но откинулась на спинку стула, она лучше Понсия поняла обстановку. Я
заметил, что она дотронулась рукой до плеча Понсия, тот даже не обернулся
- так внутренне кипел, что боялся выплеснуть ярость при любом движении.
Гамов ел почти с таким же аппетитом, как и Вилькомир Торба.
Константин Фагуста в очередной раз продемонстрировал, что способен есть
где угодно, что угодно и сколько дадут. Мы с Павлом выпили по стакану чая.
- Хорошо! - сказал Торба. - Мало, конечно, да ведь даровое. В том
проклятом подвале, где я больше суток простоял на ногах между стояками
отопления, я уже не надеялся, что когда-нибудь вкушу колбасы и печенья, да
еще с горячим чаем. Совершенно отчаялся.
- Отчаялись?
- А что еще оставалось, кроме отчаяния? Уверен был, что вы уже
передали власть остолопам оптиматам, а их солдаты отыщут меня и мигом
прихлопнут. Ваших солдат я боялся меньше. Вы любите эффекты, а не только
эффективность, даже глупые эффекты, лишь бы выглядели красочно.
- Какого же красочного эффекта вы ожидаете от меня? И даже заранее
объявляете его глупым.
- А каким его объявлять? Предадите меня Черному суду, глупейшему
учреждению, доложу вам, суд объявит меня изменником, что еще глупее, а
палачи бросят в яму с нечистотами, ваш любимый способ расправы, а что в
нем умного? Вам так нравятся запахи выгребных ям, что вы неспособны
отказать себе в таком удовольствии.
Понсий Марквард вообразил, что теперь можно без опасений взорваться.
- Вы слышите, диктатор? Этот негодяй осмеливается нападать на вас
лично. Я настаиваю - немедленно в тюрьму его, а не угощать пивом и
колбасой! А завтра пусть суд поставит последнюю точку в карьере этого...
- Садитесь! - приказал Гамов Маркварду. Не сомневаюсь, что злые
насмешки Торбы больно задели Гамова, но он вел свою линию, в ней было
место и для издевательств над собой. А мне Вилькомир Торба начал
нравиться. Этот человек не праздновал труса. Он понял, что расправы не
избежать, и мольбами не отделывался от гибели, а в последний раз
постарался ублажить тело и дух: вкусно поел, громко поиронизировал над
своими врагами. - Садитесь, Марквард! Обсуждение продолжается. - Понсий
сел. Гамов продолжал: - Насколько слышу, Торба, любимым вашим аргументом
против противников является обвинение в глупости. Очень обидное обвинение.
В политике глупость горше преступления. Начнем с меня и моих товарищей. В
чем вы открыли нашу политическую глупость?
- Философских проблем вашей политики сейчас касаться не буду... А
конкретно - в отношении ко мне. Объявили розыск, заставили прятаться черт
знает где, собираетесь отдать меня в руки моих врагов либо в жуткие когти
ваших гонсалесов... Чем не глупость?
- А чем глупость? Вы изменник...
- Вот это и есть глупость - считать, что я изменник. Кому я изменил?
Собственному народу изменил? Даже такой олигофрен, как мой уважаемый
оппонент Понсий Марквард, не обвинит меня в измене народу, на это и его
глупости не хватит. Он скажет то, что уже тысячекратно твердил, - что его
программа лучше. Что она отвечает воле большинства, что я опираюсь на
меньшинство - интеллигенцию, всяких там художников, изобретателей... А я
отвечу, что народ голосует всегда за меня, а не за него. Видеть что-либо
другое в наших с ним взаимоотношениях - это и есть глупость.
- Вы изменили союзу Патины и Латании, хотя сами же спровоцировали
войну с Ламарией и Родером, а за ними и с Кортезией.
- Правильно, спровоцировал. Патина нуждалась в возвращении западных
земель, населенных патинами, а не ламарами. Это вековечная мечта нашего
народа. Я выразил волю народа, а не изменил ей. Меня тогда поддержали и
Марквард, и Милошевская. Нет здесь измены, диктатор.
- А то, что вы перешли к кортезам, ударили в спину нашей армии? Не
забывайте, что я командовал корпусом, который по вашей вине оказался во
вражеском окружении и потом с тяжелыми боями прорывался к своим.
- Гамов! Давайте рассуждать честно. Я изменил тем, с кем подписал
договор о союзе, - президенту Латании Артуру Маруцзяну и маршалу Антону
Комлину. Изменил потому, что они оказались в военном смысле бездарностями,
вели к гибели и мою родину, и свою страну. Сохранять союз с такими типами
было больше чем глупостью! Именно потому, что я не изменник, я изменил
союзу с Маруцзяном. И в этом качестве оказался не один. Нашлись у меня
умные и бесстрашные последователи, они повторили мое решение.
- Кто они, эти ваши последователи?
- Вы, диктатор! Вы и ваши друзья. Именно вы изменили Маруцзяну. И не
только изменили своему правительству, но и посадили его в тюрьму.
Впервые в этой дискуссии Гамов сразу не подыскал ответа. Торба
спокойно продолжал:
- Вот вы и сами видите, диктатор, что мы с вами едины в наших
действиях, только вы пошли дальше, чем я, и оказались счастливей. Как же
теперь не назвать ваше поведение глупостью? Не объявлять розыск
преступника и предавать в руки врагов, а пригласить меня вернуться, снова
вручить мне власть, снова восстановить наш разорванный союз - вот
единственно умная линия... Дружба патинов и латанов - историческая
необходимость, это понимает каждый патин. Я мог разорвать с Маруцзяном и
Комлиным, потому что они катились в пропасть, но зачем мне рвать с вами,
победителями? Только с вами я могу исполнить нашу мечту - объединить всех
патинов. Это понимаю я, этого не понимаете вы. Поэтому вы повесите меня
или утопите в навозе. Чем не глупость?
Гамов уже справился с минутным замешательством.
- Вы так уверены, что вас повесят или утопят, Торба?
- Был бы рад, если бы этого не случилось. Но одно то, что вы
пригласили с почетом за свой стол моих врагов, а меня, не дав переодеться
и умыться...
- Вы тоже сидите за одним столом со мной и с ними. Хотя и довольно
грязный, не отрицаю...
Понсий Марквард не вынес урагана в душе и вскочил. Он органически не
мог говорить сидя - видимо, не хватало воздуха на крик. И сейчас он заорал
во всю мощь своего гигантского рта:
- Хватит, диктатор! Мало того, что насильно за один стол... Еще
выслушивать клеветнические бредни! Прекратите недостойный спектакль! Под
стражу этого человека и немедленно передать его нам. На меньшее мы не
согласимся. Ясно?
Гамов уже достаточно "нагрелся", этого вспыльчивый Понсий решительно
не понимал. Мы с Прищепой переглянулись. У Гамова было точно такое лицо,
как в конце разговора с Данилой Мордасовым. И ситуация складывалась
похожая. Но Гамов запроектировал другой финал. Он властно скомандовал:
- Марквард! В последний раз предупреждаю - не сметь подниматься без
моего разрешения! Ненавижу, когда передо мной торчат чурбанами!
Но Марквард не сел. Он готовился еще что-то прокричать, но его
остановила Милошевская. Бледная, разъяренная, она тоже вскочила, низкий ее
голос звучал на самых низких нотах.
- Стыдитесь, диктатор! Мы надеялись на сотрудничество, а вы
организовали комедию дружеской встречи с изменником! Объявляю, что, если
вы отвергнете наши требования, мы немедленно удалимся.
- И обратимся к народу с сообщением, что вы отвергаете сотрудничество
с нами - и потому мы отвергаем сотрудничество с вами, - вызывающе добавил
Марквард.
- Это ультиматум? - холодно уточнил Гамов.
- Ультиматум! - бросил ему в лицо вождь оптиматов.
Взрыва ярости, так обычного у Гамова в трудных спорах, все же не
произошло. Ярость не была запланирована в программе беседы Гамова с
вождями патинов. И хотя приступ бешенства уже подкатывал к горлу, Гамов не
дал ему выхода. Он обратился ко мне и Прищепе:
- Помогите, не понимают меня! Говорим как бы на разных языках.
Павел, наверно, был заранее посвящен в сценарий беседы.
- Ваш язык им непонятен, диктатор. Надо найти человека, язык которого
был бы уважаемым оптиматам более доступен.
- Отличная мысль! - Гамов повернулся к своей охране. - Старшина
Варелла, переведите на свой язык мою просьбу лидеру оптиматов Понсию
Маркварду не вскакивать и спокойно участвовать в общей беседе.
Варелла четким шагом, как на параде, пошел на Маркварда и встал перед
ним. Тощий Марквард был выше солдата, но от Вареллы, плотного, массивного,
шло излучение почти звериной силы. Руки Вареллы сжались в кулаки.
- Садись, не то усажу! - грозно произнес Варелла, и его рука стала
медленно подниматься. И в такт вздымающемуся кулаку Понсий Марквард столь
же медленно опускался на стул. Несколько секунд Варелла постоял над
поникшим лидером оптиматов, потом обернулся к Гамову и доложил: - Все
понимает! Каждое слово доходит.
Все это совершалось в мертвом оцепенении зала. Понсий Марквард сидел,
морально уничтоженный, Вилькомир Торба изобразил на лице удовлетворение.
Людмила Милошевская, гневная, непреклонная, не отрывала пылающих глаз от
Гамова. Женщин, я замечал часто, ярость уродует, но эту, ведьминской
породы, женщину бешенство украшало. Самая лучшая поза для нее, подумал я с
уважением. Взвиться бы сейчас в ступе и дворницкой метлой смести нас всех.
Вместо этого естественного поступка она только сказала:
- Диктатор, я стою, как видите. Почему не разговариваете со мной на
своем солдатском языке?
Гамов сделал знак Варелле, чтобы тот воротился на свое место.
- Можете стоять, если хотите. Только поза эта смешная, подумайте об
этом. И еще вам скажу. Политика доныне область бесполая. И поэтому я
спокойно мог бы, как противника в политике, принудить вас к повиновению и
на солдатском языке. Но я хочу в бесполую политику ввести женское начало.
И начну с того, что не на политическом языке, тем более - не на
солдатском, а просто как мужчина женщину попрошу: сядьте, пожалуйста,
Людмила Милошевская, и примите участие в дальнейшей беседе - будем решать
очень важные вопросы.
Милошевская, не проговорив больше ни слова, уселась на свое место.
Торба, ни к кому не обращаясь, но достаточно внятно сказал:
- Что посадили их - хорошо. Но лучше бы выгнали вон.
Гамов гневно повернулся к нему.
- Вилькомир Торба, еще одно выражение в таком духе, и вам придется
разговаривать с солдатом, а не со мной.
- Понял. Слушаюсь! - бодро отозвался Торба.
Гамов обвел глазами зал, вглядываясь в каждого.
- В вашей стране смута, - начал он. - Смуты в вашей истории были
нередки, но сейчас особенно сильна и особенно опасна. Пока продолжается
война, ваши партийные раздоры для наших армий представляют ненужные
трудности. Есть много способов обеспечить для нас безопасность в Патине.
Самый простой - арестовать всех видных оптиматов и максималистов и ввести
комендантское правление. Способ надежный, но не идеальный, можно ждать
партизанских нападений. Второй - передать власть в ваши собственные руки -
конечно, дружественные нам, а не враждебные. Но вас две партии, и каждая
уверяет, что дружественна. Значит, надо сконструировать правительство из
двух партий.
- Это невозможно, - твердо заявила Милошевская. Понсий Марквард, еще
не отошедший от унижения, молчал. - Мы на это не пойдем!
- Это вполне возможно, и вы на это пойдете, - невозмутимо продолжал
Гамов. - В правительстве создадим верховное Ядро над министрами. В Ядре -
четыре человека, два максималиста и два оптимата. Максималисты - Вилькомир
Торба и человек, которого он подберет себе в помощники. То же и с
оптиматами - Понсий Марквард и его помощник. Для оптиматов предписываю
единственное ограничение - Милошевская в Ядро не входит.
- Очевидно, для обещанного вами включения в политику женского начала,
