целеустремленностью Джонни, Бенедикт не мог соперничать с ним ни в классе,
ни на спортивном поле. Он отставал от Джонни - и возненавидел его за это.
Старик ничего не замечал: он теперь редко бывал с ними. Они жили одни
в большом доме с худой молчаливой женщиной, экономкой, и Старик появлялся
редко и всегда ненадолго. Он постоянно казался усталым и озабоченным.
Иногда он привозил им подарки из Лондона, Амстердама и Кимберли, но
подарки мало что значили для них. Для них было бы лучше, если бы все было,
как когда-то в пустыне.
В пустоте, оставленной Стариком, вражда и соперничество Джонни и
Бенедикта выросли до такой степени, что Трейси должна была сделать выбор
между ними. И она выбрала Джонни.
В своем одиночестве они цеплялись друг за друга.
Серьезная маленькая девочка и рослый долговязый мальчик построили
собственную крепость для защиты от одиночества. Прекрасное безопасное
место, где не было печали, - и Бенедикт туда не допускался.
Джонни свернул в сторону от движения по Олд-Черч-стрит и поехал к
реке в Челси. Машину он вел автоматически, и воспоминания продолжали
одолевать его.
Он пытался восстановить ощущение тепла и любви, окружавшее их в
крепости, которую они выстроили с Трейси так давно, но тут же вспомнил
ночь, когда все рухнуло.
Однажды ночью в старом доме на Винберг-Хилл Джонни проснулся от
звуков плача. Босой, в пижаме, он пошел на эти горестные звуки. Он
испугался, ему было четырнадцать лет, и ему было страшно в старом темном
доме.
Трейси плакала, уткнувшись в подушку, и он наклонился к ней.
- Трейси! Что случилось? Почему ты плачешь?
Она вскочила, встала коленями на кровать и обняла его обеими руками
за шею.
- Ох, Джонни. Мне снился сон, ужасный сон. Обними меня, пожалуйста.
Не уходи, не оставляй меня. - В шепоте ее по-прежнему звучали слезы. Он
лег с ней в постель и обнимал ее, пока она не уснула.
С тех пор он каждую ночь уходил к ней в комнату. Совершенно невинные
детские отношения двенадцатилетней девочки и мальчика, который был ей
братом, если не по крови, так по духу. Они обнимали друг друга, шептались,
смеялись, пока оба не засыпали.
И вдруг их крепость взорвалась потоком яркого электрического света. В
дверях спальни стоял Старик, а Бенедикт за ним приплясывал от возбуждения
и торжествующе кричал:
- Я тебе говорил, папа! Я тебе говорил!
Старик дрожал от гнева, его седая грива торчала дыбом, как у
рассерженного льва. Он вытащил Джонни из постели и оторвал цеплявшуюся
Трейси.
- Маленькая шлюха! - взревел он, легко удерживая испуганного мальчика
одной рукой и наклоняясь вперед, чтобы ударить дочь по лицу открытой
ладонью. Оставив ее плачущей в постели, он вытащил Джонни в кабинет на
первом этаже. Он швырнул его туда с такой яростью, что мальчик отлетел к
столу.
Старик подошел к стене и выбрал со стойки легкую малаккскую трость.
Подошел к Джонни и, взяв его за волосы, бросил лицом на стол.
Старик и раньше бил его, но так - никогда. Он обезумел от ярости, и
часть его ударов падала мимо, часть - на спину Джонни.
Но для мальчика в его боли было почему-то очень важно не закричать.
Он прикосул губу, ощутив во рту солоновато-медный вкус крови. Он не должен
услышать, как я кричу! И он подавил вопль, чувствуя, как пижамные брюки
тяжелеют от крови.
Его молчание только разжигало ярость Старика. Отбросив трость, он
поставил мальчика на ноги и набросился на него с кулаками. Голова Джонни
под тяжелыми ударами моталась из стороны в сторону, в глазах ослепительно
сверкали молнии.
Но Джонни держался на ногах, вцепившись в край стола. Губы его были
разбиты, лицо распухло и покрылось кровоподтеками, но он молча терпел,
пока наконец Старик совершенно не вышел из себя. Он ударил Джонни кулаком
прямо в лицо, и удивительное чувство облегчения охватило мальчика, боль
ушла, и он погрузился во тьму.
Сначала Джонни услышал голоса. Незнакомый голос:
- ...как будто на него набросился дикий зверь. Я должен поставить в
известность полицию.
Потом знакомый голос. Потребовалось немного времени, чтобы узнать
его. Он попытался открыть глаза, но они не раскрывались, лицо казалось
огромным и горячим. Он с трудом приоткрыл глаза и узнал Майкла Шапиро,
секретаря Старика. Шапиро что-то негромко говорил второму человеку.
Пахло лекарствами, и на столе лежал открытый докторский чемоданчик.
- Послушайте, доктор. Я знаю, выглядит это ужасно, но, может, вы
сначала поговорите с мальчиком, прежде чем вызывать полицию.
Они оба посмотрели на кровать.
- Он в сознании. - Доктор быстро подошел к нему. - Что случилось,
Джонни? Расскажи нам, что случилось. Тот, кто это сделал, будет наказан, я
тебе обещаю.
Это было неправильно. Никто не должен наказывать Старика.
Джонни попытался заговорить, но губы его распухли и не шевелились. Он
попытался еще раз.
- Я упал, - сказал он. - Упал. Никто! Никто! Я упал.
Когда доктор ушел, Майкл Шапиро вернулся и наклонился к нему. Его
еврейские глаза потемнели от жалости и еще чего-то, может быть,
восхищения.
- Я заберу тебя к себе, Джонни. Все будет в порядке.
Две недели он провел под присмотром жены Майкла Шапиро Элен. Царапины
заживали, синяки стали темно-желтыми, но нос его так и остался сломанным,
с горбинкой на переносице. Он рассматривал свой новый нос в зеркале, и он
ему понравился. Похоже на боксера, подумал Джонни, или на пирата. Однако
прошло много месяцев, прежде чем спала опухоль и он смог прикасаться к
носу.
- Послушай, Джонни, ты отправляешься в новую школу. Хороший пансионат
в Грехемстауне. - Майкл Шапиро старался говорить оживленно и бодро.
Грехемстаун находился в пятистах милях. - В каникулы будешь работать в
Намакваленде; узнаешь все об алмазах и о том, как их добывают. Тебе ведь
это понравится?
Джонни с минуту подумал, изучая лицо Шапиро и видя, что тому стыдно.
- Значит, домой я не вернусь? - Он имел в виду дом на Винберг-Хилл.
Майкл покачал головой.
- Когда я увижусь... - Джонни колебался, подбирая слова, - когда я
снова с ними увижусь?
- Не знаю, Джонни, - честно ответил Майкл.
Как Майкл и пообещал, школа оказалась хорошей.
В первое же воскресенье после церковной службы он вместе с остальными
мальчиками пошел в класс для обязательного написания писем. Остальные
немедленно начали писать родителям. Джонни с несчастным видом сидел, пока
к нему не подошел дежурный учитель.
- Ты не хочешь писать домой, Ленс? - мягко спросил он. - Я уверен,
там будут рады получить твое письмо.
Джонни послушно взял ручку и задумался над чистым листом.
Наконец он написал:
"Надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас
хорошо, но постели очень жесткие.
Каждый день мы ходим в церковь и играем в регби.
Искренне ваш Джонни."
С тех пор и в школе, и в университете три года спустя он каждую
неделю писал Старику. Каждое письмо начиналось с одних и тех же слов:
"Надеюсь, вам будет приятно узнать". Ни на одно письмо он не получил
ответа.
В конце каждого учебного года он получал написанное на машинке письмо
от Майкла Шапиро, в котором сообщалось, как он проведет каникулы. Обычно
это означало дорогу поездом в сотни миль через пустыню Карру в
какую-нибудь отдаленную деревню в обширной сухой местности, где его ждал
легкий самолет компании "Ван дер Бил Дайамондз", чтобы отвезти еще дальше
в глушь - в какую-нибудь из концессий компании. Как и пообещал Майкл
Шапиро, Джонни узнал все об алмазах и их добыче.
И когда пришло время поступать в универсетет, было вполне
естественно, что он выбрал геологию.
И все это время он не виделся с семьей Ван дер Билов, не встречал
никого из них - ни Старика, ни Трейси, ни даже Бенедикта.
И вот в один полный событий день он увидел сразу всех троих. Был
последний его год в университете. С первого курса он шел в списках первым.
Он был избран старшим среди студентов Стелленбошского университета, но
теперь его ждала еще большая честь.
Через десять дней национальные селекторы должны были объявить состав
команды регби, которая встретится со "Всеми Черными" из Новой Зеландии. И
место Джонни как крайнего нападающего было так же верно, как и его диплом
по геологии.
Спортивная пресса прозвала Джонни "Собакой Джаг" - в честь свирепого
хищника африканских степей, охотничьей собаки кейпов, невероятно
выносливого и целеустремленного животного, которое всегда настигает свою
добычу. Прозвище подходило ему, и Джонни стал любимцем болельщиков.
В составе команды Кейптаунского университета был другой любимец
болельщиков, чье место в национальной сборной для встречи во "Всеми
Черными" казалось тоже неоспоримым. В своей роли защитника Бенедикт Ван
дер Бил господствовал на игровом поле с артистизмом и почти божественной
грацией. Он вырос высоким и широкоплечим, с сильными длинными ногами и
красивым смуглым лицом.
Джонни вывел команду гостей на гладкий зеленый бархат поля и, делая
пробежки и разминая спину и плечи, посмотрел на заполненные трибуны,
отыскивая там первосвященников регби. Он увидел доктора Дейни Крейвена в
специальной ложе возле прессы. А перед доктором, разговаривая с ним, сидел
премьер-министр.
Встреча двух университетов была одним из самых значительных событий в
сезоне регби, и болельщики за тысячи миль приезжали на нее.
Премьер-министр улыбнулся и кивнул, потом, наклонившись, коснулся
плеча большого седовласого человека, сидевшего перед ним.
Джонни почувствовал, как по его спине пробежал электрический ток:
белая голова поднялась и посмотрела прямо на него. Впервые за семь лет с
той ужасной ночи Джонни увидел Старика.
Джонни приветственно поднял руку, и Старик несколько долгих секунд
смотрел на него, потом отвернулся и что-то сказал премьер-министру.
Рядами на поле вышли барабанщицы. В белых ботинках, одетые в цвета
Кейптаунского университета, в коротких развевающихся юбочках и высоких
шляпах, молодые хорошенькие девушки, раскрасневшись от возбуждения и
усилий, шагали по полю, высоко поднимая ноги.
Рев толпы в ушах Джонни смешался с гулом крови, потому что в первом
ряду барабанщиц шла Трейси Ван дер Бил. Он сразу узнал ее, несмотря на
прошедшие годы, на то, что она превратилась в молодую женщину. Руки и ноги
у ее были загорелыми, волосы свободно падали на плечи. Она подпрыгивала,
топала, поворачивалась, выкрикивая традиционные приветствия, и молодая
грудь колыхалась с невинной непринужденностью, а толпа свистела и кричала,
приводя себя почти в истерическое состояние. Джонни смотрел на Трейси. В
поднявшемся реве он совершенно застыл. Он никогда не видел женщины
прекрасней.
Представление окончилось, барабанщицы убежали на трибуны, и на поле
вышла команда хозяев.
Присутствие Старика и Трейси добавило ненависти во взгляд, брошенный
Джонни на одетую в белое фигуру, которая отбежала назад, в позицию
защитника команды Кейптауна.
Бенедикт Ван дер Бил занял свое место и обернулся. Из носка,
доходившего до середины икры, он достал расческу и провел ею по своим
темным волосам. Толпа ревела и свистела: ей нравятся такие театральные
жесты. Бенедикт вернул расческу на место и встал, упершись руками в бока,
высокомерно рассматривая команду противников.
Неожиданно он перехватил взгляд Джонни, поза его изменилась, он
опустил взгляд и переступил на месте.
