в рамке. Она протянула ее мне. Я взглянул в те самые, проникающие в душу
глаза. Я увидел белую бороду, мягкую, как шелк, парящие белые одежды,
улыбку вечной доброты. Я был глубоко взволнован.
"Это, -- сказал я ей, -- тот человек".
Она сказала: "Это -- Абдул-Баха".
Г Л А В А 20. ТАИНСТВЕННАЯ "ТЕСТИННАЯ" И НАВЯЗЧИВЫЕ НАПЕВЫ СКРИПКИ Я
лежал, взволнованный, без сна несколько часов. Я понимал, что не могу и
далее игнорировать происходящее со мной. Я закрыл глаза и увидел лицо
моего отца, появившееся передо мной в ту ночь, когда он застукал, как я
читал Библию при свете карманного фонарика под одеялом.
"Когда-нибудь, -- сказал я ему, -- я собираюсь узнать все о Боге --
то, чего никто не знает. Тогда я пойду по свету и расскажу людям о своем
открытии".
Пришел ли этот день? Надо было разобраться.
В следующее воскресенье я набрал охапку книг по Вере Бахаи, соорудил
на диване берлогу из подушек, и на весь день уселся за исследования. Я
повесил на дверь табличку, написанную печатными буквами: "ВОЕННАЯ ЗОНА
-- ТОМУ, КТО ПОСТУЧИТСЯ, БУДЕТ ПРЕДЪЯВЛЕН ИСК".
Это было первое воскресенье за долгие месяцы, когда у нас не было
гостей. Наша гостиная, казалось, постоянно была полна случайных людей.
Мы назвали ее "тестинная": каждый день, приходя домой с работы, я под-
вергал себя тесту -угадаю ли я, кто находится там на этот раз. Мы купили
большую книгу в переплете для записи посетителей -- я открывал ее каждый
вечер и говорил Маргарет: "Кого мы зарегистрировали сегодня?" Маргарет
любила, чтобы кругом были люди, и имела друзей больше, чем Санта-Клаус.
Помню, я однажды спустился к завтраку и весело поприветствовал нашу
гостью.
"Доброе утро, миссис Клейтон".
Она улыбнулась. "Я не миссис Клейтон. Она ушла час назад. Я -- миссис
Льюис. Я только что появилась".
Тем не менее, в то особенное воскресенье весь дом был в моем распоря-
жении. Я выбрал книгу наугад и начал читать:
"Бахаи должен быть гостеприимным. Его дом должен быть открыт друзьям
и незнакомцам. Он должен приветствовать каждого гостя добром и радостью,
чтобы каждый гость чувствовал, что этот дом -- его дом. Он должен быть
гаванью отдыха и покоя".
Я засмеялся одобрительно. Неудивительно, что у Маргарет дверные петли
были всегда горячими из-за входящих и выходящих друзей.
Я откинулся на подушки и закрыл глаза, чтобы поразмышлять над такими
приятными словами в это ленивое воскресенье.
Трах!
Окно позади меня обрушилось на мои плечи градом стекла, и на мои ко-
лени приземлился круглый, тяжелый, покрытый конской кожей бейсбольный
мяч. А вскоре и маленькое испуганное личико появилось в оконном проеме.
Вместо глаз на нем была прожаренная глазунья из двух яиц (темно-рыжая
пара), а на голове -- бейсбольная фуражка клуба Солт-Лейк-Бииз, лихо
сдвинутая на ухо.
Билли сказал: "Сюда что-нибудь залетало?" Я показал стекло на своих
коленях.
"Я имею в виду -- кроме этого?" -- сказал он.
Я показал ему бейсбольный мяч, встал, открыл ящик письменного стола,
положил мяч и запер ящик. Билли вздохнул. Он повернулся в окне и крик-
нул:
"Пожалуй, что игра закончена, ребята. Мой отец отдыхает".
Я сбросил осколки стекла со штанов, порезав два пальца и большой вдо-
бавок. После первой помощи я отправился в длинную прогулку на свежем
воздухе и вернулся кротким человеком. Дом был мертвенно тих. Маргарет,
очевидно, выдвинула мальчикам ультиматум -- не беспокоить меня. Я пошел
в спальню, чтобы прилечь. На столике у кровати стоял стакан с молоком,
стопка сухого печенья Грэхема и мешочек только что поджаренных земляных
орешков. Там был еще новый детектив Агаты Кристи с убийством. Он лежал
на книге, переплетенной в особенную кожаную обложку. Я открыл ее первой.
Она называлась "Доказательства бахаи".
Я взглянул на первую страницу и прочел слова: "Имеющий глаза, да уви-
дит; имеющий уши, да услышит".
Я быстро ее закрыл.
Я взял детектив с убийством. Между титульными страницами была вложена
записка от Маргарет. Она гласила: "Трус!" С тихим смехом я положил де-
тектив на место и взял "Книгу Доказательств" снова.
Майкл просунул в дверь свою большую голову.
"Твоя жена хочет тебя видеть", -- сказал он.
О-о! Вот беда! По пути вниз я посмотрел внимательно на Майкла.
"Что там на твоем носу?" -- спросил я.
"Кровь".
"Оранжевая кровь?" Маргарет ждала меня в кабинете. Когда я вошел в
комнату, Билли с выражением произнес: "Пред тобой невинное дитя".
Кто-то измазал большими оранжевыми пятнами пейзаж, который я рисовал.
Майкл ничего не сказал, но его оранжевый нос выглядел очень красноречи-
во. Внезапным потоком слов он прервал свое молчание. Он объяснил, что
слышал, как я говорил, что это -- пейзаж Калифорнии, а мама всегда гово-
рит, что Калифорния заполнена апельсиновыми деревьями -- вот как!
Я забрал его в гостиную для мужской беседы. Он выглядел таким груст-
ным и крошечным, сидя в большом мягком кресле. Он сидел, обхватив руками
голову, явно полный раскаяния. Я слышал, как он тихо бранит себя за то,
что натворил. Как же я мог теперь наказать его? Я не мог разобрать слов,
которыми он ругал себя, но звуки были жалобные и печальные. Я наклонился
ближе, пытаясь уловить слова.
Очень тихо и очень размеренно он шептал: "Дым охлаждается?" Я вернул-
ся в свою спальню, чтобы продолжить занятия. Я взял еще одну книгу нау-
гад и начал читать.
"Жизненно важный долг каждого верного последователя Бахауллы -- вос-
питание своего характера, исправление манер, совершенствование поведения
и работа по улучшению мира и его обитателей".
"Мне этого не осилить", -- подумал я.
Вошла Маргарет с кофе и бутербродами с яйцами на подносе.
"Не занимайся слишком долго, -- сказала она, -- у тебя выходной
день". "Пока, -сказал я ей, у меня был счастливейший период из целых
семнадцати минут без землетрясения". Я налил кофе и поцеловал ее.
"Это вместо двух кусочков сахара".
Я постучал по одной из книг. "Это просто великолепно, в самом деле. Я
даже начинаю привыкать к мысли, что Вера Бахаи -- религия восточная".
Маргарет засмеялась. "Я думаю, что ты можешь назвать ее восточной, раз и
вера в Христа или Моисея являются восточными".
"Бахаулла пришел из Персии, не так ли?" Она кивнула. Потом добавила:
"А откуда, по-твоему, пришел Христос? Из Чикаго?" "Ты с каждым днем все
больше становишься похожей на деда".
Маргарет понимала, что разожгла мое любопытство. Странное чувство
возбуждения охватывало меня. Я начал читать с нетерпеливым ожиданием и
был всерьез поглощен книгой, когда пронзительный предсмертный вопль дос-
тиг моего сознания.
Очень трудно жить на этом свете отцам. Я терпеливо вздохнул и пошел в
зал. Билли стоял за дверью своей спальни со скрипкой под подбородком,
серьезно приступая к разучиванию своего третьего урока.
Я знал, что Фрэнсис Бэкон любил, чтобы в его кабинете играла музыка,
когда он работает, и что Джон Мильтон для вдохновения слушал орган, но
вы когда-нибудь отыскивали истину в тот момент, когда маленький ребенок
прыгает между скрипичными струнами "ля" и "ми -- после всего лишь трех
уроков?
Я окинул Билли холодным стеклянным взглядом, которому научился у
собственного отца.
"Не мешаю ли я тебе здесь своими шумными размышлениями?" "Нет, папа.
Продолжай дальше. Мама говорит, если я не смогу стать таким бейсболистом
как Джо ДиМаджио, я смогу научиться играть на скрипке как Яша Хейфец".
"Сегодня?" "Это может занять пару лет", -- честно признал он.
Я представил себе Хейфеца в дебрях преступного мира в поисках наемно-
го убийцы, указывающего пальцем виртуоза в сторону Солт-Лейк-Сити:
"Уничтожьте этого сосунка! А счет поделите между мной, Менухиным и
Альфредом Камполи".
Билли неуверенно заскоблил, как правило -- не на тех струнах, пропе-
вая название каждой ноты высоко и пронзительно, что звучало, как падаю-
щий аэроплан времен первой мировой войны.
"Ля открытая! Ми открытая! Ля открытая! Ми открытая!" Скрип, пение;
смычок, голос. Собаки впадали в ужас всякий раз, когда возобновлялось
это единоборство. Кошки -- возможно, благодаря врожденному инстинктивно-
му знанию материала, по которому Билли водил смычком -- убирались в под-
вал. Призрак заползал на брюхе под стол и катался на спине лапами квер-
ху.
Хлоя прыгала на кровать или на диван и зарывалась в подушку. Леди
Уиндермир, кокер-спаниель, спешила к Билли и принимала его сторону. Она
прислонялась к его ноге и выла в унисон с ним жалобную и печальную пес-
ню. Собачий эквивалент "Ля открытой! Ми открытой!" Довольно странно, что
преподаватель мог бодро улыбаться в течение целого часа этого действа.
Возможно, он очерствел за те годы, когда слушал, как маленькие мужчины
извлекают звук "Ля открытая", похожий на скрип мелка по школьной доске,
или же он был очевидцем чуда, когда один из его учеников выпустился с
отличием за безупречное исполнение романтического концерта Веняковского.
Или, как предположила Маргарет, он мог быть глухим.
Я вздохнул. "Ладно, -- сказал я Билли. -- Оставайся здесь. Я пойду
вниз".
"Спасибо, папа".
Я спустился вниз и обсудил это с Маргарет.
"Бахаулла велит сделать дом гаванью отдыха и покоя", -- сказал я ей
резко.
"Неужели, дорогой?" "Да. И как насчет этого? Начинаем с сегодняшнего
дня?" Я взял свою кипу книг и вышел к машине. Я забрался внутрь, запер
все дверцы, а затем въехал в гараж.
Г Л А В А 21. МЕРЗКИЙ СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК И ЕГО ГОЛУБОГЛАЗАЯ ХОЗЯЙКА
Приближающуюся беду можно почуять. Хотя, должен сказать, вторник начал-
ся, как любой другой обычный день. Я проспал, проглотил чашку кофе, вы-
ходя из дверей, помял крыло по пути на студию, получил вызов в полицию
за стоянку в неположенном месте и получил два специальных интервью для
вечернего воскресного спорт-шоу, потому что спортивный диктор потерял
голос.
Оба интервью были с борцами, которые прилетели из Лос-Анджелеса на
крупные соревнования, намечавшиеся на следующий вечер. Это было до при-
бытия Великолепного Джорджа.
Секрет хорошего интервью заключается в том, чтобы дать интервьюируе-
мому говорить, а свой рот держать на замке. Я приготовился к худшему.
Очень многие борцы имеют обыкновение глядеть на тебя поверх микрофона
так, будто в любой момент могут взять тебя в "индейский смертельный за-
мок".
Первый борец был из Оксфорда. Званий у него было больше, чем делений
на термометре, и он был женат на принцессе одного из южных островов Ти-
хого Океана.
Он имел произношение, при котором Рей Нобл звучало как Уильям Бен-
дикс. Он мог два часа рассуждать о чрезвычайной значимости коровьего го-
роха. Действительно, все, что я сказал, это: "Ну, Боб, я рад, что ты
заглянул сюда. Как ... " "Грандиозно! -- ответил он. -- Как нельзя луч-
ше".
"Думаешь ли ты, что ..." "Безусловно" заверил он меня. "Я свяжу его в
узлы, как Лаокоон".
"Но, -- продолжил я, -- думаешь, что..." "Ты серьезно? Через пять ми-
нут он у меня будет выть, как Король Лир". Он фыркнул. "В последний раз,
когда мы встретились, я вышвырнул его с ринга. Он зацепился за стойку
своим трико и приземлился среди джентльменов из прессы, одетый более
скудно, чем на одной из картин Боттичелли, где... " "Я понимаю, что ты
имеешь в виду, -- вмешался я. -- Но мне кажется, что..." "Ты абсолютно
прав. В некоторых случаях этого парня так же трудно ухватить, как смысл
"Тертиум Органум", но я всегда боролся с ним с умом".
"А ты уверен, что не заговоришь его до смерти?" То были последние
слова, которые я произнес до конца передачи.
Я сделал все, только что не надел джутовый мешок на его голову, дабы
пресечь его попытку сравнить свои мышцы с Уральскими горами. Он также
предупредил меня насчет второго моего интервью.
"Этот мошенник силен, как Рустум, но молчалив, как Харпо Марк, --
