прогуляться?". Впрочем, что ожидать от астронома? Максимум их
интеллектуальных возможностей -- в перерыве между вычислениями
фотографировать небо, не замечая, что оно сегодня затянуто
тучами.
Кондрат сказал это так, словно и впрямь верил, что все
мыслительные способности Адели сосредоточены в пальцах,
играющих на клавиатуре компьютера. Когда им овладевало
раздражение -- особенно беспричинное, оно всегда бывало самым
сильным,- он терял объективную оценку вещей и людей. Я однажды
видел, как он в приступе подобного раздражения с такой силой
врезал ногой по стулу, что стул взвился птицей и еще в воздухе
распался на части. И Кондрат мигом успокоился, как будто
единственным, что его выводило из себя, был этот стул, мирно
покоившийся на четырех непрочных ножках.
Я весело сказал:
-- Между прочим, Адель мыслит не хуже нас с тобой. И еще не
раз нам прибегать к ее великолепному дару любую мысль
превращать в таблицу знаков и чисел.
Он пробурчал:
-- Ладно, пусть мыслит, если умеет. Меня это не касается.
-- Очень касается, Кондрат. Нехорошо недооценивать друзей.
-- Слушай, к чему эта скучная дидактика? И зачем ты вообще
явился ко мне? Я тебя не звал.
-- Ошибка на ошибке. Не просто звал, а призывал. Требовал и
умолял, чтобы я появился. В душе, конечно, а но па словах. И
вот я уступил твоему внутреннему отчаянному зову. Теперь
радуйся.
-- Иди к черту! -- Он уже догадался, что произошло что-то
чрезвычайное.
-- Не пойду, Кондрат. Черти упразднены. Теперь слушай
внимательно. Вскрикивать от восхищения разрешаю!
-- Опять ьрничаешь! -- Кондрат приподнялся. Слушать лежа он
органически не умел.
Вскрикивать от восхищения он не стал, но на одобрительные
реплики не поскупился. Я описывал, какие эксперименты с
ротонами поставлены в нашей университетской лаборатории. Одно
уже очевидно: что бы собой реально ни представляли ротоны, они
-- тот единственный ключик, который способен раскрыть
сокровищницу вакуума. Вакуум -- великое хранилище вещества,
энергии, самого пространства, самого времени, но вход в это
хранилище был наглухо закрыт. А теперь появилась возможность
распахнуть таинственные подвалы. Не воспользоваться этим --
научный грех.
Кондрат вскочил на ноги, и так стремительно, что мне
показалось, будто он хочет куда-то бежать.
-- Куда торопишься? -- спросил я и тоже поднялся.
-- Отыщем Эдуарда и Адель! И немедленно разработаем
инженерную модель.
Он уже настолько уверовал в эффективность ротонов, что
мысленно видел тот механизм, формулы для которого еще не было
изобретено. Я сказал посмеиваясь:
-- А зачем нам Адель? Мыслить не умеет. Астроном, а не
инженер. Не послать ли ее к черту, как недавно посылал меня?
-- Ты же сам сказал, что черти упразднены. Посылать некуда.-
И добавил с волнением: -- Я всегда верил в тебя. Мартын. Я
знал, что ты предназначен для чего-то более высокого, чем
зубоскалить и нудно влюбляться в хорошеньких студенток. И когда
наша установка заработает, я торжественно всем объявлю, что
главный ее творец -- ты!
Когда наша установка заработала, он и не подумал особо
выделить мою роль в ее конструировании. Он и свою воистину
главную роль не выпячивал, это была наша общая работа -- что же
говорить обо мне!
Но все же мне было приятно, что он так сказал.
8
Путь от расчета к инженерной модели оказался много сложней,
чем представлялось даже мне, а меня Адель и Кондрат быстро
отнесли к тому разряду людей, которых именуют бесплодными
скептиками. Кондрат негодовал: я, нашедший единственный путь к
успеху, меньше их всех верил в успех и своим неверием гасил
общее воодушевление. Систематическое сомнение способно родить
одни провалы, разве не так? Адель вторила: плодотворна
увлеченность, а не скепсис -- истина, выстраданная веем
человечеством. Она завершила труднейшие вычисления в
университетском вычислительном центре, впервые отказавшись от
своего карманного компьютера как от слабосильного средства, и
численные выводы безукоризненно совпали с теоретическими
ожиданиями. Но отличное окончание ее труда было началом, а не
завершением нашей общей работы. Лишь я умел оперировать с
ротонами, а в моей крохотной лаборатории и отдаленно не
получалось того, что изображалось математическими уравнениями.
Оба они -- Адель и Кондрат -- подозревали, что я не показываю
усердия, если вообще не лишен экспериментального дара.
Эдуард один понял суть моих затруднений, когда сам я уже не
знал, как оправдываться.
-- Ребята, не душите Мартына,- сказал он.- Конечно, он звезд
с неба не хватает и пороха пока что не выдумал, тем более что
выдумывать порох давно уже незачем. Но в лаборатории он каждому
даст десять очков форы. И если у него не получается, значит,
так и должно быть, чтобы не получалось.
Кондрат вздыбился:
-- И ты разуверился в нашей работе? А кто горячей всех
уверял, что нас ждет неслыханный успех? Какие только не находил
слова!
-- И сейчас на них не скуплюсь. И в том памятнике, который
нам прижизненно воздвигнут, давно зарезервировал себе на
постаменте местечко слева, плечом к плечу с тобой. Но одно дело
-- грядущий памятник, другое -- лабораторный стенд. Лаборатория
Мартына слишком скудна, чтобы воспроизвести в ней теоретические
эффекты.
-- Создать новую лабораторию специально для нас?
-- Именно, Кондрат!
-- Пустые мечты! -- сказала Адель.- Ты позабыл, Эдик, что
университетские лаборатории оборудуются для учебных курсов, а
не для научных потуг студентов. Кто мы такие, чтобы нам
создавали новую?
Эдуарда нелегко было сбить с курса.
-- Адочка, у меня и мысли нет требовать для нас новой
университетской лаборатории.
-- Этим сказано все, Эдик!
-- Пока ничего. Дальше будет так. "Квод лицет йови, нон
лицет бови", простите мое латинское произношение. Впрочем, кто
знает сегодня, как римляне говорили две с лишком тысячи лет
назад. Смысл: что прилично Юпитеру, то неприлично быку. Или в
данном конкретном случае, что неприлично быку...
-- Не тяни! -- приказал Кондрат.
-- Не буду. Короче, предлагаю открыть ротоновую лабораторию
не в университете, а в лучшем научном центре Столицы, том
самом, который вознесся своими прекрасными корпусами на другом
берегу нашего паркового пруда.
-- Нет, ты с ума сошел! Соображаешь, что говоришь?
-- Отлично соображаю! Сейчас вы в этом убедитесь.
Кондрат смотрел в окно. На другом берегу озера высились
величественные здания Объединенного института N 18. За десять
последних лет ни один выпускник университета не получил
назначения в Объединенный институт. Раньше нужно было
потрудиться на заводах, в других научных учреждениях,
опубликовать толковые исследования, удостоиться ученого звания
и почетной медали -- и лишь тогда Объединенный институт
заинтересовывался тобой. Если в университете мы четверо что-то
значили (все-таки из лучших студентов), то на том берегу наше
научное значение -- ноль!
Эдуард опровергал наши возражения и рассеивал наши сомнения.
Мол, нужно различать научное значение и научную известность.
Научное значение -- это реальная ценность уже сделанных работ.
А научная известность -- лишь доведенное до всех извещение, что
ты имеешь это научное значение. Так вот, научное значение мы
уже имеем, ибо творцы великого открытия, которое, правда, еще
не открыто, но скоро совершится. А научной известности пока
никакой, ибо, кроме нас самих, никто не знает, какие мы
выдающиеся ребята. Но что трудней приобрести -- научное
значение, свидетельствующее о твоем таланте, или научную
известность, отражающую отношение к тебе других людей?
-- Итак, научное значение у нас есть, но известности нет, а
в Объединенный институт принимают только известных,-
прокомментировала Адель.- Довольно скудная мысль, доложу тебе,
Эдуард.
-- Зато из скудной мысли воспоследуют богатые выводы!
Выводы были такие: нужно популяризировать себя. Пусть о нас
заговорят крупные ученые. То, что в старину называлось
рекламой. И начать с оповещения наших профессоров о том, что мы
втайне от них разрабатываем. Второй шаг: каждый выбирает для
защиты диплома раздел нашей общей темы. И третий: на защиту
приглашаем самых знаменитых из знаменитостей Объединенного
института.
-- Не вижу, как пригласить знаменитостей на студенческую
защиту.
-- Зато я вижу. И это важней! Вы разрабатываете темы своих
дипломных работ. Остальное сделаю я.
Я пошутил:
-- В старые времена одна похоронная компания так себя
рекламировала: <Господин клиент, ваша основная задача --
умереть. Все остальное сделаем мы!> Ты действуешь по рецептам
той компании.
-- С тем отличием, что буду не хоронить вас, а выводить в
большую науку. Называйте свои темы, друзья.
Кондрат взял тему <Общая проблема применения теории
Клода-Евгения Прохазки о непрерывном нарастании пространства в
космосе к разработке лабораторной модели установки, выводящей
энергию вакуума в предметный мир>. Мы трое объявили название
труднопроизносимым. Но для Кондрата точность была важней
фразеологических удобств.
Мне досталась разработка ротоновых генераторов, Адель взяла
себе математическую теорию производства энергии путем
использования ротоновых ливней из вакуума. Не могу не отметить,
что термин этот -- <ротоновые ливни> -- является ее личным
изобретением. А Эдуард настроился на доказательство, что наше
изобретение вызовет такой же переворот в технике, как некогда
пар, электричество, ядерные реакторы и солнечные генераторы.
-- Будешь научно обосновывать, что надо без отлагательства
приступить к сооружению нам четверым прижизненного памятника?
-- Адель смеялась, но я видел, что тема Эдуарда ей по душе.
Вскоре мы представили наш проект в форме четырех разных
работ на одну тему. Уже сама тема поразила университетских
профессоров, а еще больше, что в новой научной теме сразу
выделено четыре проблемы и каждой посвящено отдельное
исследование.
Эдуард не ограничился шумихой в университете.
-- Друзья, торжественно информирую: на нашу защиту прибудет
сам великий Огюст! -- объявил он.В смысле: академик Огюст Ларр,
директор Объединенного института N 18, выдающийся астрофизик,
член тридцати академий и сорока научных советов -- точное их
число не подсчитывал, но если и ошибусь, то в сторону
уменьшения.
-- Эдуард, ты гений организации! -- воскликнула Адель.
-- Немножко есть,- скромно согласился он.- Когда я показал
академику отзывы наших научных руководителей, он ахнул, такими
мы расписаны начинающими гениями.
-- И ты тоже? -- съехидничал я.
-- Я -- особенно, друг мой Мартын! И не начинающим, а уже
полноценным, в отличие от вас троих... Ибо вы только еще
обещаете что-то сделать, а я широкими мазками живописую
реальные последствия ваших пока нереальных проектов. Это ли не
научный подвиг -- воздвигпуть гигантское здание на фундаменте,
которого еще нет!
Он хохотал. Кондрат после первой радости стал хмуриться.
-- Одно мне не нравится, Эдуард: твое хвастовство! Ты,
конечно, хорошо подвешенным языком мог, как колоколом...
-- Не было! -- опроверг Эдуард.- Хорошо подвешенный язык не
качался, колокол красноречия не звучал. Было совсем другое. Был
сутулый мужчина с длиннющими ногами и носом размером и
конструкцией с боевую секиру предков и был застенчивый юноша,
семенящий мелкими шажками рядом с широко шагающим по коридору
