хлопали друг друга по плечу, с ликованием утверждали, что совершили
открытие, с сокрушением признавались в неудачах, обвиняли себя в
бездарности, восхваляли свои таланты... Она переводила глаза с одного на
другого, щеки ее охватывало пламенем от внутреннего напряжения - всегда
красивая, она в такие минуты становилась прекрасной.
Так было и на этот раз: я говорил, она слушала. Наши эксперименты
трагически оборвались, но их надо довершить, чтобы не повторилось новой
трагедии. Их нельзя прервать, вызванные ими процессы продолжаются сами
собой, и сегодня невозможно установить, как далеко они зашли и чем
окончатся. Отказ от продолжения породит свои опасности.
- Даже если нашим соседям мало что грозит, то под угрозой мы с тобой,
Жанна, и в первую очередь - ты! - говорил я. - Только завершение
экспериментов способно гарантировать безопасность. Мы знали, начиная
опыты, что нас подстерегают многие неожиданности, и готовы были с ними
бороться, но всех предугадать не смогли. Жанна, Жанна, ты же ученый,
физик, мастер эксперимента, как же ты не понимаешь, что мы вызвали к жизни
злого джинна и не будет нам спокойствия, пока не возвратим его в бутылку
или не скуем на него путы!
- Ты прав, эксперименты надо закончить, - сказала она, когда я
высказался. - Постараюсь скрыть от Роя их суть. Если он ими
заинтересуется, а это для меня пока не очевидно.
- Он ими заинтересуется, Жанна!
Она ушла. Я подошел к окну, следил, как она перепрыгивала через
маленькие лужи, оставшиеся от недавнего потопа, обходила большие. Она ни
разу не оглянулась. У нее удивительная походка - упругая, стремительная.
Жанна, подпрыгивая, как бы взлетает. Сколько раз я украдкой любовался тем,
как она ходит между институтскими лабораториями! У меня было скверно на
душе. Я убедил ее, но не назвал реальных опасностей. Я не смел говорить о
них. Их надо было предотвратить, а не разглагольствовать на тему грядущих
ужасов. Я подошел к регистратору. Прибор писал нормальную кривую психополя
Жанны. Прогноз Антона Чиршке не подтверждался. Времени было еще
достаточно, чтобы разработать противодействие новым опасностям, которые
меня пугали. Теперь я ждал Роя Васильева.
3
Теперь я ждал Роя Васильева. Рой задерживался на Латоне. Вероятно, у
него были и другие задания, кроме расследования взрыва на складе сгущенной
воды. С Латоны прибыли два рейсовых планетолета с грузами для биостанции.
Для энергостанции и Института Времени не поступило ничего. Энергетики
нервничали. До установления причин взрыва воды их обязали ориентироваться
на ядерные генераторы, хотя они гораздо менее эффективны.
- Придется и нам ужать эксперименты с атомным временем, иначе говоря,
временно ограничиться безвременьем, - острил Чарли. - Это, естественно,
плохо, но ведь именно мы - основной потребитель энергии на Урании. Зато
другое хорошо: на Земле отдают себе отчет в серьезности аварии. Предвижу
полезное дополнительное внимание к работам Института Времени.
Особое внимание к нашим исследованиям было как раз тем, чего я хотел
бы избежать. Но после катастрофы об этом не приходилось и мечтать. Я
улыбался и отмалчивался. Однажды утром меня вызвал Чарли.
- Эдик, подними свои бренные кости и выметай их наружу, - почти
весело сказал он. - Мы идем встречать гостей с Земли. Нет, - поспешно
добавил он, - я вижу по твоим губам, что ты собираешься послать меня к
черту. К черту я не пойду. Жду тебя у входа через пять минут.
Одна из особенностей Чарльза Гриценко - точность. Он гордится, что
все у него минута в минуту, и говорит о себе: "Я повелитель времени, ибо
рабски ему покоряюсь. Я командую им в соответствии с его законами". Между
прочим, его успехи в экспериментировании с атомным временем обусловлены
именно уважением к законам времени, о чем я постоянно напоминал Павлу в
разгар иных его увлечений.
Я вышел из лаборатории на исходе последней из дарованных мне пяти
минут, и мы зашагали в космопорт.
Вероятно, это был первый ясный день после катастрофы. Теоретически
могу представить себе, что и до того попадались кратковременные
прояснения, но они прошли незамеченными. А сегодня на планету вернулся
полный дневной свет. Мардека светила ярко, было тепло, воздух, еще недавно
мутный, как дым, стал до того прозрачным, что от нашего института
виднелись башни космопорта, а это около двадцати километров.
- Авиетки я не вызывал, сядем в рейсовый аэробус, - сказал Чарли.
До отправления аэробуса было минут десять, мы присели на скамью.
Отсюда открывался всхолмленный простор зеленой, цветущей равнины. Если бы
я не знал, что нахожусь невообразимо далеко от Земли, на недавно мертвой
планетке, переоборудованной специально для опасных экспериментов,
недопустимых в окрестностях Солнца, я чувствовал бы себя как на Земле.
Впрочем, это и было "как на Земле", строители Урании постарались создать
на ней главные земные удобства. Нового в таком ощущении не было, каждый
хорошо знал, как на Урании творились "земности": мы восхищались нашей
планетой как великим достижением астроинженеров и космостроителей.
- Понимаю, ты тревожишься, - сказал Чарли, мое молчание и сейчас
подействовало на него информативно. - И хорошо, что тревожишься. Тревога -
рациональная реакция на любые опасности. Недаром один древний бизнесмен
телеграфировал жене: "Тревожься. Подробности письмом". Но не переходи
меры. Тревога не должна превращаться в панику. Роя мы преодолеем.
Эксперименты с временем он бессилен запретить.
- Смотря какие эксперименты, - пробормотал я.
- Любые! Мы работаем по плану, утвержденному Академией наук. И только
Академия правомочна внести изменения в свои планы. Между прочим, решения
Академии в какой-то мере зависят и от меня. Маловероятно, чтобы этот
землянин, неплохой космофизик, но никакой не хронист, взял на себя
ответственность за направление наших исследований. Думаю, в проблемах
атомного времени Рой Васильев разбирается не глубже, чем воробей в
интегральном исчислении.
Чарли хотел меня успокоить, но встревожил еще больше. Я предпочел бы,
чтобы Рой был полузнайкой, а не профаном в загадках атомного времени.
Полузнайка, так я считал, будет углублять уже имеющиеся у него знания, то
есть идти традиционной дорогой. Но профану все пути равноценны, он
способен зашагать и по тем, что полузнайке покажутся невероятными, а среди
невероятных, не исключено, попадется и наша с Павлом исследовательская
тропка.
- Ты не согласен? - поинтересовался Чарли.
- Согласен, - сказал я и молчал до космопорта.
В космопорте собралась вся научная элита Урании. Каждый начальник
каждой лаборатории, не говорю уже о руководителях заводов и институтов,
считал своей почетной привилегией присутствовать на встрече знаменитого
землянина. Впереди компактным отрядом сгустились энергетики, это я еще мог
понять: катастрофа на энергоскладе затрагивала прежде всего их. Но зачем
позвали биологов, было непонятно. Я так и сказал Антону Чиршке,
возбужденно вышагивающему в стороне от толпы. Он мигом перешел от
возбуждения к гневу. Он закричал, словно в парадной встрече видел мою
вину:
- А я? Я тут для чего, объясни?
- Вероятно, необходимо, чтобы ты предварительно пожал руку
следователю в присутствии всех, на космодроме, а уж потом с глазу на глаз
отвечал на его строгие вопросы. Без предварительных парадных церемоний, я
слышал, следствие не идет.
Антон сердито пнул ногой берерозку - хилое белоствольное деревцо с
листьями березки и цветами, похожими на пионы. Берерозка закачалась,
осыпая ярко-красные лепестки. Это немного успокоило Повелителя Демонов.
Я подошел к Жанне, она разговаривала с Чарли. Бледная, очень
печальная, очень красивая, она так невнимательно отвечала на его остроты,
что я бы на его месте обиделся. Но тонкости ощущения не для Чарли, она не
молчала, а что-то говорила, большего от нее и не требовалось. Чарли
отозвали в группу энергетиков, Жанна сказала мне:
- Мне трудно, Эдуард, но я креплюсь. Не тревожься за меня. Что нового
принесли вчерашние эксперименты?
Так она спрашивала каждое утро: вызывала по стереофону и задавала
один и тот же вопрос. И я отвечал одним и тем же разъяснением: нового нет,
идет накопление данных. Она грустно улыбнулась, выслушав стандартный
ответ, и пожалела меня:
- Ты плохо выглядишь, Эдуард. Не собираюсь отговаривать тебя от
круглосуточных дежурств у трансформатора атомного времени, ты все равно не
послушаешься. И не посылаю к медикам, ты к ним не пойдешь. Но все-таки
иногда думай и о себе.
- Я часто думаю о себе, - заверил я бодро.
Так мы перебрасывались малозначащими для посторонних фразами, с болью
ощущая сокровенное значение каждого слова. А потом на площадку спустился
планетолет с Латоны и вышел Рой Васильев. Он прошагал через расступившуюся
толпу, пожал с полсотни рук - мою тоже, - столько же раз повторил:
"Здравствуйте!" Это звучало почти приказом: "Смотрите: чтобы были
здоровыми!" Мне почудилось в ту минуту, что я воспринял его приветствие
как предписание лишь потому, что только что говорил с Жанной о здоровье, а
реально не было ничего, кроме заурядной обычности. И понадобилось
несколько встреч, чтобы я понял: у этого человека, астрофизика и космолога
Роя Васильева, не существует обыденности выражений и притупленной
привычности слов, он говорит их каждый раз почти в первозначном смысле, и
даже такое отполированное до беззначности словечко, как "спасибо", меньше
всего надо воспринимать как простую признательность. Дикарское
полуиспуганное-полумолящее "спаси бог!" куда точней - заклинание, а не
вежливая благодарность. В наших последующих встречах эта особенность Роя
сыграла немалую роль, но в тот первый день я и помыслить но мог, как
вскоре понадобится вдумываться в многосмысленность, казалось бы, вполне
однозначных слов.
Зато в аэробусе я составил себе твердое представление о внешности
гостя с Земли - единственное, что сразу о нем узналось точно.
Рой Васильев сидел в переднем кресле, у коробки автоводителя, лицом к
пассажирам. То один, то другой обращались к нему с вопросами, он отвечал
неторопливо и обстоятельно, пожалуй излишне обстоятельно, не быстрыми
репликами, обычными на Урании, а сложно выстроенными соображениями, в
каждую фразу вкручивалось с пяток придаточных предложений, уводящих то
вправо, то влево, то вперед, то назад от главного смысла. Я украдкой
запечатлел на пленке один из вычурных ответов о цели его командировки на
Уранию и ограничился этим: ничего важного он сегодня сказать не мог,
важное начнется, когда он по-деловому ознакомится с Уранией. Я молча
разглядывал посланца с Земли. Смотреть было на что.
Он был высок, этот Рой Васильев, почти на голову выше любого уранина.
Правда, как-то получилось, что на Уранию приезжали в основном люди
среднего роста и малыши, ни один из земных исполинов командировок сюда не
выпрашивал. На Земле Рой ростом никого бы не поразил, но здесь выделялся.
Худой, широкоплечий, длинноногий и длиннорукий, он плохо умещался в низком
кресле и то протягивал вперед ноги, то, поджимая их, высоко поднимал
колени. Лицо его тоже было не из стандартных - большая голова, собранная
из крупных деталей: широкий, мощной плитой, лоб, нос из породы тех, какие
называют "рулями", внушительный толстогубый рот и сравнительно маленькие
на таком крупном лице голубые, холодные, проницательные глаза. Рой
