выражения в проекте Бара, Гонсалеса и Пустовойта. Говорю это потому, что
впоследствии это все связывали со мной, не как с вдохновителем -
вдохновителем был Гамов, это все понимали, а как с главным исполнителем. Я
сейчас жалею, что тройка создала план без моего участия, - я бы мог
гордиться собой. Даже Гамов не представлял себе полностью грандиозное
значение того, что мы предпринимали. Если можно датировать великие
перемены в мировой психологии каким-либо определенным днем, то день
декларации о военнопленных больше других для того годился. Миру открылись
неведомые дороги, человечество повернуло на них.
Но еще были сомнения. Я обратился к Павлу:
- Полковник Прищепа, вы не опасаетесь, что среди кортезов, которые
хлынут в лагеря военнопленных и госпитали, окажутся новые войтюки? И они
могут быть удачливей.
Павел усмехнулся.
- Пусть приезжают. В армию их не пустим, заводы будут для них
закрыты. Мы больше узнаем от приехавших кортезов об их секретах, чем они о
наших.
- План пронизан духом мира и милосердия, это хорошо, - продолжал я. -
Но примут ли его кортезы? Захотят ли спасать своих военнопленных ценой
снабжения из-за океана наших госпиталей и детских домов? Интересы войны
вступают в злое противоречие с заботой об уже потерянной армии. Наше
милосердие для Аментолы хуже нового поражения на полях сражений. Он может
пренебрежительно отвергнуть его.
- Не будет ни того, ни другого! - воскликнул Вудворт.
Я часто упоминал, что на заседаниях Ядра Вудворт обычно молчал.
Вспоминая сейчас те дни, запоздало удивляюсь, как удавалось Вудворту
выносить свое двойственное положение среди нас. Он изменил своей родине
политически, а не потому, что возненавидел ее. Душа его страдала от
разрыва. И не все у нас ему нравилось, он не раз об этом говорил.
Прикидывая его положение на себя, поеживаюсь - я не хотел бы оказаться в
его роли. Вероятно, поэтому он так редко высказывался на совещаниях -
честно выполнял свои обязанности, но жара в пылающий огонь государственной
вражды не добавлял.
Сейчас он говорил со страстью, редко звучавшей в спокойном голосе.
Его землистые щеки охватил румянец. Он произнес панегирик своей родине,
нашему нынешнему врагу. Да, Аментола сделал бы все возможное, чтобы не
участвовать в спасении военнопленных от голода и болезней. Да, он предал
бы свои разбитые армии, списал бы их в мертвый расход, этого требует
непосредственная выгода продолжающейся войны. Но нет у Аментолы таких
возможностей! Он примет наш план. Он знает свою страну. Кортезы -
великодушный народ. Они не только могущественны, но добры, душевно
отзывчивы. Могучая пропаганда десятилетия изображала Латанию гнездом
вероломства и недоброжелательства. Они ждали от нас только зла и совершили
великое зло нам и всему человечеству, чтобы предотвратить зло, которое
могли бы совершить мы. История часто похожа на пляску теней в тумане -
трудно определить, кто есть кто. Когда Кортезия услышит, что ее зовут
спасать своих детей, всю страну охватит великий порыв помощи - и горе
любой препоне. Аментола понимает, что спасение пленных кортезов руками
самих кортезов усиливает латанов. Но он пойдет на этот военный вред своему
государству, у него не будет иной возможности. Логика сердца часто
уступает логике разума, в этом не только сила, но и беда истории. Но
всенародный порыв сердца сметает любые доводы рассудка. Можете мне
поверить - Аментола уступит.
Вот так говорил, взволнованно и убежденно, Джон Вудворт, наш
немногословный министр внешних сношений. Мы понимали грандиозность
задуманного дела, но видели и тысячи затруднений, он их игнорировал: он
лучше знал свой народ, от которого отвернулся.
- Исиро, теперь вы главная пружина событий, - сказал Гамов. - От
вашего стерео зависит, удастся ли поднять кортезов на ухудшение своей
военной обстановки ради облегчения жизни военнопленных. Аментола ведь не
считает войну завершенной.
Аментола вскоре показал нам, что отнюдь не потерял надежды на победу.
Его сконцентрированные на островах у побережий Клура водолетные дивизии
нанесли жестокий удар по нашим прифронтовым городам. До Адана они не
добрались, от Забона их отогнали, но несколько поселений превратились в
развалины. И это были мирные города, не крепости, не промышленные центры.
Но для Аментолы после катастрофы в Родере и Патине была не так важна
серьезность победы, как ее красочность. Он добивался эффекта, а не
эффективности.
Я сидел у Пеано, когда вошел Гамов. Мы рассматривали картины
нападения на мирные города. Это были съемки кортезов, Аментола показывал,
как кортезы мстят за позор поражения. И мы увидели, как неповоротливые
машины тяжело отрываются от грунта, как уже в воздухе выстраиваются в
треугольники и равносторонние углы и - не встречая сопротивления - летят,
летят, летят на несколько городков, приговоренных к казни... На экране
бежали обезумевшие женщины, пронзительные детские голоса заглушал гул
водолетных дюз, и все поглощало пламя, и надо всем вздымалась горячая,
удушающая пыль - мы в отдалении от места казни ощущали эту огненную пыль
ноздрями и глоткой.
- Пеано, покажите, что там теперь, - хрипло проговорил Гамов. Он
побледнел, по лбу и щекам струились тонкие ручейки пота - он физически
задыхался от пыли, бушевавшей на экране.
- Наше стерео, сегодняшнее утро, - хмуро сказал Пеано.
На экране догорали зажженные ночью дома. Водометные машины заливали
пылающие улицы. За ними уже не было жара, только мертвые, исходящие синим
паром строения. Раненых вносили в санитарные машины, одна за другой они
уходили в другие города. Трупы рядами укладывали на площади -
окровавленные, обожженные тела, кто без рук, кто без ног, кто с
изуродованным лицом... Но всего страшней мне увиделась девочка лет восьми,
ее положили на спину, отдельно ото всех. Она не была изуродована, даже не
обгорела, ни одно пятнышко крови не загрязняло ее светлого, празднично
нарядного платья... Она казалась только спящей, но судорога взметнула ее
ручонки вверх, она простирала их к небу, она молила о пощаде, она
защищалась этими слабыми ручками от гибели, грянувшей с неба... Гамов
скорчился рядом со мной, что-то шептал. По лицу его текли слезы. Он не
стирал их.
- Семипалов, Пеано, это нельзя простить! - простонал он.
Я знал, что он воззовет ко мне и к Пеано о мщении. И ничего я так в
жизни не жаждал, как мщения! Вечно будет в моей памяти эта девчонка
простирать к небу окостеневшие ручки, вечно будет молить о пощаде, вечно
будет умирать от внезапного ужаса, вечно, вечно не будет ей спасения,
которое она так страстно, так беспомощно призывает!.. Это нельзя было
оставить безнаказанным!
- Мы не простим, - мрачным эхом отозвался Пеано. - Напасть на
водолетные базы кортезов и превратить их в груды камней и облака пепла!
- Нет! - сказал я. - Вы путаете военную операцию с актом
справедливого мщения, Пеано. Нужно нанести удар не по военным базам, а по
душе народа!
План мой был прост и жесток. Мы нападаем на водолетные базы врага, но
не для их уничтожения, а для захвата водолетчиков. Гонсалес приговаривает
пленных водолетчиков к смертной казни за террор против мирного населения.
И не к простой казни - на плахе, в тюремных подвалах, расстрелам у стен
зданий разрушенных ими городов. Они будут сброшены с водолетов - пусть
кровь их зальет траву, деревья и камни!
- Принимается! Сбросим пленных водолетчиков на города, которые они
разрушали. Заслуженная кара!
- Нет, Пеано, тысячу раз - нет! Казнь заслуженная, но она мала. Нужно
впечатление ужасней. Наши водолеты должны прилететь в Кортезию и сбросить
там осужденных на казнь. Пусть убийцы детей и женщин рушатся на головы
своих близких, на собственные дома, пусть их кровь, брызги их тел, их
раздробленные кости падут на головы тех, кто их посылал на преступления!
Возбужденный Пеано на глазах остывал. Прирожденный военный, он мыслил
естественными военными категориями, а надо было выйти за их пределы. Я уже
стал настоящим учеником Гамова - самостоятельно выискивал неклассические
решения.
- Семипалов, кортезы не допустят ни одного нашего водолета до своих
границ! Они навалятся на каждую нашу машину десятками своих машин еще на
подлете - и все, кого мы приговорили казнить, рухнут в океан, а с ними
заодно погибнут и наши пилоты.
Гамов молча смотрел на меня, он догадывался, что я придумал что-то
необычайное.
- Пеано, кортезы допустят наши водолеты к своим городам! В каждый
водолет, куда усадим десяток осужденных на казнь, мы поместим еще два-три
десятка пленных кортезов, не приговоренных к гибели. И постараемся, чтобы
эти кортезы были хорошо известны, опубликуем их фамилии, передадим их
фотографии. И объявим, что в случае благополучного возвращения наших
водолетов всех заложников немедленно отпустят на свободу.
- Полностью принимаю ваш план, Семипалов! - воскликнул Гамов.
Пеано - он все же еще колебался - я сказал:
- А если генералы кортезов не посчитаются ни с чем и начнут сбивать
на подлете все наши водолеты, то погибнут и заложники, которым обещано
освобождение. Это будет террор против своих, Пеано. Вряд ли Аментола
разрешит такие акции. Вспомните, что говорил Вудворт о психологии своего
народа.
- Готовлю захват водолетных баз кортезов, - сказал Пеано.
11
В Кортезии еще продолжались ликования по случаю удачного нападения на
наши незащищенные города, еще завершались у нас траурные захоронения
жертв, а Пеано всей мощью нашего водолетного флота обрушился на островные
базы кортезов. Он бил наотмашь, сжатым кулаком - еще полыхали не
поднявшиеся с земли машины, когда наши десантники ринулись на захват
казарм. Ни одному вражескому водолетчику не удалось спастись. Да и куда
было бежать? Вокруг океан, а в воздухе наши машины! Только клуры подняли
свои аппараты на перехват возвращавшихся наших водолетов - отважное, но
бессмысленное действие, клуры не раз в своей истории совершали такие
героически-бездарные поступки.
Наше стерео - неоднократно и на весь мир - передавало репортаж о
захвате островных баз. Десятки раз возникали одни и те же лица - генералы,
скомандовавшие налеты на наши мирные города, пилоты, которые вели машины,
механики, заправившие их сгущенной водой. Даже в Кортезии стали
удивляться, зачем нашему министру информации понадобилось создавать такую
особую популярность трем сотням пленных, когда у нас их были десятки
тысяч, отнюдь не удостоенных подобной стереоизвестности. Только несколько
человек знали, что миру показывают осужденных на позорную казнь - надо
было, чтобы мир запомнил их лица.
Гонсалес на специальном заседании Черного суда огласил смертную казнь
для всех водолетчиков, напавших на города, заведомо лишенные защиты с
воздуха. Он закончил приговор словами:
- Наши враги обрушились на мирные поселения тайно, не дали женщинам и
детям хотя бы спрятаться в подземельях. Такая подлость усугубляет вину
подсудимых. Черный суд объявляет миру, что смертная казнь преступных
водолетчиков будет совершена над их родными городами в заранее объявленный
день и час.
После объявления приговора пилотам Кортезии во дворце состоялись две
встречи. Расскажу о каждой.
Первая была с водолетчиками, отобранными в карательный рейд через
океан. Гамов пожелал, чтобы честь этого скорей судейского, чем военного
рейда, была поручена дивизии Корнея Каплина - после мятежа Гамов испытывал
