было, когда он становился похожим на других.
Я заглянул в комнаты Адели и Эдуарда, но не стал в них
задерживаться. Даже духа бывших хозяев не ощущалось в этих
самых роскошных помещениях лаборатории. Еще при мне Кондрат с
яростью выметал, выбрасывал, выскребывал все, что хоть
отдаленно напоминало о ней и о нем. Сам он сюда никогда не
заглядывал, мне эти комнаты были не нужны, только компьютер
порой включал автоматические пылесосы. "Что же осталось в моей
комнате?" -- думал я. Ведь ссору со мной Кондрат переживал
сильней, чем разрыв с Аделью и Эдуардом.
Пораженный и растроганный стоял я посреди своей комнаты.
Ничего не изменилось в ней. Будто я не год назад, а только
вчера покинул ее. Если бы сюда заходил посторонний, он
непременно что-нибудь изменил бы и переставил: стул, стоявший
боком к столу, так и просился придвинуть его поаккуратней,
настольная лампа -- я любил это древнее световое приспособление
-- по-прежнему торчала на краю стола. Я всегда ставил ее на
самый край, чтобы побольше было на столе свободы,- коснись кто
неосторожно, вмиг упадет. Нет, не упала, не сдвинута к
середине. Я сел за стол, выдвинул ящик -- там, на кучке бумаги,
лежал наискосок мой калькулятор. Хорошо помню, что бросил его
именно наискосок, времени не было поправить. Вот он лежит,
придавив своей тяжестью легкие пластиковые листочки, ни разу за
год моего отсутствия его не коснулась чужая рука...
И хотя ничего в моей комнате не изменилось, я не ощущал в
ней заброшенности. Ничто не свидетельствовало, что ее посещали,
но я сразу уверовал, что Кондрат в ней бывал: входил, пересекал
по диагонали, останавливался, осматривался и уходил -- так
случалось, когда я в ней работал, так происходило и после
нашего разрыва. Только Кондрат мог двигаться в этой небольшой
комнатушке, ни до чего не дотрагиваясь. Нет, здесь не было
уважения ко мне, скорей уж мщение: вот ты ушел, мне трудно без
тебя, так смотри -- ничего не беру, ничего не меняю, все твое,
твое! Тебя нет -- есть недобрая намять о тебе! С Аделью и
Эдуардом он вел себя по-иному.
Я достал из стола чистый журнал для записей и на первой
странице вывел заглавие: "Лаборатория ротоновой энергии.
Создание и гибель замысла".
Тема теперь была обозначена ясно. Оставалось расчленить ее
на важнейшие события и каждое исследовать особо. Кондрата, будь
он жив, взбесила бы моя педантичность, он выходил из себя
всякий раз, когда я разрабатывал методику очередного
эксперимента. Он привык скакать через ступеньки. Ему это
удавалось. Но я не обладал его чудовищной прозорливостью.
Историю исследований Кондрата я мог описывать лишь шаг за
шагом, а не теми гигантскими прыжками, как она реально мчалась
к трагическому финалу.
И я вывел на второй странице:
Основные ступеньки движения
1. Знакомство на лекции профессора Прохазки.
2. Туманные идеи Кондрата Сабурова.
3. Содружество четырех. Идеи проясняются.
4. Диплом и назначение в Объединенный институт N 18.
5. Лучезарный Огюст Ларр и зловещий Карл-Фридрих Сомов.
6. Лаборатория ротоновой энергии получает первое признание.
7. Женитьба Сабурова и бегство Ширвинда.
8. Эдуард Ширвинд возвращается.
9. Карл-Фридрих Сомов ставит палки в колеса.
10. Сабуров обнаруживает ошибки в своей теории.
11. Измена Адель Войцехович и Эдуарда Ширвинда.
12. Изгнание Мартына Колесниченко.
13. Взрыв.
-- Отличная программа! -- произнес за моей спиной
насмешливый голос.- Если не ошибаюсь, друг Мартын, вы
собираетесь писать детективный роман в древнем стиле --
таинственные преступления, любовные страсти, злобные противники
и прекраснодушные покровители... Не так?
Я вскочил. Позади стоял Сомов. Его глубоко посаженные глаза
горели, широкое лицо кривилось в усмешке. Он наслаждался,
словно поймал меня на скверном поступке, которого заранее
ожидал. Я возмутился:
-- Кто дал вам право вторгаться в мою комнату? Я не посылал
разрешения на вход.
Усмешка слетела с его лица, как сдернутая маска. Теперь он
глядел холодно и хмуро. Тысячи раз я видел его таким.
-- Обращаю ваше внимание на две ошибки, друг Мартын.- Голос
звучал бесстрастно и отстраняюще -- тот "желтый" голос, каким
он разговаривал с подчиненными. Во всяком случае, со мной --
всегда.- Первая: заместителю директора института не требуется
иного разрешения на вход в любую лабораторию, кроме его личного
шифра. Вторая: эта комната не ваша, а бывшая ваша. Если вы того
пожелаете, она снова станет вашей. Но вы такого желания пока не
высказывали.
Во мне все сильней закипал гнев.
-- Даже положение заместителя директора не дает право
высматривать через мое плечо, что я пишу.
-- Третья ошибка. Я не заглядывал вам за плечо.- Он показал
на дисплей настольного компьютера, на нем сияла исписанная мной
страница.- Советую в другой раз использовать старинные
карандаши, а не современное стило, переносящее каждую букву на
экран. Укажу и на четвертую ошибку. На дисплее изображена
программа расследования катастрофы: именно то задание, которое
мы с Ларром вам предложили. Стало быть, нет вины в том, что я
случайно с ней познакомился.
Я взял себя в руки.
-- Все логично. У вас есть замечания к программе?
-- Пока стилистические. Лучезарный Огюст, зловещий
Карл-Фридрих, бегство Ширвинда, измена, изгнание... Не слишком
ли много цветистой старины даже для любителя старого стиля?
Например, вот это: "ставить палки в колеса"! Колесный транспорт
можно увидеть только в музеях. К чему в век ракет и
антигравитаторов такие древние термины?
-- Хочу доказать, что и в наш век антигравитаторов иные
старинные выражения точно отражают реальность.
Он сел, не дожидаясь приглашения.
-- Ваше право. Как вы догадываетесь, я пришел не для того,
чтобы вычитывать с дисплея предварительную программу вашего
расследования. Будет день, вы сами доложите мне методику
поиска.
-- Результаты, а не методику,- поправил я. Сомов многого
хотел. Наши личные отношения, сколь ни важны они были для
Кондрата и меня, Карлу-Фридриху Сомову раскрывать я не
собирался.
Он пожал плечами.
-- Границы установите сами. Я не любитель старинных
детективов, так что с этой стороны можете оставаться спокойным.
-- Итак, вы пришли сюда ради того, чтобы...- напомнил я.
-- Совершенно верно: чтобы вручить вам эту папку с
документами лаборатории.
Он протянул толстый пакет, который держал в руках. Я сказал:
-- Разве я не говорил вам с Ларром, что отчет комиссии,
расследовавшей катастрофу, и личные дневники Сабурова меня пока
не интересуют? Я обращусь к ним, когда стану сверять свое
мнение с официальными выводами.
-- Вот, вот! Пусть все эти документы будут у вас под рукой,
когда понадобятся. Кстати, здесь не только доклад комиссии и
дневники Сабурова, но и рабочие журналы лаборатории. Без них вы
вряд ли восстановите в памяти все детали экспериментов.
Я положил пакет на стол. Было что-то раздражающее в
настойчивости, с какой Сомов стремился заранее воздействовать
чужими мнениями на мое не сложившееся пока собственное мнение.
-- Кажется, вас беспокоит, что мое заключение будет сильно
отличаться от того, какое вы хотели бы получить?
Он хладнокровно снес мой выпад.
-- Почему вам так кажется?
-- Ну знаете, Карл-Фридрих!.. Наши с вами отношения никогда
не были дружескими. Эдуард острил, что если всюду, где вы
говорите "да", поставить "нет", то будет сносно. Но до этого с
вами трудно.
-- Ширвинд хорошо острил, мне часто нравились его шутки. И
отношения с вашей блестящей четверкой могли быть лучшими, чем
реально были. Но какую это имеет связь с сегодняшней беседой?
-- А ту,- резко сказал я,- что мы всегда были вам нежеланны
в институте. И особенно был неприятен я. Разве вы не жаловались
на мою бесцеремонную прямоту еще больше, чем на грубость
Кондрата? И сомневаюсь, что вам нравились остроты Эдуарда!
Уверен, что из всех кандидатур в расследовании трагедии с
ротонами моя -- самая для вас неприемлемая. Могу представить
себе, какой нажим оказал директор на вас, чтобы вы согласились
привлечь меня, а не другого.
-- Вашу кандидатуру предложил я, а не Ларр,- холодно
возразил он.- И могу информировать, что он согласился только
под моим нажимом.
Я бы жестоко соврал, если бы сказал, что ожидал такого
признания. На какую-то минуту я растерялся. Сомов пристально и
спокойно глядел на меня.
-- Все-таки, думаю...
Он прервал:
-- Будет еще время разобраться во всех "почему" и "отчего".
Сейчас вы знаете, что я сам пожелал вашей кандидатуры, и это
облегчит мою просьбу к вам.
-- Вы сказали -- "просьбу"?
-- Я сказал -- "просьбу". Она такова. Со временем ваши
выводы станут известны всем. Но пока они не отлились в
окончательную форму, не делитесь своими соображениями ни с кем.
Особенно с вашими друзьями Войцехович и Ширвиндом. Они, вы сами
понимаете, пристрастны.
Я снова сделал ошибку. В этот первый день расследования мне
предстояло непрерывно ступать на тропки, уводящие от истины.
-- Я толкую ваши слова, Карл-Фридрих, что посвящать в свои
предварительные соображения я должен только Ларра и вас?
-- Вы неправильно толкуете мои слова, друг Мартын. Только
меня. Академик Ларр относится к тем, кого нельзя знакомить с
фактами, не получившими завершенной оценки. И скажу откровенно:
я настаивал на вашей кандидатуре не только потому, что вы лучше
всех знаете ротоновую лабораторию, но еще и потому, что с вами
надеялся легче, чем с другими, достичь такой договоренности.
-- Карл-Фридрих! Что кроется за вашими странными просьбами?
-- Только одно. Огюст Ларр -- выдающийся энтузиаст чистой
науки. Но я опасаюсь, что в вашем расследовании обнаружатся
обстоятельства, весьма далекие от специфических научных задач.
Зачем подвергать испытанию глубокую мысль и чуткую совесть
нашего руководителя?
Нет, решительно в этот день мне суждено было нагромождать
одно заблуждение на другое!
-- Это звучит так, словно вы опасаетесь раскрытия каких-то
преступных действий, задевающих вас лично!
-- Преступных действий? И задевающих меня лично? Уж не
подозреваете ли вы, что какие-то мои административные решения
вызвали взрыв в лаборатории?
-- Во всяком случае, не буду поражен, если обнаружится
что-либо похожее. Вы столько мешали нам, столько...
-- Ставил вам палки в колеса, так? -- Он кивнул на дисплей,
там еще сияла моя программа. Я резким нажатием кнопки погасил
экран.- Что ж, исследуйте и это, друг Мартын.
-- Не премину,- с вызовом отозвался я. Впервые он улыбнулся.
В улыбке было больше печали, чем сарказма. Что-что, а печаль
мало соответствовала его характеру.
-- Вот видите, вы уже сами готовы признать, что в трагедии
могут появиться побочные к науке обстоятельства. Это меня
устраивает. Для полноты укажу вам еще одну тему из таких
побочных. Имею в виду вашу личную роль в лаборатории.
-- Вы, кажется, считаете, что я причастен к взрыву?
-- А почему бы и нет? Вы глубже всех разбираетесь в
специфике ротоновых исследований, вы были близким другом
Сабурову... И вы поссорились с ним, да еще так, что и слышать
не хотели о ротонах, создали собственную, принципиально иную
лабораторию. Сабуров, вы это сегодня сами узнали, не отменил
вашего входного шифра, он оставил вам возможность возвращения,
но вы возненавидели его лабораторию и его самого. Отсюда один
шаг до мщения. Логическая цепь, не правда ли?
Я засмеялся. Мой смех звучал, наверно, невесело.
