есть еще легенды, вы их знаете. Есть еще много легенд, которые вы не
знаете, но можете быть уверены - они годятся только для молитв. Приезжал
один русский, он был здесь очень недолго, и почти совсем не знал нашу
страну. Он спросил у меня только одно: могу ли я указать то место, где
ловил коз. Потом он сразу уехал. Скорее всего, ему больше ничего не было
нужно. И я думаю, что кто-то из наших товарищей по экспедиции разбирается
в этом больше нас.
52
На Гималаях мы знаем совершенное Вами. Вы упразднили церковь, ставшую
рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником
предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили тюрьму
лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли
ворота ночных притонов. Вы признали, что религия есть учение
всеобъемлемости материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы
угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились
перед красотой. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна
дворцов. Вы увидели неотложность построения домов Общего Блага! Мы
остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременно, также мы
признаем своевременность Вашего движения и посылаем Вам всю нашу помощь,
утверждая Единение Азии! Знаем, многие построения свершатся в годах
1928-1931-1936. Привет Вам, ищущим Общего Блага!
53
Я - Альтшуллер Наум Исакович, секретный агент российской полиции.
Нигде и никогда я не был разоблачен, хотя работал в разных местах: с
эсерами, с Бундом, с социал-демократами, с теософами. Моим начальником был
крупнейший сыщик Медников Евстрат Павлович. Настоящий отчет предназначен
для него. Ставлю в известность того, кому достанется эта тетрадь: вы
можете распоряжаться информацией, как хотите. Саму тетрадь отдайте
Медникову. Это странная просьба? Поймете сами. Моему начальнику: следовало
бы полагать, что события вышли из-под контроля, что я провалил задание. Я
не собираюсь сглаживать углы и специально привел здесь текст ихнего опуса.
Хозяин назвал его "Письмо махатм" и повез в Москву, а также горсть земли
на могилу "брата нашего махатмы Ленина". Каганович, Луначарский.
Майтрейя-победитель. Но об этом далее. Сейчас я хочу, чтобы Вы вспомнили
тот день, когда мы сидели в полицейской конторе, в черных кожаных креслах
возле большого фикуса, среди тяжелых шкафов с бумагами, и мы говорили
тогда об эзотерике. Лакей только что протер листья фикуса мокрой
тряпочкой, и они блестели, а на концах веток желтели острые молодые
отростки. Мы пили восхитительный золотистый чай (наверное, индийский), и я
сказал, что чай под фикусом мне гораздо дороже, чем все золото Рейна. Вы
мне не поверили тогда и предложили задание. Я согласился. Я должен был
прекратить агентурную работу среди революционеров, симулировать
религиозный сдвиг, втереться в доверие к теософам. Вы были твердо уверены,
что кто-то из них знает, где настоящая Шамбала. Мне должно было быть
легче: эзотерикой я интересовался всегда, и к тому же был
инженером-электриком, изобретателем. Именно мое изобретение - детектор
геоэлектрического поля - должно было служить приманкой. Но как мне было
трудно! Я выбрал надежный, но трудный путь - спутался с теософической
девочкой. Я был тогда молод, и тем было труднее, надо было расстаться с
ней не раньше, чем войти в круг приверженцев теософии. Проще говоря, член
мог и не встать. Но я хотел в Индию! Мне слишком надоели жирные женщины и
покосившиеся русские города. Задание было представлено Вами как личное, но
я продолжал получать оплату в прежнем порядке, хотя и в увеличенном
размере. Пусть будет личное - Вы сказали сами, но, повторяю, все это не
имеет никакого значения.
По двум причинам:
- Срок годности этих консервов вышел. России нет, а об интересах
большевиков и их экспансии мы с Вами не договаривались. Фикус мне все-таки
дороже, чем белый пароход, плывущий к морю крови по голубой реке
демократии. (Не считая того, что Вы сейчас в Париже и вряд ли служите
большевикам).
- Кому попадет эта тетрадь и кто именно будет продолжать выполнение
задания, и даже что это на самом деле за задание - все это зависит вовсе
не от нас.
54
Никаких измерений не потребовалось. Через два дня, в знойный полдень,
когда мы, как обычно, ползали с мешками по горам возле деревни Чхота,
суета внизу, возле машин, усилилась, и даже стали долетать отдельные
звуки. Я присмотрелся - там был кто-то еще, похоже, из местных. Потом
внизу началось размахивание руками, и мы потащились назад. Хозяин был
потным и красным - непонятно, от жары или нет, но тюбетейку он не снял.
Рядом стоял старик в шерстяной одежде и что-то возмущенно говорил на
местном языке. Шин прислушивался с удивлением, а потом вступил в разговор
и долго уговаривал старика, пока тот не успокоился и не сел на большой
камень. Тогда Хозяин подошел ко мне и спросил, какого черта мы хозяйничаем
на чужой земле. Я ответил, что все мы здесь хозяйничаем на английской
земле. Хозяин фыркнул и велел садиться по машинам. Шин сел, как всегда, со
мной, а местный старик вместе с Хозяином, и мы поехали. По дороге Шин
сказал, что на участке этого старика кто-то за одно утро построил сарай, и
определенно это сделали мы.
- Какой еще сарай?
- Очень большой сарай, деревянный.
- Откуда здесь дерево на сарай?
- Сейчас посмотрим. Если старик не спятил.
55
Как вспомню, до сих пор чувствую отвращение. Это и в самом деле был
сарай, нелепо торчащий посреди склона среди разбросанных камней. Сарай был
очень высок, высотой с двухэтажный дом, и действительно состоял из досок.
Из старых, побелевших от дождей, трухлявых от времени досок, весь в
дырках, как решето, и некоторые доски отвалились и валялись рядом, а
несколько штук не успели упасть и лениво колыхались под самой крышей без
всякого соединения со стенкой. Через дырки был виден какой-то большой
предмет. Шин подошел к старику и опять принялся его уговаривать. Потом
стал помогать Хозяин, и на расстоянии чувствовалось, что любопытство
прибавляет ему красноречия. Наконец старик ушел, а мы втроем - Хозяин, Шин
и я - направились к странному сооружению. Внутри было сумрачно и пыльно,
полуотвалившиеся доски качались от ветра, хотя весь сарай выглядел
устойчиво. Посередине стоял высокий, до потолка, аппарат овальной формы,
основанием которому служили две толстые пружины, закрученные навстречу
друг другу. Витки были толщиной с руку и сужались от пола к корпусу. Все
это было покрыто пылью, а на стенке аппарата из-под пыли виднелась
овальная дверь, какие бывают на кораблях. Я стоял к аппарату ближе всех и
смотрел на него снизу вверх, наверное, открыв рот, и вдруг услышал сзади
азартный хриплый крик и движение, отскочил, обернулся и увидел, как Хозяин
с радостными криками "ЕЕЕЕЕЕ" наносит с размаху удары какой-то заточкой.
Шин, согнувшись, вертелся на месте в соответствии с направлениями ударов,
и наконец упал в пыль. Я замер в позе готовности, но Хозяин только
скользнул по мне взглядом и вышел из сарая, поскользнувшись в луже жирной
грязи, в которую превратилась кровь, смешанная с пылью. Я услышал, как он
скомандовал:
- По местам. Ждать, из машин не выходить.
И он снова вошел в сарай. Заточка уже куда-то исчезла. Лицо у Хозяина
было спокойное и довольное, даже какое-то одухотворенное. В щели между
досками проходили косые лучи света, хорошо видные в пыли, и подсвечивали
его бородку и седые виски. Хозяин подошел ко мне на несколько шагов и
сказал:
- Ну вот, Наум Исакович, мы и нашли все, что хотели.
Я стоял неподвижно, готовясь к драке. Хозяин усмехнулся и сказал
усталым тоном:
- Наум Исакович, эта машина подчиняется только мне. Вы не сможете
извлечь из нее никакой пользы. Если вы убьете меня, она может даже
исчезнуть, и все вернется на свои места, а мои помощники снаружи
останутся. Вспомните, ведь вы так ничего и не нашли. Думаю, мне достаточно
было оказаться поблизости от этого места. А проводник больше не нужен.
- А зачем я?
- Вы можете оказаться нужным. У меня нет специальных знаний по
физике, по технике и прочим вашим вещам. Я могу просто не справиться с
управлением. Наум Исакович, пока помощники не соскучились, давайте
попробуем войти.
Я встал на виток толстой пружины и, двигаясь по нему, добрался до
двери. Там не было никаких запоров, никаких рычагов или кнопок. Я ударил
ногой по корпусу, и не раздалось никакого звука. Корпус аппарата был
твердым, как камень. Хозяин направился к пружинному основанию, а я
спрыгнул в сторону. Едва Хозяин приблизился к люку, он со скрипом
открылся.
56
И, конечно, я вошел вслед за ним. Там было темно и, кажется, тоже
пыльно, наверх уходило что-то вроде винтовой лестницы, и оттуда сочился
свет. Хозяин уже был наверху. Обходя выступы, я вскарабкался наверх и
очутился в небольшой, но просторной, залитой дневным светом кабине. Стены
ее состояли из прозрачного материала, вставленного в толстый металлический
каркас. Снаружи не было никаких досок, а только наклонная каменистая
равнина, на которой стояли две большие черные машины. Совсем недалеко
поднимались горы, а вдали виднелся какой-то домик. Хозяин стоял рядом и
смотрел на пульт. И опять мне стало не по себе: пульт был не лучше сарая,
он был таким, как будто его изготовили - даже не в Берлине, а где-нибудь в
Петербурге. На черной эмалевой поверхности располагались гальванометры со
стрелками и реостаты в эбонитовых корпусах. И я до сих пор не могу понять,
зачем понадобилась эта мерзкая декорация, да и вся постановка. Я подошел
ближе к пульту. Прямо посередине торчала большая поворотная рукоятка со
стрелкой, лежащей на черной панели с белыми надписями: Home, Process,
Accelerate. Рукоятка стояла в положении "Home". Я сдвинул ее. Сразу внизу
послышался звук, похожий на гудение электромотора, а потом раздался глухой
удар и пробежал легкий ветерок. Видимо, закрылась входная дверь. Хозяин
наблюдал за моими действиями без страха, на его чистом румяном лице был
только интерес. Я сдвинул ручку дальше, завыло уже сразу несколько
электромоторов, закрылась и вторая дверь, вернее, люк в полу, через
который мы поднялись в кабину, и на пульте слабым светом зажглись
лампочки. Ракета оживала на глазах. Очевидно, декораторы имели в виду
ракету в духе идей Циолковского. Большевики что-то твердят и о Кибальчиче,
моем бывшем объекте наблюдения, но это все глупость - такую ракету, как
Кибальчич, придумали еще древние китайцы. Я повернул рукоятку еще дальше,
к самому слову "Process", и местность вокруг заволокло густой пеленой дыма
или пыли, доходящей почти до стекол кабины. Это происходило бесшумно.
Когда стрелка коснулась слова "Process", стекла вокруг потемнели, а клубы
пыли осветились изнутри желтым огнем. И ракета начала подниматься.
Коричневые выжженные солнцем склоны стремительно ушли вниз, и вокруг
осталось только темно-синее небо и белые зубья гор на горизонте. Ракета
сотрясалась, двигаясь рывками. Горы на глазах становились все ниже, а небо
темнее, но линия горизонта оставалась на том же уровне. Казалось, горы
опускаются в огромную чашу. Они опускались, а из-за горизонта наплывали
все новые горы, белые и серые, и казалось, что им не будет конца. Потом
