Ты опять впился в меня глазами, Эдик. Ты ведь знаешь, я этого не терплю!
Итак, я сказала Рою, что ты влюбился в меня почти мгновенно, как увидел.
Надеюсь, ты не будешь этого отрицать? И еще я сказала, что твоя любовь
показалась мне такой привлекательной, меня так трогало твое неизменное
восхищение мной, ты с такой доброй радостью следил за каждым моим
движением, что и я стала влюбляться в тебя.
- Этого не было, Жанна!
- Это было, Эдуард. Но тут вмешался Павел, сказала я Рою. Павел, в
отличие от тебя, был настойчив, когда чего-нибудь хотел добиться. И он
был... В общем, Павел был Павлом, тебе этого не нужно растолковывать, а
Рою я кое-что объяснила. Но был момент, Эдуард, когда я заметалась между
вами, не зная, кого выбрать. Очень короткий момент, но он был, и увлечение
мое могло тогда переломиться в твою сторону. Но ты отошел от
соперничества. Тебя поразило, что Павел, так страстно увлеченный наукой,
может испытывать и другие страсти. Тебя вмиг заинтересовало, а как я
отвечу на его домогания. Перед тобой появилась замечательная картина:
некто бесцеремонно прививает девушке свою любовь, стремительно заражает ее
своей страстью - ну как этим не полюбоваться? Как не поразиться могуществу
чувства, ведь он буквально теряет голову, когда перед ним появляется та
девушка? "Деятельный обсерватор" - разве не так шутит о тебе Чарли? Он еще
говорит: "неистовый наблюдатель"... А что до нас с Павлом, то я объяснила
Рою, что все совершилось по другой шуточке того же Чарли Гриценко: "Кто
ухватил, тот и отхватил". Очень точная оценка, доложу тебе. Павел всю меня
охватил своим чувством, у меня не стало желания сопротивляться. Так я
полюбила его. Так мы стали мужем и женой. Мы были счастливы, пока он не
поставил, а ты не разрешил последний злосчастный эксперимент. И разрешил,
вероятно, из того же восторженного любопытства: как удивительно, что опыты
наши удаются! Вот она, наша удивительная удача: Павел погиб, я не
восстановлю здоровья. Есть чему радоваться!
Теперь я знал, как мне держаться.
Я не впивался в нее глазами, чтобы не раздражать, но видел ее всю.
Она сидела у самописца пси-поля, я заранее поставил стул около него:
каждое движение ее души, каждый оттенок настроения фиксировались. Она
позволила себе расковаться, после гибели Павла это был первый случай. И
она так изменилась, что не только Повелитель Демонов, ясновидец Антон
Чиршке, не только я сам, но и любой знакомый не мог бы не порадоваться:
"Вы отлично выглядите, Жанна, помолодели и похорошели". Я не смел
разрешить себе трусости. Времени оставалось только на одно решение.
И я заговорил спокойно, даже издевательски - потому что она
несомненно сочтет это издевкой:
- Ты представила мне замечательный анализ моего характера.
Восторженное удивление перед всем, от всего!.. Неплохо бы продолжить и
дальше твое проницательное исследование. Ну, хотя бы на те минуты, когда я
восторженно любовался - другая формула не уложится в твое понимание меня -
фонтаном пылающей, дымной воды, забившей на месте энергосклада. Именно в
эти минуты я вспомнил о Павле и испугался, что с ним плохо, и опрометью
кинулся назад в лабораторию, забыв и о водном огненосном вулкане, и о
метавшемся неподалеку Чарли. Я вбежал к себе и увидел Павла, в агонии
рвущего руками с шеи петлю разновременности, ощущение ведь было такое, что
его душит какая-то петля.
- Зачем ты вспомнил это? - Голос Жанны стал глухим. Она побледнела,
положила руку на сердце.
Я холодно говорил:
- Хочу понять свое собственное поведение, используя твой
психологический анализ. Итак, он метался, а я стоял над ним. Что мне надо
было сделать? Наверно, выключить аппараты, погасить расширяющийся разрыв
времени в теле Павла. А меня удивило - ну, не восторженно удивило, этого
все-таки не было, просто удивило - зрелище необыкновенной агонии.
Согласись, еще ни один человек не наблюдал, как в душе реальным физическим
взрывом распадается связь времен. Хоть взглядом окинуть такую картину,
хоть секундным снимком запечатлеть ее в сознании. А когда я опомнился от
своего ненасытного любопытства - так ты глубоко и верно определила его, -
когда я кинулся к аппаратам, было уже поздно.
Она подошла ко мне вплотную. Секунду мне казалось, что она ударит
меня по лицу. Но она лишь выговорила сквозь сжатые зубы свистящим шепотом:
- Эдуард, ты пошутил, правда? Так страшно, что ты сказал!
Лишь тяжким усилием воли я принудил себя и дальше говорить спокойно:
- Жанна, все было, как я рассказывал.
Она уже верила и еще не верила. На бледном лице округлились
нестерпимо сверкающие глаза. Она пошатнулась. Я сделал движение поддержать
ее. Она отшатнулась от меня, как от змеи.
- Убийца! - прошептала она. - Эдуард, понимаешь ли ты это? Ты убийца!
- Убийца! - согласился я. - Что было, то было. Прошлого не изменить.
Я разил безошибочно. Я знал, на что наталкиваю ее, и не оставлял
иного выхода. Отомстить мне действием она не могла. Выход был один:
ненависть. Сейчас она заговорит о Рое Васильеве.
- Прошлого не изменить, - выговорила она посеревшими губами. - Ты
прав, прошлого не изменить. Но почему не изменить будущее? Ты знаешь, что
я сейчас сделаю? Я пойду к Рою Васильеву и расскажу, какие эксперименты ты
поставил с Павлом. Хоть это будет мне утешением - тебя выгонят с Урании,
тебе закроют двери в лаборатории. Не видеть тебя! Никогда не видеть!
- Ты этого не сделаешь. Никогда не сделаешь, Жанна!
- Пойду! - исступленно выкрикнула она. - Прямо от тебя - к нему!
- Не сделаешь! Ты все же любила Павла. Не верю, что ты надругаешься
над его памятью!
Ей понадобилась почти минута, чтобы обрести дыхание на ответ. Ее
захлестывало неистовство. Она была готова на все. Но в ее верности Павлу я
мог не сомневаться.
- Ты убил Павла, Эдуард, - сказала она наконец. - А теперь
измываешься надо мной! Какой честности ждать от презренного убийцы? Но
сказать, что я не любила Павла, что я хочу надругаться над его памятью!..
Боже мой, какая низость! Какая низость!
- Я убил Павла, не отрекаюсь. А ты собираешься плюнуть на его могилу.
Вот что будет означать твой поход к Рою Васильеву.
Она кинулась на меня. Не знаю, что она хотела: задушить насмерть или
только выцарапать глаза? Я схватил ее за руки. Она вырывалась с такой
силой, что меня мотало то вправо, то влево. Но я не выпустил ее рук, и она
ослабела. Я швырнул ее в кресло. Она опустила голову, громко зарыдала. Я
снова заговорил. Дело было не завершено. Надо было забить еще пару гвоздей
в гроб нашей былой душевной дружбы.
- Тебе не удастся заставить меня замолчать, Жанна. Я продолжаю. Ты
знаешь, что у Павла в жизни была одна цель, одна пламенная страсть:
реализовать практически свое великое открытие. Даже любовь к тебе лишь
соседствовала с этой страстью, не умаляя ее. Формально Павел был моим
помощником, но реально я был его учеником. Я его убил, так уж получилось,
но все силы своей души, все свои способности отдам завершению дела его
жизни. Пусть мир узнает, каким гением был этот человек, так верно любивший
тебя твой муж Павел Ковальский. Пусть не истлеет он безвестным в могиле!
Он заслужил памятник в Пантеоне великих людей человечества. И его
воздвигнут, тот нетленно-вечный памятник, если ты не помешаешь. Скажи,
скажи мне, Жанна, кому протянул бы руку Павел, если бы мог хоть на минуту
встать из гроба: тебе, его возлюбленной, его жене, столько подарившей ему
ласк при жизни и столь беспощадной к его памяти после смерти? Или мне, его
убийце, его верному ученику, думающему лишь о том, как показать миру
величие своего учителя?
Все совершилось, как и должно было совершиться. Поводов для
удивления, тем более восторженного, не нашлось: не все во мне Жанна
увидела верно, вряд ли в ту минуту последних уговоров мне было легче, чем
ей. Она с трудом поднялась, поправила растрепавшиеся волосы, она боялась
смотреть на меня, чтобы снова не взорваться.
- Пусть будет по-твоему, - сказала Жанна тусклым голосом. - Я не
помешаю завершению опытов. Но ты должен знать: ненавижу тебя! Безмерно,
бесконечно ненавижу! Теперь это будет единственной моей отрадой -
ненавидеть тебя! Ты просишь моей помощи в лаборатории, я вынуждена
помогать, но ненависть не смягчится. Помощь будет, а ненависть останется.
Вечно тебя ненавидеть! Боже мой, боже мой! Вечно ненавидеть!
Она ушла, хлопнув дверью. Я должен был сесть, чтобы не упасть, так у
меня дрожали ноги. Несколько минут не двигался, ни о чем не думал, ничего
не сознавал. Это не было беспамятство, потеря сознания или сон. Врачи,
наверно, заговорили бы об остром приступе нервного истощения. Я назвал бы
свое состояние острым истощением души, чем-то вроде кратковременной
смерти: я был в этом мире - и меня не было.
Восстановив себя, я подошел к самописцу пси-поля, подал выход на
диаграмму. Все было, как задумывалось. Нервное потрясение Жанны отразилось
в дикой пляске кривых, ее гнев - в их пиках и изломах, ее отчаяние - в их
падении вниз, почти к горизонту, к зловещей оси абсцисс небытия. Я
проверил программу процесса, задал сравнение со старыми записями.
Компьютер доложил, что процесс восстановлен на высоком уровне, он идет как
при жизни Павла. Большего и не требовалось.
Теперь оставалось совершить последнее вычисление: сколько мне
осталось жить?
7
- Сколько мне осталось жить? - вслух спросил я себя.
В общем, я успокоился, интерес к дате конца был скорее академическим,
чем практическим. Даже если бы вычисление показало, что жизнь быстро
шагает к распаду, это не стало бы теперь поводом рвать на себе волосы.
Завершение экспериментов именно таким способом было моим свободным
решением, негодовать на себя нелепо. Я только с интересом отметил, что
самоубийцы кончают с собой в состоянии аффекта, а у меня аффекта не было,
неистовство мутило сознание лишь до решения, страх небытия терзал до
внутренне принятого отказа от бытия. Конечно, я не радовался, но и уныние
не одолевало. Была даже некоторая удовлетворенность, что найден выход из
совершенной, казалось, безвыходности, да практическое любопытство: много
ли еще успею совершить всяких не имеющих отношения к эксперименту дел,
разных необязательностей, которыми всегда полно наше существование.
"Раньше в подобных случаях писали завещания и заверяли их подписями и
печатями", - подумал я. И почти весело рассмеялся - раньше не было
подобных случаев. Никто, даже после моей гибели, не должен догадываться,
что я ее предвидел, - она предстанет случайностью эксперимента, а не его
рассчитанным результатом.
Компьютер выдал утешительный расчет: жизни хватало и на дело, и на
безделье, можно и всласть соснуть, и разика два погулять по холмам Урании.
Я зевнул и потянулся. Желание сна - одно из самых сильных проявлений
жизни, но меня, пока я просто жил, на сон не хватало.
- Отказываясь от жизни, можно разрешить себе солидно поспать! -
сказал я вслух и засмеялся. Все получалось по любимой формуле: "Мне бывало
хорошо, даже когда было плохо".
Я пошел к двери. Неожиданно появившийся на экране Антон задержал
меня.
- Эдик, что такое! - заорал он. - Я возмущен, можешь мне поверить!
- Охотно верю, - ответил я. - Ты всегда чем-нибудь возмущен. Что на
этот раз вывело из себя Повелителя Демонов? Наверно, взбесил закон
сохранения энергии? Или ты по-прежнему негодуешь на таблицу умножения? Или
