- Я пригласил вас, чтобы узнать ваше мнение, а не для того, чтобы
делиться своим.
- Да, так обычно ведут расследования. Но случай необычный. Давайте
вести его нестандартно. И начнем с того, что не вы нам, а мы вам будем
задавать вопросы.
- Можно и так.
- Тогда жду ответа на мой первый вопрос.
- То есть какое у меня создалось мнение о происшествии? Я мог бы
ответить: пока никакого. И будет достаточно правдиво. Но не вполне точно,
ибо фраза "никакого мнения" тоже своего рода мнение.
- Согласен. И уточняю: какое конкретно мнение выражает абстрактное
утверждение, что мнения нет? Уверен, что за внешней неопределенностью
вашего ответа таится нечто определенное.
- Вы угадали. Мое мнение таково. Взрыва сгущенной воды не могло быть.
Все, что я знаю о технологии изготовления и хранения этого продукта,
решительно исключает возможность катастрофы. А взрыв совершился.
- Вы хотите сказать, что причины катастрофы лежат вне уровня
современной науки?
- Именно это!
- И вы собираетесь требовать, чтобы мы - я и Эдуард Барсов - подняли
вас над уровнем современной общеизвестной науки?
- Уверен, что вы можете это сделать.
- Мы это сделаем. Начну с того, что причина катастрофы, по нашему
мнению, таится в характере исследовательских работ в Институте
Экспериментального Атомного Времени, который я возглавляю. И скажу больше
- ничто иное, кроме экспериментов над атомным временем, не может явиться
научным объяснением катастрофы.
- Стало быть, вы принимаете на себя ответственность за трагедию?
- Что называть ответственностью, друг Рой? Понятие это
неопределенное. Его можно понимать и как сознательное устройство
катастрофы. Этого не было. Мы и не догадывались, что катастрофа возможна,
до того как она совершилась. Лишь оглядываясь назад, анализируя
обстоятельства трагедии, мы допускаем, что вызвать ее могли некоторые из
наших исследований.
- Не предвидели, значит, преступления не было. Но и определенности
тоже пока нет. "Не вызвали, но могли вызвать", "оглядываясь на прошлое",
"анализируя", "допускаем"... Вряд ли такие уклончивые формулировки сочтут
доказательными.
- Вам придется удовлетвориться ими, ибо никто другой, кроме нас, и до
такой неопределенной определенности не дойдет. Поверьте, друг Рой, ни один
человек ни на Урании, ни на Земле и не подумает заподозрить нас в
несчастье. Мы спокойно могли бы сказать: не знаем, не понимаем,
столкнулись с загадкой. Как бы вы поступили в таком случае?
- Власть закрыть ваш институт у меня есть...
- Нет у вас такой власти, Рой! Вам прежде понадобилось бы доказать,
что эксперименты с атомным временем явились причиной взрыва на
энергоскладе. А как бы вы это сделали? Где бы нашли факты? Какие бы
выставили аргументы? И второе: в наших работах заинтересована вся
человеческая наука, они отражены в плане Академии наук в разделе
важнейших. И то, что их перенесли на Уранию, местечко для самых опасных
исследований, свидетельствует, что какая-то неизвестная угроза от опытов с
атомным временем заранее учитывалась, но полагалась менее важной, чем
возможный успех. Это вам ничего не говорит?
Я не сомневался, что Чарли идет на встречу с Роем Васильевым как на
сражение. И что Чарли не постесняется припереть Роя к развилке двух
одинаково рискованных решений: либо прервать наши работы без строгого
обоснования, либо оставить их без твердых гарантий безопасности. Но чтобы
Чарли повел дискуссию с такой дерзостью и так бесцеремонно показал Рою
Васильеву его беспомощность - это было неожиданно! Я переводил взгляд с
одного на другого. Чарли раскраснелся, глаза его сердито блестели. Я
иногда видел его таким, но то были минуты крайнего раздражения, приступы
злости при больших неудачах. Сейчас не было ни поводов раздражаться, ни
причин злиться. Чарли временами актерствует, особенно когда ударяется в
парадоксы, позы в такие минуты просто поражающие. Однако и позы нынче не
было, он не актерствовал: и нападал, и защищался по-серьезному.
А Рой Васильев глубоко откинулся в кресле, слушал с безмятежным
хладнокровием: ему, он показывал, даже нравится запальчивость директора
Института Экспериментального Атомного Времени, он, мол, способен слушать
не прерывая, сколько Чарли вздумается говорить.
Но Чарли выдохся и замолчал, и заговорил Рой.
- Очень интересно и по-своему убедительно, - объявил он, лениво
покачивая ногой, закинутой на ногу. - Чего-то в этом роде я и ожидал. В
дороге я штудировал ваш рапорт о взрыве, посланный в Академию наук, там вы
коснулись и этого вопроса, правда, сослагательно: не могут ли изменения
атомного времени, волнообразно распространяясь, сказаться и на расстоянии
от ваших лабораторий? Уже формула - волны времени, проникающие сквозь
стены хорошо экранированных лабораторий, - поражает... Неподготовленному
трудно снести... Но столько на Земле говорят об Урании вообще, о вашем
институте в особенности! Многие убеждены, что вы конструируете машину
времени, любимый механизм в романах старых фантастов. Один филолог,
проведавший о моей поездке на Уранию, просил меня прокатиться в прошлое
лет на восемьсот и записать два-три горных языка на Кавказе - у него
какая-то своя теория их происхождения, но он не может ее обосновать, те
языки давно вымерли. В общем, друг Чарльз, если вы подробней введете меня
в существо ваших изысканий, это будет не только в моих, но также и в ваших
интересах.
И Чарли ответил блестящей лекцией. Он совмещал в себе ироника и
софиста не только с глубоким экспериментатором, но и с мастером
популярного изложения. Он сел на одного из любимых коньков и сразу погнал
в галоп. Вот такой же сверкающей лекцией десять лет назад он убедил
президента Академии наук Альберта Боячека разрешить строительство на
Урании нашего института. Мы с Павлом тогда сидели в зале рядом и то и дело
издавали невнятные возгласы восторга, в такое возбуждение привел Чарли
нас, тоже неплохо разбиравшихся в атомном времени. Не берусь сейчас
восстановить ту форму, в какой Чарли вдохновенно ораторствовал перед Роем,
попробую передать хотя бы смысл его лекции.
Пусть не говорят при нем о какой-то дикарской машине времени, так
Чарли начал. Он, Чарльз Гриценко, - физик и инженер, а не писатель
фантастических повестей. Его захватывают лишь реальные возможности науки,
а не заоблачные полеты неупорядоченного мечтательства. Переброс больших
материальных масс из настоящего в будущее или, тем более, в прошлое -
детская сказочка. И столь же далеки от реальности все воображаемые
конструкции, названные машинами времени. Цель Института Экспериментального
Атомного Времени, между прочим, состоит и в том, чтобы доказать вздорность
подобных сказок. Да, конечно, мы в своих установках искусственно меняем
ток времени - то замедляем, то ускоряем его. Но это совершается лишь в
недрах атома. Эксперименты с ядерным временем мы освоили, теперь шагнули
из теснин ядра в атомное электронное облако. О выходе из атомов в толчею
молекул мы пока и не мечтаем.
Время - это всеобъемлющая река, в ней плывут все события жизни,
продолжал Чарли - научный соловей, увлеченный только своей песней и не
слышащий ничего больше. Иначе он бы заметил, что Рой Васильев слушает его
вовсе не так внимательно, как можно было ожидать.
А Рой тем временем бросал на меня быстрые взгляды, словно проверяя,
какое у меня впечатление от вдохновенной речи моего начальника; я также -
и по возможности незаметно - пытался определить, что думает сам Рой. И уж
конечно, Чарли и помыслить не мог, что Рою известно все, о чем ему
говорят, что он дьявольски осведомленный парень, этот невозмутимый
следователь, и ловко прикрывает свою эрудицию ширмой внешнего интереса.
Вдруг развернувшаяся безмолвная борьба - борьба между Роем и мной - до
Чарли и намеком не доходила, меня самого она застала врасплох; я молчаливо
защищался, не было иного выхода - ведь дело, в конце концов, касалось не
только меня. Ни один звук, ни одно движение не говорили о разгоревшейся
схватке. Был именно тот случай, когда пси-поле собеседника, я скажу
сильней - противника, ощущается без специальных датчиков, фиксируется не
на ленте самописца, а реакцией души. Я уже знал, что отныне
проницательное, как удар копья, понимание Роя направлено в меня как в
фокус тайны. И что он, не думая это показывать Чарли, знает, что мне об
этом известно. Чарли выстраивал для Роя стартовую площадку, чтобы
облегчить тому понимание. Но если бы я мог закричать: "Перестань, не
ведаешь, что творишь!" - я бы крикнул.
Да, время - это всеобъемлющая река Вселенной, вдохновенно доказывал
Чарли. Но каждая река слагается из тысяч струй, ее колеблют миллионы волн.
Именно так обстоит дело и с могучей рекой нашего общего физического
времени. Оно складывается из миллиардов локальных времен, в нем слиты
мгновения ядерных превращений, атомных взаимодействий, молекулярных
реакций, каждая мельчайшая молекула, каждая атомная комбинация частиц,
каждая упорядоченная молекулярная микроструктура атомов вливается в общий
поток времени своим крохотным ручейком. Нет, мы еще не способны повелевать
суммарным временем, величественным потоком, текущим в космосе из прошлого
через настоящее в будущее, мы плывем в нем безвольной щепочкой, куда нас
бросают волны: кораблей, прокладывающие самостоятельный путь в этой
грандиозной реке Вселенной, долго еще не сконструируют. Но в глубочайших
глубинах потока космического времени мы уже способны кое-что сделать. В
наших лабораториях мы замедляем и ускоряем течение ядерного и атомного
времени. Отдельные атомы искусственно, раньше их соседей, выдвигаются в
будущее, так же искусственно задерживаются в прошлом. Но дальше
эксперименты пока не идут. В отчетах института за прошлый год указано:
"Методы воздействия на кванты времени найдены, методы слияния искусственно
деформированных квантов времени в единый микровременной поток
разрабатываются".
Рой задумчиво сказал:
- Стало быть, вы все же нашли способ преобразования настоящего в
прошлое или будущее?
Слишком элементарное толкование, возразил Чарли. Оно отдает все той
же примитивной машиной времени. Что такое настоящее и что такое прошлое и
будущее? Настоящее всегда приход из прошлого и уход в будущее, это разрез
по живой линии временного потока. Прошлое еще живет в настоящем, будущее
уже в нем живет. Выход в будущее лишь постепенно ослабляет прошлое, а не
уничтожает его сразу и целиком. Поэтому изменение временного тока
отдельных атомов не выбрасывает их сразу из молекул, а лишь ослабляет
связь с остальными частями молекулы. Молекула как бы расшатывается. Она
уже частично в будущем, еще частично в прошлом. Но любая разновременность
грозит разрывом структуры. Здесь база для многих опасностей.
- Сколько я понимаю, друг Чарльз, сейчас мы подходим к вашей гипотезе
взрыва на энергоскладе, - сказал Рой. - В докладе Земле вы только
осторожно упомянули о ней. Сейчас, вероятно, разовьете подробней?
- Вы не ошиблись, Рой, я перехожу к моей концепции катастрофы. В этой
связи должен поговорить о Павле Ковальском, помощнике Эдуарда Барсова.
Павел обеспечивал экранирование нашего института. Вас, конечно,
информировали, что лаборатория Эдуарда называется лабораторией
стабилизации времени. В ее программу входит поддержание постоянства поля