академиком. И были отзывы, которые робкий юноша совал
академику, роняя их от смущения на пол и не мешая академику
самому поднимать их. И был трудный возглас академика: <Да если
что здесь написано хоть наполовину правда, то вы четверо --
гении, друзья мои!> Я из скромности не протестовал против
обвинения в гениальности. И тогда он подвел итог нашей встрече:
<Непременно приду на защиту и задам несколько вопросов>. Вот
так было.
-- Самое главное -- мы замечены! -- ликовала Адель.
-- Самое главное -- неизвестные нам вопросы, которые задаст
Ларр,- сказал я.- И возможность оскандалиться на ответах.
-- Каждый будет отвечать по своей теме, а общие проблемы
возьмет Кондрат,- постановил Эдуард.- В себе и Адели я уверен,
Кондрат одним своим хмурым видом покажет такую мыслительную
сосредоточенность, что любой ответ примут как откровение. А за
тебя, Мартын, побаиваюсь. Ты от обычного человеческого
слабоволия, которое почему-то именуешь научной честностью,
способен на вопрос: <Уверены ли вы, что дважды два четыре?> --
нерешительно промямлить: <Сомнения, конечно, есть, и довольно
обоснованные, но с другой стороны...>
-- Буду помнить, что дважды два четыре, и не мямлить.
А затем была защита наших работ -- четыре исследования
четырех разных сторон одной темы. Один за другим мы выходили на
трибуну -- первым Кондрат, за ним Адель, потом я, завершал
цепочку Эдуард. И хорошо завершил, говорил он лучше нас всех.
В зале сидели гости -- Огюст Ларр, знакомый каждому по его
портретам, и рядом с ним большеголовый, широколицый блондин. На
него я сразу обратил внимание, даже красочный Ларр так не
заинтересовал меня, как этот невыразительный человек,-
несомненное предчувствие будущих стычек с ним. Я спросил
Эдуарда:
-- Ты все знаешь, Эдик. Кто это рядом с Ларром?
-- Рыжий? Серый кардинал Объединенного института.
-- Кардинал? Разве имеются такие должности в научном штате?
И почему серый? Он, скорее, желтый.
-- Надо лучше изучать историю, дружище. Серый кардинал --
прозвище духовника Ришелье, втихаря подсказывавшего своему
владыке многие решения. В общем, тайная сила. Та самая левая
рука, о действиях которой ничего не знает правая. У Ларра он
духовник. В смысле -- главный заместитель по второстепенным
делам. Понятно?
-- Не очень. Но пока хватит.
Директор Объединенного института N 18 обещал задать
несколько вопросов. Он задал один и адресовал его мне. Уверен
ли я, что генератор ротоновых ливней будет работать надежно. Я
ответил, что, пока генератор не сконструирован, остается
доверять теоретическому расчету. Ларру понравился мой
неопределенный ответ.
После защиты Ларр подозвал нас четверых.
-- Поздравляю, юные друзья! И тема многообещающая, и
разработка солидная. Мы с моим другом Карлом-Фридрихом
Сомовым,- он кивнул на желтоволосого соседа,- хотели бы видеть
вас в коллективе нашего института. Возражения будут?
-- Ни в коем случае! -- заверил Эдуард.- Трудиться в вашем
институте -- предел мечтаний для начинающего ученого.
-- Я тоже так считаю. Вам надо подумать, в какой лаборатории
вы собираетесь трудиться.
-- В собственной,- твердо заявил Кондрат.- В Лаборатории
ротоновой энергии.
Ни о собственной лаборатории, ни о ее названии мы между
собой не говорили, это была отсебятина Кондрата. Ларр,
вероятно, удивился не меньше, чем мы трое, но не стер улыбки.
-- Как думаете, Карл-Фридрих,- сказал он Сомову,найдется ли
у нас особая лаборатория для четырех юных талантов? Название ей
уже дано, так что остается немного -- выделить помещение,
заказать оборудование, разработать программу экспериментов,
утвердить штат...
-- Посмотреть можно,- неопределенно ответил Сомов.
-- Завтра ждем вас,- сказал Ларр,- Поскольку научная
программа у вас, кажется, разработана на несколько лет,
принесите и ее.
Дома мы набросились на Кондрата.
-- Нет, ты сошел с ума! -- негодовала Адель.- Представить
завтра программу! Да нам месяца не хватит. Все, что ты Ларру
наговорил,- несерьезно.
-- Не все, но многое,- поправил Эдуард.- Что Кондрат
выпросил нам лабораторию -- успех. Но успех может превратиться
в провал, ибо без обоснованной программы...
-- Программа есть,- сказал Кондрат.- Я ее уже составил.
-- Уже составил? Где же она?
-- Здесь! -- Кондрат хлопнул себя по лбу.
9
Я устал размышлять. Сидеть в кресле и вспоминать прошлое --
тоже работа. И утомительная работа. Проще действовать у стенда
руками, чем перекатывать мысли, как валуны. Я снял оба датчика
мыслеграфа, закрепленные за ушами. Все, что я думал и что
разворачивалось в мозгу живыми картинами, зафиксировано на
пленку. Если захочу, она заговорит моим голосом, покажет, что
видели мои глаза в прошлом и сегодня. Интересно, заметил ли
Сомов, что я слушаю его, навесив датчики? Вряд ли! Хоть волосы
у меня не так длинны и не так кудрявы, как у Эдуарда, но уши
они прикрывают. Я засмеялся. КарлФридрих Сомов дьявольски умен.
Он мог и не заметить двух крохотных датчиков за ушами, но он не
мог не знать, что я ими непременно воспользуюсь. Программу
воспоминаний па экране дисплея он заметил сразу. И что любые
мои мысли и слова будут фиксироваться, он знал заранее. Значит,
и сам говорил не только для меня, но и на запись.
-- Тем лучше,- сказал я вслух и встал. Раньше, работая
здесь, я часто забывал и об обеде, и об ужине. Сегодня забывать
о еде резона не было.
Мне захотелось перед уходом еще раз заглянуть в комнату
Кондрата. Бывая тут, он чаще садился на диван, а не за стол. Я
поглядел на научный иконостас над столом: четыре гения, четыре
лика -- Ньютон, Эйнштейн, Нгоро и Прохазка,- и сел на диван.
Теперь с противоположной стены в меня вглядывались два
физика -- Фредерик Жолио и Энрико Ферми. И я вспомнил, что
великая четверка была над столом с первого дня лаборатории, а
эти двое появились незадолго до ухода Адели и Эдуарда. Эдуард
тогда удивился:
-- Зачем еще два портрета, Кондрат? К нашей тематике их
работы отношения не имеют.
-- Для Мартына,- буркнул Кондрат.- Чтобы не забывал, что
ядерщик, как они.
-- Если для Мартына, то повесь их в его кабинете, а не у
себя.
Переносить ко мне портреты старых ядерщиков Кондрат не
захотел. И часто всматривался с дивана в оба портрета, что-то
выискивал в тонких, одухотворенных лицах. Я как-то тоже
поинтересовался, чем они так привлекают его.
-- Великие ученые, разве ты не знаешь?
-- Знаю. Но Эдик прав: портреты Исаака Ньютона, Альберта
Эйнштейна, Доменико Нгоро и Клода-Евгения Прохазки больше
отвечают тематике нашей лаборатории. Будем поклоняться тем, кто
нам ближе.
-- Что называть поклонением? У этих двоих судьба сложилась
по-иному, чем у Ньютона, Эйнштейна и Нгоро. Те просто творили,
шли от одной великой теории к другой. И Прохазка таков же. А
эти отреклись от собственных великих достижений. Научная
трагедия двух гениев, разве не интересно? Тема для
литературного произведения.
Никогда до этого я не замечал, чтобы Кондрата интересовала
литература, живописующая личные драмы. Биографии великих ученых
занимали его гораздо меньше, чем их научные труды.
Больше мы не разговаривали о двух старых физиках. Было не до
них...
Я вышел из кабинета Кондрата и направился домой.
Утром я пришел в свой бывший кабинет, как на службу. Опять
прикрепил к ушам датчики мыслографа и принялся восстанавливать
в памяти прошлое.
Итак, мы четверо стали сотрудниками знаменитого института. И
не просто сотрудниками, а работниками собственной лаборатории.
Однако оказалось, что в этом есть свои неудобства. Лаборатория
существовала лишь на бумаге. Помещения не было: все свободные
комнаты давно освоили другие лаборатории и мастерские.
-- Как вы отнесетесь к тому, что институт построит для вас
специальный корпус? -- спросил Карл-Фридрих Сомов.
Мы отнеслись хорошо -- и совершили ошибку. Даже Кондрат,
горячей всех настаивавший на самостоятельности, вскоре понял
наш просчет. Если бы мы отвоевали себе комнатушку, кого-либо
потеснив, работа началась бы неотлагательно. Но нам сперва
проектировали, потом строили, потом монтировали отдельный
безделье. Адель проверяла многократно проделанные вычисления,
Эдуард внедрялся во все отделения института и всюду
предсказывал, что на нас четверых вскоре будут с почтением
оглядываться прославленные научные старцы.
-- И ведь верят! -- со смехом говорил он.- Считаю, что
теперь мы просто не имеем права быть меньше, чем научными
титанами.
-- Болтун! -- сердился Кондрат.
-- Не болтун, а популяризатор. Нечто гораздо более почетное.
Строительство и монтаж лаборатории друзья поручили мне. Но я
провалился. Каждый день приходил к Сомову, каждый день на
что-то жаловался и чего-то требовал. Он обещал ускорить работы
-- ничего не ускорялось.
Адель первая поняла, что Карл-Фридрих Сомов наш
недоброжелатель.
-- Он почему-то не терпит нас, но старается не показать
этого,- заявила она.- Я читала в одной старой книге, что был
такой термин: <тянуть резину>. Вот он и тянет резину, хотя я
сама не очень понимаю, что это за штука -- резина, которую
нужно тянуть.
-- Которую не надо тянуть! -- поправил Эдуард.- Резина --
древний строительный материал, ныне не употребляется. Для чего
ее тянули, сейчас не установить. Но хорошего в этом не было,
это точно.
-- Разберись! -- приказал мне Кондрат.- Не что такое резина,
а для чего ее тянет Сомов. Выясни его истинное отношение к нам.
Но как я мог выяснить истинное отношение Сомова, если он
скрывал его за маской вежливости. На невыразительном лице
ничего не открывалось, а в душу залезть я не мог. Кондрат пошел
вместе со мной к Сомову.
-- Я его раскрою, Мартын! Сцена будет впечатляющая.
Сцена, разыгранная Кондратом, мало походила на деловое
объяснение. Кондрат обвинил Сомова, что тот намеренно мешает
нашим исследованиям, потому что не верит в их значение. И Сомов
немного приоткрылся. В глубоко посаженных тусклых глазах
замерцало что-то живое.
-- Вот как -- не верю в значение ваших работ? -- В голосе,
который Кондрат называл <желтым>, послышалась ирония.- А почему
должен верить? Потому, что вам этого хочется? Основание
недостаточное. Покажите результаты, и посмотрим, каковы они.
-- Чтобы были результаты, нужно, чтобы мы начали работать, а
вы этому не способствуете! Вы словно опасаетесь чего-то
плохого. Вот ваше отношение к нам.
Он высокомерно усмехнулся. Улыбка редко появлялась на его
лице, а такая -- особенно.
-- Если бы я опасался чего-то плохого, я вообще не разрешил
бы вашей лаборатории. Но известные сомнения у меня имеются. Наш
директор горячо увлечен вами, у меня такого увлечения нет.
Очень надеюсь, что в дальнейшем вы опровергнете все мои
сомнения.
Этот разговор имел два результата: строительство лаборатории
ускорилось и Кондрат возненавидел Сомова. Ненависть была столь
острой, что представлялась почти беспричинной. Кондрат выходил
из себя при одном упоминании о Сомове. И чтобы не порождать
вспышек, мы трое сговорились при Кондрате помалкивать о первом
заместителе директора института.
Затем произошли два важных события: стала функционировать
наша лаборатория и развалилась наша творческая группа.
Адель объявила, что выходит замуж за Кондрата.
10
Лишь впоследствии я понял, что только для меня было
неожиданным решение Адели и Кондрата соединиться. Я слишком
ушел в конструирование и наладку ротонового генератора и
