вы всю
землю отцов растрясёте... Ты ему скажи -- стоит полгроша их комсомольская
романтика? Как они учили крестьянских детей доносить на родителей! Как они
корки хлеба не давали проглотить тем, кто хлеб этот вырастил! И ещё смеет он
мне тут заикаться о добродетели!
-- Уж б'ульно ты благороден! Ты считаешь себя христианином? А ты никакой
не христианин!
-- Не святохульничай! Не касайся, чего не понимаешь!
-- Ты думаешь, если ты не вор и не стукач -- этого достаточно для
христианина? А где твоя любовь к ближнему? Правильно про вас сказано:
которая рука крест кладёт -- та и нож точит. Ты не зря восхищаешься
средневековыми бандитами! Ты -- типичный конквистадор!
-- Ты мне льстишь! -- откинулся Сологдин, красуясь.
-- Льщу? Ужас, ужас! -- Рубин запустил пальцы обеих рук в свои редеющие
волосы. -- Глеб, ты слышишь? Скажи ему: всегда он в позе! Надоела его поза!
Вечно он корчит Александра Невского!
-- А вот это мне -- совсем не лестно!
-- То есть как?
-- Александр Невский для меня -- совсем не герой. И не святой. Так что
это -- не похвала.
Рубин стих и недоумело переглянулся с Нержиным.
-- Чем же ето тебе не угодил Александр Невский? -- спросил Глеб.
-- Тем, что он не допустил рыцарей в Азию, католичество -- в Россию! Тем,
что он был против Европы! -- ещё тяжело дышал, ещё бушевал Сологдин.
-- Это что-то ново!.. Это что-то ново!.. -- приступал Рубин с надеждой
нанести удар.
-- А зачем России -- католичество? -- доведывался Нержин с выражением
судьи.
-- За-тем!! -- блеснул молнией Сологдин. -- Затем, что все народы,
имевшие несчастье быть православными, поплатились несколькими веками
рабства! Затем, что православная церковь не могла противостоять государству!
Безбожный народ был беззащитен! И получилась косопузая страна. Страна рабов!
Нержин лупал глазами:
-- Нич-чего не понимаю. Не ты ли сам меня корил, что я -- недостаточный
патриот? И -- землю отцов растрясёте?..
Но Рубин уже видел, где у врага обнажилось незащищённое место.
-- А как же -- святая Русь? -- спешил он. -- А Язык Предельной Ясности? А
защита от птичьих слов?
-- Да, в самом деле? Как же Язык Предельной Ясности, если -- косопузая?
Сологдин сиял. Он покрутил кистями отставленных рук:
-- Иг-ра, господа! Игра!! Упражнение под закрытым забралом! Ведь надо же
упражняться! Мы обязаны постоянно преодолевать сопротивление. Мы -- в
постоянной тюрьме, и надо казаться как можно дальше от своих истинных
взглядов. Одна из девяти сфер, я тебе говорил...
-- Ошарий...
-- Нет, сфер!
-- Так ты и в этом лицемерил! -- новым огнём подхватился Рубин. -- Страна
вам плоха! А не вы, богомольцы и прожигатели жизни, довели её до Ходынки, до
Цусимы, до Августовских лесов?
-- Ах, уже за Россию вы болеете, убийцы? -- ахнул Сологдин. -- А не вы её
зарезали в семнадцатом году?
-- Разум! Разум! -- ударил их Глеб обоих кулаками в бока. Но спорщики не
только не очнулись, они даже не заметили, через красную пелену они уже не
видели его.
-- Ты думаешь, тебе коллективизация когда-нибудь простится?
-- Ты вспомни, что рассказывал в Бутырках! Как ты жил с единственной
целью сорвать миллион! Зачем тебе миллион для Царства Небесного?
Они два года уже знали друг друга. И теперь всё узнанное друг о друге в
задушевных беседах старались обернуть самым обидным, самым уязвляющим
способом. Они всё припоминали сейчас и швыряли обвинительно.
-- Ну, а не понимаете человеческого языка -- наматывайте, наматывайте, --
крякнул Нержин.
И, махнув рукой, ушёл. Он утешал себя, что в коридорах никого и в
комнатах спят.
-- Позор! Ты растлитель душ! Твои питомцы возглавляют восточную Германию!
-- Мелкий честолюбец! Как ты гордишься своей дворянской кровишкой!
-- Раз Шишкин-Мышкин вершат правое дело -- почему им не помочь, не
[постучать], скажи?.. И Шикин напишет тебе хорошую характеристику! И твоё
дело пересмотрят...
-- За такие слова морду бьют!
-- Нет, почему ж, рассудим! Поскольку мы все сидим -- верно, только ты
один -- неверно, и значит тюремщики правы... Это только последовательно!
Они бессвязно перебранивались, уже почти не слыша друг друга. Каждый
высматривал и преследовал одно: найти бы такое место, куда побольнее
