отвечал по закону. Не для того, чтобы получить деньги, а для личного
удовлетворения. Он раздавит тебя - и будет ликовать при этом.
Глаза Джонни недоверчиво сузились.
- Бенедикт?
Старик кивнул.
- На этот раз у Бенедикта на руках будут все карты. Он не сможет
лишить тебя должности управляющего, потому что тебя поддержит Трейси, как
она это всегда делала, но он сможет следить за каждым твоим шагом со
своего места председателя совета директоров. Он сможет преследовать тебя,
сможет разорить тебя и компанию, сам не испытав при этом финансового
ущерба. А когда ты падешь - ты знаешь, что не можешь ждать от него
милосердия. Тебя пожрет созданное тобой же чудовище.
- Созданное мной? - пораженно переспросил Джонни. - Что это значит?
- Ты сделал его таким, каков он сейчас. Ты разбил его сердце, сделал
его слабым и бесполезным...
- Вы сошли с ума. - Джонни вскочил на ноги. - Я никогда ничем не
вредил Бенедикту. Это он...
Но Старик хриплым голосом прервал протесты Джонни.
- Он старался бежать наравне с тобой - и не мог. Он сдался, стал
слабым, порочным. О, я знаю, каков он, - ты его сделал таким.
- Пожалуйста, послушайте. Я не...
Но Старик безжалостно продолжал:
- Трейси тоже, ты разрушил и ее жизнь. Ты поработил ее, в своем
грехе...
- Той ночью! - закричал Джонни. - Вы никогда не давали мне
возможности объяснить. Мы никогда...
Голос Старика прозвучал как удар хлыста.
- Молчи! - И Джонни не мог не повиноваться, привычка слишком глубоко
въелась в него. Старик дрожал, глаза его страстно сверкали. - Обоих моих
детей! От тебя чума на меня и на всю мою семью. Мой сын - слабовольный
развратник, он пытается спрятаться среди развлечений и удовольствий. Я даю
ему возможность уничтожить тебя, и когда он это сделает, может, он станет
мужчиной.
Голос Старика теперь звучал напряженно и болезненно. Старик с усилием
глотнул, у него перехватило горло, но глаза его не смягчились.
- Дочь моя тоже, ее преследует похоть. Ты разбудил эту похоть, и она
пытается уйти от своей страсти, от своей вины. Твое уничтожение освободит
ее.
- Вы ошибаетесь, - крикнул Джонни, отчасти протестующе, отчасти с
мольбой. - Позвольте мне объяснить...
- Вот как все будет. Я сделал тебя уязвимым, привязал тебя к
гибнущей, парализованной и терпящей крах компании. На этот раз мы от тебя
избавимся. - Он тяжело и быстро дышал, как бегущая собака. Дыхание у него
прерывалось, было видно, что ему больно. - Бенедикт уничтожит тебя, а
Трейси будет свидетелем этого. Она не сможет помочь тебе, ее наследство я
тщательно обезопасил, у нее нет контроля над капиталом. Твоя единственная
надежда - "Кингфишер". "Кингфишер" превратится в вампира и выпьет всю твою
кровь! Ты спрашивал, почему я систематически переводил деньги "Ван дер Бил
Дайамондз" в другие мои компании? Теперь ты знаешь ответ.
Губы Джонни шевельнулись. Он побледнел. Голос его прозвучал негромко,
он почти шептал.
- Я могу отказаться подписать гарантию.
Старик мрачно улыбнулся, в его улыбке не было ни тепла, ни веселья.
- Подпишешь, - хрипло сказал он. - Гордость и тщеславие не позволят
тебе отказаться. Видишь ли, я тебя знаю. Я изучал тебя все эти годы. Но
даже если ты откажешься, все равно я тебя уничтожу. Твоя доля перейдет к
Бенедикту. Тебя выбросят. Выбросят. Мы наконец-то с тобой покончим, -
голос его упал. - Но ты подпишешь. Я знаю.
Невольно Джонни умоляюще протянул к Старику руки.
- И все это время... Когда я оставался с вами, когда я... - голос его
стал хриплым и сухим. - Неужели вы никогда ко мне ничего не чувствовали,
ничего вообще?
Старик сел в свое кресло. Казалось, самообладание вернулось к нему,
он улыбнулся. Теперь он заговорил негромко, кричать больше не было
необходимости.
- Убирайся из моего гнезда, кукушонок. Убирайся и лети! - сказал он.
Выражение лица Джонни медленно изменилось, скулы затвердели, челюсть
агрессивно выпятилась вперед. Он расправил плечи. Сунул руки в карманы,
сжав их в кулаки.
Кивнул в знак того, что понял.
- Понимаю. - Снова кивнул и вдруг улыбнулся. Улыбка была
неубедительной, рот у него дергался, в глазах застыло выражение
преступника, убегающего от преследователей.
- Хорошо, злобный старый ублюдок. Я вам покажу.
Повернулся и, не оглядываясь, вышел.
Лицо Старика приобрело выражение глубокого удовлетворения. Он
захихикал, но тут у него перехватило дыхание. Он закашлялся, и боль в
горле заставила его ухватиться за край стола.
Он чувствовал, как краб смерти движется в его плоти, все глуже
погружая свои клешни в горло и легкие, - и он боялся.
В боли и страхе он закричал, но во всем доме его никто не услышал.
"Кингфишер" был спущен на воду в августе и направился в Северное
море. Согласно недвусмысленному приказу Старика Бенедикт находился на
борту. Было бы чудом, если бы корабль с такими сложными механизмами и
такой новаторский по конструкции сразу стал бы функционировать нормально.
Август в этом году не стал месяцем чудес. В конце рейса Джонни получил
список двадцати трех необходимых усовершенствований.
- Сколько? - спросил он представителя кораблестроительной фирмы.
- Месяц. - В ответе звучало сомнение.
- Вы хотите сказать два, - заметил Бенедикт и громко рассмеялся.
Джонни задумчиво посмотрел на него; он догадывался, что Старик поговорил с
ним.
- Вот что я тебе скажу, Джонни. - Бенедикт все еще смеялся. - Я рад,
что эта корова - не мое представление о рае.
Джонни застыл. Бенедикт, как попугай, повторил слова Старика. Другого
подтверждения ему не требовалось.
Джонни улетел в Кейптаун и там застал своих кредиторов на грани
бунта. Они хотели добиться распродажи, чтобы возместить свои убытки.
Джонни провел два драгоценных дня на винной ферме Ларсена в
Стелленбоше, чтобы успокоить его страхи. Когда Фифи Ларсен, которая была
на двадцать лет моложе мужа, стиснула под обеденным столом его бедро, он
понял, что все будет в порядке - на два ближайших месяца.
В следующую лихорадочную, полную изнурительных трудов неделю Джонни
едва сумел выбрать время, чтобы повидаться с Трейси.
Она уже месяц как вышла из больницы и жила с друзьями на маленькой
ферме вблизи Сомерсет Вест.
Когда Джонни вышел из "мерседеса", а Трейси спустилась к нему с
веранды, он испытал первое за долгое время истинное удовольствие.
- Боже, - сказал он, - ты прекрасно выглядишь.
Она была одета в летнее платье, на ногах открытые сандалии. Друзья ее
уехали на день, поэтому они вдвоем бродили по саду. Он откровенно
разглядывал ее и заметил, что руки ее пополнели, к щекам вернулся румянец.
Волосы ее блестели на солнце, но под глазами еще виднелись темные круги, и
улыбнулась она только раз, когда сорвала веточку цветущего персика.
Казалось, она его боится, а в себе не уверена.
Наконец он посмотрел ей в лицо и положил руки ей на плечи.
- Ну, ладно. В чем дело?
Она разразилась потоком слов.
- Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты меня отыскал. Хочу
объяснить, почему я стала... такой. Не хочу, чтобы ты поверил в то, что
могут обо мне рассказывать.
- Трейси, тебе ничего не нужно объяснять.
- Я хочу. Должна. - И она начала рассказывать, не глядя ему в лицо,
теребя ветку, обрывая цветки персика.
- Видишь ли, я не понимала, считала, что все мужчины такие. Не
желающие, не делающие этого... - Она замолчала, потом начала снова. -
Понимаешь, он добрый. И каждый вечер было множество друзей, приемы. Потом
он захотел, чтобы мы отправились в Лондон - ради его карьеры. Здесь ему не
хватало размаха. И даже тогда я ничего не знала. Да, я видела, что у него
много друзей, и среди них есть какие-то близкие ему, но... И вот я зашла к
нему в студию и застала их, Кенни и парня, они смеялись, они обнимались,
перевились, как змеи. "Но ты должна была знать", - сказал он. Что-то
щелкнуло у меня в голове, я чувствовала себя грязной, порочной, я хотела
умереть. Мне не к кому было обратиться, да я и не хотела никого видеть...
просто хотела умереть. - Она замолчала и ждала, чтобы он заговорил.
- Ты по-прежнему хочешь умереть? - мягко спросил он.
Она удивленно взглянула на него и покачала сияющей гривой.
- Я тоже не хочу, чтобы ты умерла. - И вдруг они оба рассмеялись.
После этого все стало хорошо, они разговаривали дотемна как друзья.
- Мне нужно идти, - сказал Джонни.
- Твоя жена? - спросила она, и смех ее замер.
- Да. Моя жена.
Было уже темно, когда Джонни вошел в двери своего нового,
построенного террасами ранчо в Бишопскорте - здесь он жил, но это не был
его дом. Звонил телефон. Он поднял трубку.
- Джонни?
- Привет, Майкл. - Он узнал голос.
- Джонни, немедленно отправляйся в старый дом. - Голос Майкла Шапиро
звучал напряженно.
- Что-то со Стариком? - беспокойно спросил Джонни.
- Разговаривать некогда, приезжай немедленно!
Занавеси были задернуты, в каменном очаге ревел огонь. Но Старику
было холодно. Холод сидел глубоко внутри, туда не могло проникнуть тепло
очага. Дрожащими руками Старик брал из ящика листы бумаги, просматривал и
бросал в огонь. Они взрывались оранжевым пламенем, затем сворачивались и
превращались в пепел. Наконец ящик опустел, осталась только пачка
разноцветных конвертов, перевязанная лентой. Старик развязал узел, взял
первый конверт и достал из него листок бумаги.
Дорогой сэр,
надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас
хорошо, но постели очень жесткие...
Он бросил конверт и листок в огонь и взял другой. По одному он
перечитывал их и сжигал.
...что меня отобрали для игры в числе первых пятнадцати...
Иногда он улыбался, один раз рассмеялся.
...я первый по всем предметам, кроме истории и религии. Надеюсь в
будущем на лучшие...
Последний конверт он долго держал в своей перевитой голубыми венами
руке. Потом нетерпеливым движением бросил и его в огонь и потянулся к
каминной доске, чтобы встать. Встав, посмотрел в зеркало в позолоченной
раме.
Он смотрел на свое отражение, слегка удивленный происшедшими за
последние несколько недель изменениями. В глазах погас огонь жизни, они
стали грязновато-бледно-сине-карими - цвета разложения. Они выпирали из
глазниц, и в них была стеклянистость, характерная для рака в последней
стадии.
Он знал, что слабость в конечностях, внутренний холод - не результат
действия обезболивающих наркотиков. И шаркающая медлительная походка,
которой он пересек толстый ковер, направляясь к письменному столу, тоже не
из-за них.
Он посмотрел на продолговатый кожаный футляр с отделанными медью
углами и закашлялся, кашель разрывал ему горло. Он ухватился за край
стола, чтобы не потерять равновесия, ожидая, пока пройдет боль, потом
щелкнул замком и открыл футляр.
Руки его не дрожали, когда он взял в них ствол и рукоять
двенадцатизарядного дробовика и соединил их.
Он умер, как и жил, - в одиночестве.
- Боже, как я ненавижу черный цвет. - Руби Ленс стояла в центре своей
спальни, глядя на платье, лежавшее на двуспальной кровати. - Я в нем
ужасно выгляжу.
Она покачала головой, отчего ее волосы цвета шампанского
растрепались. Повернулась и лениво двинулась по комнате к зеркалу.
Улыбнулась своему отражению и через плечо спросила:
- Ты говоришь, Бенедикт Ван дер Бил прилетел из Англии?
