стремился!
Он говорил слишком восторженно, слова звучали слишком напыщенно. Но я
удерживал себя в руках, от моей выдержки зависел дальнейший поворот
событий.
- Да, Гамов, облик вы себе сотворили впечатляющий. Не политический
деятель, а сверхъестественное существо. Но почему же вам и дальше не
сохранять себе такое почти божественное сияние?
Он сразу насторожился. При его дьявольской интуиции он, конечно,
предчувствовал, что я пришел к нему не только выслушивать жалобы на
уничтоженный нимб великомученика справедливости.
- Что вы подразумеваете, Семипалов?
- То, о чем докладывал первосвященник Тархун-хор. Он считает вас
пришельцем из иномира.
Гамов остывал на глазах.
- И вы верите в этот вздор?
- Я бы не осмелился безапелляционно отрицать существование...
Гамов прервал меня.
- Вы забываете, что я в прошлом астрофизик. Доказывать астроному,
ежедневно созерцающему миллионы светил в нашем мире, что рядом раскинулся
еще иной, невидимый, сопутствующий или сопряженный, - названий можно
подобрать десяток... не слишком ли многого хотите?
- Только внимания и размышления. Апеллирую к вашему разуму, а не
суеверию, которого в вас нет. Предлагаю исходить из фактов, а не из
чертовщины. И тогда докажу, что вера Тархун-хора в ваше неземное
происхождение нисколько не противоречит реальным фактам.
- Слушаю вас. - Гамов с удивлением посмотрел на меня.
Я напомнил ему, что он не знает своего происхождения - и уже по этому
одному оно примысливается, а не подтверждается метрикой. Чем вымысел
Тархун-хора хуже других вариантов? А потом рассказал о секретной
физической лаборатории Павла Прищепы. О том, как встретился с ядрофизиком
Бертольдом Швурцем и хронофизиком Бертольдом Козюрой и как меня поразило
их сообщение о сопряженном мире, параллельном нашему, но независимом от
нас. И как сам потом наблюдал при помощи их ядро- и хроноаппаратуры
удивительные картины того мира, похожего на наш, но чудовищно огромней
нашего.
- После возвращения из небытия я позабыл об инструментальных
открытиях тех двух физиков. А когда на суде Тархун-хор заговорил о загадке
вашего появления в нашем мире, я сразу все вспомнил. И потому совсем
по-иному воспринял первосвященника, чем все в зале. Так удивительно,
Гамов, сходились предания Тархун-хора с реальностью нашего двойного
мироздания, что я поверил во все, что вы назвали бреднями. Я велел Прищепе
доставить ко мне Швурца и Козюру. Они наблюдали заседание суда и были
уверены, что вы именно такой пришелец из иномира, каким вас нарисовали.
Все сходится до мелочей. К тому же, один из них считает и себя вышвырнутым
из иномира, правда не достигшим ваших успехов в мире чужом, а другой сам
пытался проникнуть в иномир, но потерпел аварию на переходе. Оба заверили,
что аппарат переброса настолько усовершенствован, что сейчас авария
исключена. За день до референдума я с Павлом побывал в лаборатории и снова
видел пейзажи сопряженной вселенной, и они поразили меня еще сильней, чем
в первый раз. Я снова понял, что иномир мне чужд, ни одна черточка его не
восстанавливает во мне ощущения чего-то забытого. Но не воспримете ли вы
картины иномира иначе? Если вы когда-то пребывали в нем, то не
восстановится ли воспоминание о чем-либо, изображенном на этих
фотографиях?
Я положил перед Гамовым кипу снимков с экрана иновизора - так
называли физики свой прибор. Гамов не просто разглядывал их, а вдумывался
в каждую картинку - иногда даже закрывал глаза, чтобы лучше понять, что
увидел.
Потом он сложил их в кучку и протянул мне.
- Любопытный мир. Не ожидал, что такой реально существует. Но он
ничем не воспроизвелся в моей памяти. Если я и прибыл оттуда, то амнезия
полностью вычеркнула его из сознания. Не забывайте, что меня ребенком
нашли в пустыне около Сорбаса. Что я мог запомнить?
- Значит, в принципе вы допускаете?..
- Семипалов, не надо хитрить! - оборвал он меня. - Я понимаю, чего вы
хотите.
- Да, Гамов, именно этого! И оно - то самое, о чем вы мечтали для
себя. Но вы избрали ужасное средство! Казнить себя, чтобы доказать свое
величие! А тут не казнь, а уход в иное существование. Это гораздо
эффективней! Не низменное, не кровавое уничтожение своего живого тела, а
вознесение живым в иные сферы. Нечто сверхъестественное в реальной
политике.
Он сказал задумчиво:
- Что-то есть, не отрицаю. А вы останетесь претворять в практику
единого государства нашу мысль о существовании без войны, без
государственных споров, идею о едином человечестве?
- Вашу идею, Гамов, вашу, а не мою. Я честолюбив не меньше вашего, а
возможно, и больше. Но мое честолюбие на порядок приниженней. Оно не
вторгается в лес философских категорий, оно не идет дальше политики. И
если мне удастся укрепиться в памяти истории верным вашим учеником,
реальным воплотителем вашей идеи единого миродержавия, то я сочту себя на
вершине своих мечтаний.
Он протянул мне руку.
- Вы убедили меня. Готовьте аппараты к броску в иномир.
14
Я ехал с Павлом Прищепой в переднем водоходе, за нами шла машина
Гамова, он пожелал остаться один, а за ним целая кавалькада - члены Ядра и
охрана. Павел сказал:
- Все же я удивляюсь, Андрей. Так легко согласиться!
- Ты говоришь о Гамове?
- О Гамове мне говорить нечего. Его будет судить история, а не мы. Но
почему мы согласились с ним? Отпустили без возражений. И удивляюсь, и не
понимаю себя.
- А что не понимать? Ты сам дал ответ на свой вопрос. Гамова будет
судить история, а не мы. Нам - делать то, что делали и раньше: покоряться
его решениям. Впрочем, повторю то, что говорил на Ядре: я известил Гамова
об открытиях двух физиков и подал мысль о перенесении в иномир как
отличном завершении своей грандиозной карьеры. Он ухватился за эту мысль.
Все нормально.
- Хороша нормальность! - с негодованием пробормотал Павел.
Мимо проносились деревья старого леса. До лаборатории физиков
осталось с десяток лиг. Павел снова заговорил:
- Мне звонила Елена. Сколько дней прошло с окончания суда, а ты не
приходишь домой. Отговариваешься, что занят.
Я засмеялся.
- Передай ей, что явлюсь после вознесения Гамова.
- Явись без предварительных обещаний - единственное, что нужно.
Я искоса посмотрел на него. Он был очень хмур.
- Павел, - сказал я, - тебе не кажется, что ты был бы Елене гораздо
лучшим мужем, чем я?
Он резко ответил:
- Давно так думаю. Но Елена выбрала тебя, еще когда мы оба ухаживали
за ней. Приходится считаться с ее ошибками.
Мы въехали в парк, подкатили к крыльцу. Навстречу выскочили оба
физика. Я подвел их к Гамову. Они были вне себя от восторга, что
сподобились наконец признать их открытие.
- День вашего торжества, друзья! - сказал им Гамов. Он умел находить
слова, каких ждали от него. - Я ваш первый пассажир в иномир. Не
тревожитесь?
- Все сойдет прекрасно! - восторженно крикнул толстый ядрофизик
Бертольд Швурц. - Даю немедленно голову на отсечение, если хоть малейшая
запятая не та! Семь раз пересчитывал переход в иномир. Все интегралы
сошлись. Прокатитесь в кабине, как в карете.
- И мою голову берите! - поддержал друга худой хронофизик Бертольд
Козюра. - Не то чтобы хоть секунду на переброс... Пронесетесь практически
вне времени. Матрица перехода в иномир дала разброс в две микросекунды -
самый пустячный пустяк.
- Во время такого вневременного перехода даже соскучиться не успею. -
Гамов пожал им поочередно руки и пошел в лабораторию. Оба поспешили за ним
- толстый Швурц семенил короткими ножками, худой Козюра широко размахивал
ногами, как исполинскими ножницами.
На втором этаже, рядом с иновизором - в нем впервые я увидел
сопряженный мир, - высилось новое сооружение - кабина для вневременного
переброса из нашего мира в сопряженный: куб размером с добрую комнату,
весь заставленный механизмами, приборами и пакетами. Назначение приборов и
механизмов я узнал в последнее посещение лаборатории - хронодвигатели,
обеспечивающие переброс вне времени, и ядромоторы, дававшие энергию
хронодвигателям для скачка из одной вселенной в другую. Но пакеты меня
удивили.
- В них, - разъяснил Бертольд Швурц, - гарантия от случайностей.
Импульсаторы, вибраторы, водомоторы, даже водолет на одну персону... На
всякий случай.
- А также еда недели на две, - добавил Бертольд Козюра. - Тоже на
непредвиденный случай.
- Боюсь, там будет все непредвиденно, а не только отдельные случаи, -
сказал я.
Гамов в это время разговаривал с Готлибом Баром и Николаем
Пустовойтом. Я поманил его к кабине, подошли и другие члены Ядра. Физики
ввели Гамова внутрь кабины, объяснили назначение каждого механизма. Меня
отвел в сторону Гонсалес.
- Вот и получилось по-вашему, Семипалов, - сказал он печально. - Мы с
вами вдвоем остались в живых, хотя и заслужили смерть, а нашего великого
руководителя отправляем в изгнание.
- Раньше это называлось вознесением, а не изгнанием, Гонсалес.
- Раньше таких событий вообще не происходило. Скажите мне вот что,
Семипалов. После исчезновения Гамова на его пост подниметесь вы. Вы
смените Гамова, но сможете ли заменить его?
- Вопрос неправомочен, Гонсалес. Он не предусматривает ответа. Может
ли трава, попавшая под ноги, заменить машину, сломавшуюся в пути? Может
ли, даже если его подучить, умный бык стать профессором математики?
- Я ждал иного ответа.
- Я сделаю то, что дано мне сделать. Новые пути в истории не открою.
Но уже открытую Гамовым тропку постараюсь утоптать. Я не Гамов. Как,
впрочем, и вы, Гонсалес.
- Понятно, - сказал он со вздохом и отошел к кучке около кабины. Там
шел оживленный разговор. В сторонке стояли Готлиб Бар и Николай Пустовойт.
Я присоединился к ним.
- Совершается, - сказал я. - Вот и конец нашего общего движения к
мирному миру. Наш глава исчезает - и как величественно!
- Лучше бы остался, - отозвался Николай Пустовойт. Он еле сдерживал
слезы. - Величия у него хватает и без этого...
Готлиба Бара тоже огорчало путешествие Гамова в иномир. Он не восстал
против его желания, но считал, что и без сверхъестественных вознесений
вполне хватило бы большого дела, ничуть не убавляющего уже завоеванное
величие. Между прочим, Готлибу Бару наша победа пошла на пользу больше
всех. Он, как и Фагуста, страдал от скудности нашего служебного пайка и
теперь отъедался за многие месяцы вынужденного голодания - пополнел, на
щеках появилась краска, возобновилась свойственная ему прежде вальяжность
в движениях. И он вспомнил, что до войны отдавал свое время не только
службе - уже пригласил меня на возобновленные "четверги", где можно было
поговорить о литературе, о новинках науки и повстречаться с интересными
людьми. Показывая на стоявшего у кабины Гамова, Готлиб Бар сказал то, что
тревожило нас всех, - при нем мы что-то значили, сохраним ли свое
значение, когда он уйдет от нас? Бар с чувством произнес слова древнего
поэта:
...Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возбудив бескрылое желание
В нас, чадах праха, после улететь.
Я знал этого поэта и добавил:
- Ты опустил следующую строчку, Готлиб: "Так улетай же! Чем скорей,
тем лучше!" А она ко времени - воистину пора.
Я подошел к Гамову.
- Не время ли, Гамов, объявить прощание с нашей землей?
