диторы.
Поэтому мы переехали в Даунингтаун близ Вестчестера. Мы купили ферму.
Вернее, мы купили дом на клочке земли. Мне казалось, он был в кейптаунс-
ком стиле. Маргарет утверждала, что это колониальный стиль. Но, я думаю,
что прав был Билли. Он назвал его "ранний индейский". В нем было больше
дырок, чем в кларнете, и в ветреный день можно было слышать, как дом ис-
полняет: "Куда ушла моя собачка?" Но это было кстати. Маргарет все еще
держала полный дом собак, и никто никогда не знал, где они бывали: Фаф-
нир, Сократ, Тристан и Изольда, Ленивая Луна и Краузе.
Все -- таксы, кроме Фафнира. Он был боксер. Но похож был больше на
борца.
Через несколько месяцев мне была предоставлена работа ведущего в по-
луфиналах шоу "Мисс Америка". Мы выбирали "Мисс Филадельфия". Из
Нью-Йорка прибыл Эд Салливан, чтобы участвовать в работе жюри. Назначе-
ние принесло мне прибавку жалованья, и мы решили перебраться в новые
апартаменты. Билли был потрясен. Он сказал, что хотя он и не суеверен,
но ему не нравилось спать втринадцатером в одной кровати.
С собаками и кошками его подсчет был верен.
В первый год работы на Телевидении для ВАКУ журнал "Ти-Ви-Гид" вручил
мне Оскара за самое выдающееся спортивное шоу.
Это было смешное спортивное шоу. Закоренелые болельщики могли застре-
лить меня насмерть при моем первом появлении на улице, но любители пос-
меяться за обедом настраивали каждый вечер свои телевизоры именно на эту
передачу. Как раз тогда у меня появилась идея использовать ручную куклу,
чтобы она помогала мне вести бейсбольные передачи. Прежде чем я осущест-
вил идею, Пол Риттс предложил на эту роль бурундука и сказал, что, пожа-
луй, смастерит его. Он выполнил обещание, и получилось великолепно. Пол
мог изобразить голосов больше, чем Венский хор мальчиков, и поэтому он
превратился в Альберта, бурундука. Он предложил также для шоу полдюжины
других идей. Пол не был бахаи, но, думаю, бурундук Альберт был. Я объяс-
ню вам, почему.
Альберт играл главную роль в получасовой комедии, которую Пол и я на-
писали для Си-Би-Эс. Она называлась "В парке". Я играл доброго старика,
который сидел на скамейке в Центральном Парке и который, благодаря свое-
му чистому сердцу, мог разговаривать с животными.
Пол вырезал и раскрасил ворона, которого назвали Кэлвин, жирафа по
имени Сэр Джеффри и страусиху, названную Цветок Магнолии. Мэри Холлидей,
жена Пола, озвучивала Магнолию. Она пела как соловей и выглядела как
райская птица.
У Пола был замечательный талант как писателя, так и актера, а это не-
легко -быть бурундуком, жирафом, вороном и первоклассным режиссером.
Вскоре мы уже завоевывали сердца американцев каждое воскресенье в пол-
день. В летние месяцы наша программа открывалась показом шагающих ног
работника, подметающего дорожку в Центральном Парке большой метлой. По
мере того, как листва сметалась в сторону, открывались титры нашей прог-
раммы, написанные мелом на тротуаре:
В ПАРКЕ С БИЛЛОМ СИРЗОМ И ЖИВОТНЫМИ -- ПРИЯТЕЛЯМИ ПОЛА РИТТСА И МЭРИ
ХОЛЛИДЕЙ Зимой те же самые ноги в галошах сгребали снег, открывая надпи-
си. Я упоминаю об этой программе подробно, потому что именно она спо-
собствовала тому, что мой компас верно показывал север. Это была прог-
рамма "трижды засмейся, разок всплакни".
Я сам гримировался каждое воскресенье, за исключением самой первой
программы. В тот день к нам пришел театральный гример, чтобы сделать ме-
ня похожим на семидесятипятилетнего старика. Я терпеливо сидел в кресле,
пока он выбеливал мои волосы и усы и накладывал морщины на вполне непло-
хое, но весьма среднее лицо.
Когда он закончил, я поднялся и посмотрел в зеркало. Это было тяжелое
испытание.
Я увидел точную копию моего деда. Мне не хватало лишь ящика с овсом и
маленького мальчика для бесед с ним, чтобы быть в дедовом репертуаре. Я
нашел маленького мальчика в бурундуке Альберте.
На второй год существования нашей программы мы написали специальный
сценарий для Рождества. Он был про звезду на рождественской елке Альбер-
та, которая не хотела зажигаться. Гус, серый бельчонок, который жил на
дереве в центре Парка, болел корью, и поэтому никто из зверей не наносил
ему визитов на Рождество. Надо сказать, что они решили оставить себе все
его подарки. Кэлвин, ворон, сказал, что хотел бы преподнести что-нибудь
Гусу на Рождество -- например, корь -- но ведь у Гуса она уже есть. Сэр
Джеффри, жираф, смиренно признал, что в Гусе все же есть и хорошее, но
он слишком беспокоен. Магнолия собиралась дать Гусу перо, но, как она
говорила, с отвращением узнала, что он неграмотен. Альберт купил Гусу
пару боксерских перчаток, но сказал, что нашел кое-кого более достойного
этого подарка. когда умывался утром и посмотрел в зеркало.
Альберт подошел и сел мне на плечо. "Ты ведь не сердишься на меня?"
-- спросил он.
"Нет, всего лишь разочарован".
Он приблизился нос к носу и внимательно посмотрел на меня. "У тебя
действительно карие глаза".
"Спасибо за сенсационную новость", -- сказал я, как эхо повторив сло-
ва своего собственного отца, которые он произнес так много лет назад в
Миннесоте.
Альберт, бурундук, ринулся в свое гнездо на большом дереве и вернулся
с кружкой мыла для бритья, кисточкой и бритвой, чтобы побрить меня к
Рождеству. Пока он работал, он болтал.
"Почему это вы, люди, такие милые здесь, в Парке, в дни Рождества,
недолгих две недели, и так жалки в остальное время года? Большинство лю-
дей, что приходят сюда в течение года, имеют лица как мокрые водоросли,
а в Рождество -- как жимолость!
Как ты это объяснишь?" "Люди подобны луне, -- сказал я ему. -- Луна
не светит сама по себе. Она берет все от Солнца. Когда луна обращена к
земле, это -- темная луна. Она не отражает свет. Но когда луна обходит
землю и поворачивается к Солнцу, она постепенно делается прекрасной.
Сначала это серебряная лучина, потом это четверть луны, половина, три
четверти, пока, наконец, она не повернется спиной к Земле, а лицом прямо
к Солнцу -- тогда это будет большой диск сияющей полной Луны. И в это
время она льет свой свет на этот темный мир".
"Ты, несомненно, прекрасный оратор", -- сказал Альберт, и я слышал
собственный разговор с дедом, пока он подкидывал вилами сено в ясли для
Бьюти.
"Так же обстоит дело и с людьми, Альберт", -- объяснил я.
"Когда их сердца оборачиваются к материальным ценностям этого мира,
они темны.
Нет света ни в их лицах, ни в их сердцах. Но когда они поворачиваются
от земного к Богу, они становятся яркими и светятся изнутри. В Рождество
они на несколько быстротекущих дней забывают мирское и оборачиваются к
Его Святейшеству Христу, и в мире царит новый дух, и он в это время ста-
новится прекрасным местом, где хочется жить".
Все животные восприняли мысль. Кэлвин бросил в дымоход Гуса алтейную
микстуру, притворяясь, что намеревается его разбомбить, а не сделать
что-то хорошее, но я понял. Сэр Джеффри принес Гусу вязанку дров для его
камина. "Я еще не люблю его,
-- сказал он, -- но я так же могу не любить его, когда он в тепле,
как и тогда, когда он мерзнет". Магнолия попросила меня отвернуться и с
легким криком боли выдернула перо из своего хвоста. Опустив глаза, она
сказала: "Это птичье пишущее перо". Я сказал ей "Это лучший подарок из
всех -- это кусочек тебя". Подошел Альберт с надетыми боксерскими пер-
чатками. "Ты чудесный старикашка, Билл, и я знаю, что ты имел в виду,
рассказывая свою историю, и кого ты имел в виду -тоже, так что я пошел
отдавать боксерские перчатки Гусу, в конце концов. Но они пока у меня на
руках, на случай, если я захочу дать ему сперва тумака по подбородку".
Когда Альберт ушел, рождественская музыка зазвучала громче, а камера
медленно надвинулась на рождественскую елку с незажженной звездой. Пос-
тепенно она начала светиться изнутри и, наконец, засияла ослепительным
светом.
Эд Салливан смотрел программу в своей больничной палате в Нью-Йорке.
Он позвонил нам после передачи и сказал, что это была самая сердечная
рождественская история. Он спросил, не могли бы мы выступить в его эст-
радном шоу "Тост от города" в следующее воскресенье. Мы были в восторге,
потому что его часовая программа была признана в бизнесе "вершиной" те-
левизионных шоу.
Люди с телевидения, а иногда и в газетных обозрениях шоу-бизнеса на-
зывали Эда Слливана, кроме всего прочего, "Великой Каменной Рожей", но
мы, работая с ним, нашли, что его сердце так же нежно, как ирландская
колыбельная, и он -- один из истинно замечательных людей в бизнесе.
Программа имела большой успех, и мы получили много звонков и телег-
рамм со всей страны. Эд был так любезен, что предложил нам выступить еще
раз на День Святого Патрика.
Как бы то ни было, в передаче "Тост от города" на той рождественской
неделе, Альберт вернул меня на круги своя.
Альберт повернул ко мне голову совсем по-человечески.
"Ты был мастером своего дела", -- и повторил слова, которые произно-
сили мы с дедом в день великого пожара.
"Это удивительная вещь. Вот мы: ты -- старик, а я мальчик. И мы гово-
рим о Боге.
И получаем от этого удовольствие. Как ты это объяснишь?" Я посмеивал-
ся. "Может быть, как раз потому, что ты еще мальчик, а я -- уже старик.
Ты ближе к Богу с одного конца, а я близок к Нему с другого. А посереди-
не люди, похоже, подзабыли о Нем".
Я опять был в амбаре в спящем патриархальном городке Эйткин, штат
Миннесота. Я сидел на ящике для овса, спрашивал, спрашивал, спрашивал, а
дед непременно отвечал. Я наклонился поближе и оцарапал Альберта бакен-
бардами.
Когда наше выступление закончилось вспыхнувшей звездой под прекрасную
музыку Рэя Блоха и его оркестра -- состоялось короткое интервью перед
занавесом с Эдом Силливаном.
Он рассказал, как увидел программу на больничной койке, и заверил
всех, что я вовсе не стар. Я объявил для нашей семьи, которая могла
смотреть передачу и в Милуоки и в Миннесоте, что они видели вовсе не де-
душку Вагнера, и что меня телевизионная индустрия пока еще не сделала
таким дряхлым, каким я казался с экранов. Я надеялся, что дед смотрел
программу, и эхо его собственного голоса порадовало его. Маргарет, Билли
и Майкл увезли меня по магистрали Нью-Джерси домой в Филадельфию. Я был
очень задумчив. Слова Альберта заставили меня думать.
Обернулся ли я лицом прямо к солнцу? Я получил на следующий день те-
леграмму от деда. Он словно читал мои мысли.
Она гласила: "Не урони фонарь!" Через несколько воскресений мы сдела-
ли программу, рассказывающую, как получилось, что старик впервые пришел
в парк и почему он стал разговаривать с животными. Я чувствовал себя
странно, когда мы писали сценарий. Это была поразительная, но неумышлен-
ная параллель с моей собственной жизнью.
Старина Билл по сценарию некогда был молодым, энергичным рекламным
агентом с короткой стрижкой и с портфелем, регулярно садящимся в приго-
родный поезд из Стамфорда, штат Коннектикут. О, он был занят такими важ-
ными делами! Темп, темп, темп! Пока в один прекрасный день он не осоз-
нал, что потерял больше, чем приобрел, и тогда он бросил портфель в му-
сорную корзину, пришел в парк и сел на скамейку под деревом Альберта.
Снова и снова он повторял про себя детскую песенку, которую пел ре-
бенком:
"Куда ты так быстро бежишь, старина?" "Ловлю горизонт! Но мне помощь
нужна.
Поскольку, хотя я и быстро бегу -Угнаться за ним все равно не могу!"
"Билл" решает сойти с проторенной дорожки, чтобы вернуться и делать то,
что он, в глубине души, еще мальчиком хотел делать. Он хотел быть писа-
телем и рассказывать обо всем прекрасном, что есть в жизни. Тогда он ку-
пил за десять центов блокнот, сел на скамейку и написал: Билл Сирз, "Моя
жизнь". Он посмотрел наверх и увидел Альберта, бурундука, пристально
