сомневаться в их правдивости.
- Правдивость это еще не правда. Весь караван, люди, животные, все
повозки заметены, а вас нашли на поверхности. Вы считаете это правдой?
- Я сказал - правдоподобно, а не правда. Я не поручусь за все, что
мне говорили, только передаю рассказ. И я не знаю, был ли я погружен в
песок или лежал поверху. И то, и другое возможно. Легкого мальчишку ветер
мог и катить, не засыпая, а тяжелый груз, людей и животных постепенно
заваливало. Думаю, если произвести раскопки в окрестностях обсерватории,
то останки погибшего каравана обнаружат.
- Обнаружить, что осталось в песках от погибшего каравана, можно,
если он реально там погиб. Вы не пробовали раскопать пески, чтобы найти
останки своих родителей?
- Даже не думал. До войны - не по возможностям. А во время войны - не
до того.
- Что вы скажете о своей дальнейшей жизни после того, как вас спасли
в пустыне? Вы ведь ее хорошо помните?
- Ничего не скажу - и как раз потому, что хорошо помню. Она привела
меня к тому, что я стал президентом мира и подсудимым, ожидающим сурового
наказания. Эта жизнь у всех на виду. Мои биографы, когда они появятся,
скажут обо мне гораздо больше того, что я сам знаю о себе.
- Они уже появились, президент. И один такой биограф знает вашу жизнь
гораздо лучше, чем ее знаете вы сами.
- Очень интересно! Кто же этот мой проницательный биограф?
Тархун-хор усилил звучность голоса до предела:
- Этот ваш биограф, лучше знающий вашу жизнь, чем ее знаете вы, - я!
Я уже не раз говорил, что на суде происходили события, вызывающие
ошеломление или состояние, близкое к тому. Не могу сказать, что ответ
Тархун-хора породил ошеломление, этого все-таки не было, но он всех
удивил, особенно Гамова, и, вероятно, больше всего его. Что до меня, то я
с самого появления первосвященника предчувствовал какую-то неожиданность и
молчаливо ожидал, когда же она совершится.
Гамов продолжал спрашивать:
- Как понимать вас, Тархун-хор? Очевидно, вы раскопали что-то из того
времени, о котором я ничего не помню.
- Правильно. Речь о той вашей жизни, которая была до появления в
пустыне.
- У вас есть сведения о погибшем караване?
- Именно о нем. Его не было. Никакой караван не появлялся в те дни в
окрестностях обсерватории. И никакой, естественно, не погибал.
- И у вас есть доказательства, что его не было?
- Конечно. О всех караванах, пересекающих северную пустыню Кондука,
то есть южные края Латании, в обеих странах ведутся в торговых палатах
подробные записи - откуда идут и куда, с чем, кто ведет, кто участвует в
походе.
Я приказал моим священникам проверить в Кондуке и в Латании все
сведения о бурях и торговых сношениях между двумя странами. Так вот, о той
буре сохранились подробные сведения - и когда началась, и когда
окончилась, и сколько было разрушений, какая скотина погибла в деревнях,
как долго потом восстанавливались потери. И никаких сведений о каком-либо
караване. Он ниоткуда не выходил, никуда не приходил, нигде не отмечался в
пути.
Гамов, внимательно слушавший Тархун-хора, задумчиво произнес:
- А вы не допускаете, что то был не торговый караван, отмечаемый в
коммерческих палатах, а какой-то иной, из переселенческих, из тайных для
двух пограничных служб?
- Допустили и это. И проверили. Если караван погиб в окрестностях
обсерватории, то где-нибудь в песках должны были сохраниться его останки.
И тогда раскопки покажут, как совершилась его гибель.
- Для раскопок надо точно знать место...
- И это учли. Мы пригласили ученых с приборами, фиксирующими любую
неоднородность в песчаном слое. Неоднородности обнаруживались часто -
скелеты давно погибших тварей, крыша дома, принесенная одной из бурь. Но
погибшего каравана не было на обширном пространстве вокруг обсерватории.
Даже мельчайших следов его не нашлось в толщах песка - какой-нибудь
веревки, сбруи, колеса, не говоря уже о людях, верблюдах, повозках... Не
проходил караван в этих местах.
Гамов пожал плечами. Во мне вдруг поднялись воспоминания о днях после
мнимой казни. Что-то похожее на испытанное в тогдашнем секретном особняке
открытие надвигалось и сейчас. Гамов поинтересовался:
- Как же вы толкуете мое присутствие в песках около обсерватории,
если не было проходившего мимо каравана? От обсерватории до ближайшего
поселка так далеко и такая дорога... Даже дюжий мужчина не рискнет на
пеший поход, а я все же был мальчишкой, а не богатырем.
- Вы не приходили ни из какого ближнего поселка. Вы возникли из иного
мира. И возникли из этого чужого мира именно в том месте нашего мира, где
вас нашли.
На лице Гамова появилась улыбка. Отсутствие каравана, доставившего
его к обсерватории, его смутило, но появление из чужого мира не
укладывалось в голове.
- И вы верите, что такой чуждый нам мир реально существует где-то во
Вселенной, почтенный Тархун-хор?
На это последовал ответ:
- Не только верю, но и твердо знаю, что такой иномир реально
соседствует с нами в общей Вселенной. И что он во многом схож с нашим. И
что жители иномира проникают в наш мир, а наши жители внезапно пропадают в
иномире. И такие перескоки совершаются в течение многих веков.
- У вас имеются доказательства, Тархун-хор? Вы встречались с
пришельцами из соседнего мира?
- Пока только с одним.
- Назовите его.
- Это вы, президент.
Гамов презрительно рассмеялся в лицо Тархун-хору. Раньше он не
позволял себе таких поступков.
- Вздор, Тархун-хор! Придерживайтесь хотя бы примитивной логики!
Повторяю - у вас есть твердые доказательства, что пришельцы существуют?
Твердые, первосвященник, твердые, а не фантазии.
Тархун-хор чувствовал себя гораздо уверенней, чем Гамов.
- Доказательств в том смысле, какого требуете вы, у меня нет. Но есть
свидетельства, подтверждающие существование иномиров.
- Излагайте их.
- Я лучше спою. Я привык их петь. Это очень древние тексты. Их еще
предки переложили на музыку.
Гамов понимающе кивнул.
- Вы говорите о песнях пророка Мамуна? Я кое-что слышал об этих
произведениях, их исполняют в храмах. Но разве они могут служить
доказательствами в проблемах Вселенной? Ваш предок Мамун - великий поэт,
но отнюдь не астроном. Мне пришлось несколько лет трудиться в астрофизике,
но никогда не возникало потребности копаться в сказаниях Мамуна, они
оставались вне науки.
- Прослушайте их снова, и вы перемените свое мнение о Мамуне.
Тархун-хор запел. Убежден, что если бы этот человек не стал
первосвященником какой-то древней религии, то прославился бы как оперный
певец, до того силен и красив, чист и звучен был его баритон. Я невольно
заслушался и не сразу оборвал себя - нужно было не наслаждаться пением, а
вникать в содержание того, о чем пел Тархун-хор, - все же это был
молитвенный текст, а не оперная ария.
Всего Тархун-хор исполнил три песнопения Мамуна. В первом пророк
вещал о каком-то дальнем мире, его навек потерянной родине. Тот мир
огромен и славен большими городами. В нем сияет ослепительное солнце, в
нем зеленеют обширные луга, шумят вековые леса, грохочут исполинские валы
у берегов океанов. Но мир тот поражен великой хворью - враждой между
народами. И происходит та вражда от разноязычия, каждый народ, даже
изолированная где-нибудь в горах крохотная группка, говорит на своем
особом языке, и его не понимают даже соседи. Это величайшее бедствие того
мира - разноязычие - превращает в ад прекрасную планету. Пусть высшие
существа того мира наконец соединятся и подарят своему миру величайшее из
благ человеческого общения - одноязычие. Он вечно будет об этом молиться.
Такова была первая песня Мамуна, в общем, довольно ясная, - не
столько доказывала, что существует иномир, сколько показывала устройство
этого гипотетического мира. Зато вторая песня могла побить рекорд загадок.
В ней было все непонятно от начала до конца - какие-то космические взрывы,
вулканические извержения на ровных местах, целый народ, вдруг
переброшенный из одной Вселенной в другую. И это мое толкование песни, а
не сама песня, заполненная рыданиями пророка и сетованиями на жестокость
собрания богов, изгнавших из своей среды какого-то неугодного бога с его
народом.
А в третьей песне Мамун проповедовал, как жить на новой планете, куда
волей богов переброшены их предки. Им даровано величайшее благо
человеческого существования - одноязычие, - они должны стать достойными
этого блага. И хоть сейчас даже их одноязычное человечество разделено на
разные народы, он знает, что такое противостояние не вечно. Народится на
их земле или прибудет из иномира великий вождь и сумеет сплотить все
размежевавшиеся народы снова в один. Он молится, чтобы явление нового
вождя произошло скорее.
На этом Тархун-хор закончил свое пение и возгласил, протянув к Гамову
руку:
- Вы слышали пророчество Мамуна о вашем появлении среди нас.
Он, по всему, ожидал совсем иной реакции, чем то полунедоумевающее,
полуироническое молчание, каким сопровождалось в зале его пение. Орест
Бибер высоко поднял брови, Константин Фагуста засмеялся и весело тряхнул
шевелюрой, даже чопорный Пимен Георгиу изобразил на сером лице что-то
вроде улыбки - услышал-де чепуху, да прощаю. Гонсалес сохранял на своем
красивом лице безразличное спокойствие. А у Гамова противоречивые чувства:
удивление, интерес, скепсис - понемногу сложились в откровенное неприятие
всего, что Тархун-хор напел. Он сказал:
- И вы верите, что Мамун открыл какой-то удивительный иномир,
существующий по соседству с нашим?
- Не сомневаюсь, что он правдиво изобразил этот мир. Он был
ясновидцем, наш великий пророк Мамун. Он проникал мыслью в любые миры.
Этого было достаточно, чтобы Гамов потерял интерес к Тархун-хору.
Гамов ненавидел мистику. И даже когда использовал свое влияние на людей,
казавшееся почти мистическим, он оставался реалистом, великим практиком
политики. Гамов уже не скрывал насмешки.
- За полтысячелетия до нашего времени предсказал и мое появление из
таинственного иномира, и роль, которую я сыграю в мире нашем? Скажите,
уважаемый Тархун-хор, пророк Мамун не предсказывал, какое у меня будет
имя, когда я возникну из иномира?
Настала очередь и Тархун-хору смутиться. Возможно, этот наивный
человек ожидал, что Гамов возликует, узнав, что его пришествие возвещали
высшие силы и что он сам принадлежит к породе этих сил.
- Нет, о вашем имени великий Мамун не пророчествовал в своих песнях.
Он только предвидел ваше появление и вашу роль.
Вероятно, я был единственным в этом зале, кто отнесся к высказываниям
Тархун-хора без недоверия и без насмешки. Конечно, пророческий лепет
древнего поэта не мог убедить меня в достоверности его предвидения
будущего спасителя мира. Все такие фантазии являются в каждую эпоху
множеству людей, ибо человеку свойственно надеяться, что появится некий
мессия и разом покончит с извечными непорядками, выручит из невзгод и
недугов. Сила Мамуна была в том, что он выразил свои фантазии яркими
стихами, что потом эти великолепные стихи положили на звучную музыку.
Общая среди народов мечта о вселенском спасителе получила художественное
оформление, она продолжала действовать уже не так на умы, как на чувства.
Но если пророчества Мамуна об ожидаемом в будущем мессии остались для
меня лишь древними фантазиями, то к туманным сведениям об иномире,
соседствующем с нашим, я не мог относиться как к вымыслу. Я ведь сам
