восторга у меня кружилась голова, но спуск проходил успешно. Но то при
свете дня. В безветрие.
А сейчас - ночь, и впереди, будто затаившаяся змея, зловеще
поблескивает длинная трасса. Лед кажется грубым, как наждак, и твердым,
как гранит. Неизвестно, спускался ли здесь хоть кто-нибудь сегодня. Или
вообще на этой неделе... Нет ли впереди новых трещин, трамплинов,
провалов, расселин, ледяных глыб? Не знаю, какой длины были древние
саночные трассы, но эта протянулась вдоль края крутого отрога больше чем
на двадцать километров. А дальше всего девять километров до помостов
Йо-куня, три простеньких прогона по канатке и быстрым шагом через
расселину по навесным тротуарам.
Мы с А.Беттиком сидим на ледянках бок о бок, как дети,
дожидающиеся, пока отец подтолкнет их своей сильной рукой. Подавшись к
андроиду, я хватаю его за плечо и притягиваю к себе, пытаясь докричаться
сквозь теплоизоляцию капюшона и маски. Ветер сечет лицо ледяными иглами.
- Ничего, если я первый? - ору я.
А.Беттик поворачивает голову, и наши укутанные щеки соприкасаются.
- Месье Эндимион, я полагаю, что первым должен идти я. Я прошел эту
трассу на два раза больше, чем вы, сэр.
- В темноте?!
А.Беттик отрицательно трясет головой.
- В наши дни лишь единицы пытаются пройти ее в темноте, месье
Эндимион. Но я отлично помню каждый поворот. Полагаю, я могу оказаться
полезным, показывая, где следует тормозить.
Я медлю с ответом лишь секунду.
- Ладно. - И пожимаю ему руку.
В инфракрасных очках спуск был бы не сложнее, чем днем, но
инфракрасные очки я потерял, странствуя через порталы.
По идее, вместо сегодняшней эскапады мы должны были не спеша
прогуляться на Пхари-Базар, заночевать на постоялом дворе, а потом
вернуться караваном вместе с Джорджем Цзаронгом, Джигме Норбу и длинной
вереницей носильщиков, доставляющих тяжелые материалы на строительный
участок.
Возможно, я слишком уж бурно отреагировал на прибытие Имперского
Флота. Да только теперь поздно. Даже если мы вернемся, спуск по
закрепленным веревкам на Куньлунь ничуть не безопаснее скоростного
спуска по трассе.
Если я и кривил душой, то лишь самую малость.
А.Беттик тем временем прилаживает свой 38-сантиметровый ледовый
крюк в петлю на левом предплечье и готовит ледоруб. Сидя по-турецки на
своей ледянке, я перебрасываю ледовый крюк в левую руку и берусь правой
за ледоруб. Затем снова киваю андроиду, и он отталкивается от стартовой
террасы. Его разворачивает спиной, но он быстро выправляет положение,
вспахивая лед - ледяные осколки разлетаются веером, мерцая в рдяном
лунном свете, - и срывается с края обрыва, на мгновение пропав из виду.
Я жду, пока он удалится метров на десять, и пускаюсь следом.
Двадцать километров. При средней скорости сто двадцать километров в
час мы должны покрыть это расстояние минут за десять. Десять леденящих,
головокружительных минут - кровь бурлит в жилах, желудок подкатывает под
горло, сердце отчаянно стучит о ребра, а миллисекундное замешательство
может стоить жизни.
А.Беттик просто великолепен. Он безупречно входит в каждый вираж. В
тех местах, где желоб трассы резко поднимается, он начинает крутой вираж
с нижней точки, чтобы в апогее пронестись в опасной близости от края
ската и вырваться на очередную прямую с идеальной скоростью. И дальше
вниз на подскакивающей, сотрясающейся ледянке.
Все сливается в туманные полосы, тряска прошивает от крестца до
макушки, в глазах двоится, троится, в висках пульсирует боль, все
расплывается, в воздух вздымается ледяная пыль - задергивающая мир
радужной пеленой, сверканием затмевающая звезды, способная поспорить
яркостью даже с Оракулом и трепетным, неверным светом лун-астероидов.
Мы снова тормозим у входа в вираж, подскакиваем и взмываем на почти
отвесную стену, сворачиваем налево - настолько резко, что от перегрузки
дух захватывает, направо, удар, полет по прямой. Склон так крут, что
скольжение почти не отличить от свободного падения. На мгновение весь
мир заслоняют фосгеновые облака, зеленоватые в обманчивом лунном свете,
и вот мы уже мечемся по хитросплетению трассы, закрученной, как спираль
ДНК, и на каждом вираже мы балансируем над краем. Дважды крюк впивается
в пустоту морозного воздуха, и дважды мы скатываемся обратно в желоб и
выходим из виража. Мы несемся, как две пули, выпущенные над самым льдом,
- и снова ввинчиваемся в очередной вираж, с разгону выстреливаем на
прямую, вихрем пролетаем восьмикилометровую ледяную стену отрога
Абруцци. Облака встают на дыбы и зависают отвесно, ледовый крюк бороздит
лед, посылая в пропасть пышный шлейф ледяной крошки, а скорость все
возрастает и возрастает, переставая быть скоростью, превращаясь в стужу.
Разреженный воздух насквозь пронизывает маску, теплоизоляционную
подкладку, перчатки и ботинки с электрообогревом, покрывает кожу ледяной
коркой и когтит мышцы. Окоченевшие губы растягиваются в идиотской
ухмылке от уха до уха, в оскале ужаса и чистейшего упоения бешеной
скоростью, руки автоматически отзываются на малейшие колебания
ледоруба-руля и ледового крюка-тормоза.
Вдруг А.Беттик резко виляет влево, глубоко вспахивая лед кривым
клювом ледоруба. Он что, с ума сошел?! Его же расшибет о ледяную стену и
вышвырнет в черную бездну! Но, доверившись ему, я за долю секунды
принимаю решение и вонзаю в лед лезвие ледоруба, налегая на ледовый
крюк, сердце подскакивает к горлу, ледянку заносит, меня вот-вот
завертит волчком и сбросит с узкого гребня на скорости в 140 километров
в час - но я выправляю курс, промелькнув мимо дыры в трассе, куда бы мы
непременно рухнули, если бы не этот сумасшедший вираж, проношусь по
отколовшемуся карнизу шириной метров шесть, и в этот миг А.Беттик
срывается с вертикальной стены, корректирует направление - металлические
клювы сверкают в лунном свете - и снова мчится по перешейку Абруцци
навстречу последней серии виражей.
А я - следом.
Нас проморозило до костей и так растрясло, что пару мучительных
минут мы не в состоянии встать на ноги. Потом мы потихоньку выбираемся
на снег, сворачиваем ледянки, укладываем их в рюкзаки. Мы идем по
утоптанной тропе через уступ, не проронив ни единого слова. Я никак не
могу прийти в себя от удивления перед скоростью реакции и отвагой
А.Беттика; причину его молчания я постигнуть не в состоянии и от всей
души надеюсь, что он не сердится на меня за скоропалительное решение
возвращаться этим путем.
Последние три канатки почти разочаровывают своей обыденностью.
Сознание отмечает лишь красоту озаренных Оракулом пиков и хребтов да еще
то, с каким трудом мне удается сжимать окоченевшими пальцами стремена
управления салазками.
Запустение и сумрак верхних склонов сменяются бодрым сиянием
факелов Йо-куня, но мы избегаем главных помостов и лестниц, направляясь
через расселину прямиком к тропе. Выйдя на северный склон, мы снова
погружаемся во мрак, разрываемый лишь чадящими факелами вдоль дорожки,
ведущей в Цыань-кун-Су. На последнем километре мы срываемся на бег.
Мы приходим как раз в тот момент, когда Энея начинает свою вечернюю
беседу. В маленькую пагоду на террасе набилось человек сто. Энея обводит
взглядом собравшихся и, заметив меня, просит Рахиль начать беседу, а
сама поспешно пробирается к дверному проему.
16
Если честно, на Небесные горы я прибыл в замешательстве и некотором
унынии. Я проспал в криогенной фуге три месяца и две недели. Раньше я
думал, что в холодном сне сновидений не бывает. Я ошибался: почти всю
дорогу меня мучили кошмары. Проснулся я в полном смятении и тревоге.
Когда мы вылетели с неизвестной планеты, до точки перехода было
всего семнадцать часов, зато у Тянь-Шаня пришлось выйти из С-плюс на
самой границе системы, и тормозили мы целых трое суток. Я метался с
палубы на палубу, вверх-вниз по винтовой лестнице, и даже выскакивал на
балкон, твердя себе, что разрабатываю больную ногу (Корабль говорил, что
нога у меня абсолютно здорова), но на самом деле я просто хотел дать
выход эмоциональному напряжению. По-моему, так я не изводил себя еще ни
разу.
Корабль все порывался предоставить мне до муторности исчерпывающую
информацию о звездной системе: желтая звезда класса С, ля-ля-ля, все
такое... ну, как я и сам могу видеть... одиннадцать планет, три газовых
гиганта, два пояса астероидов, высокий процент комет, ля-ля-ля, все
такое. Меня же интересовал только Тянь-Шань, а потому я уселся на пол в
устланной коврами проекционной нише и смотрел, как он растет,
приближаясь на глазах. Планета оказалась удивительно яркой. Ослепительно
яркой. Сверкающая жемчужина на фоне черного бархата космоса.
- В настоящий момент вы наблюдаете нижний, постоянный облачный
слой, - долдонил Корабль. - Поразительное альбедо. Имеется и более
высокий облачный слой - видите этот циклон в правой нижней четверти
освещенного полушария? А эти кучевые облака, отбрасывающие тень недалеко
от северной полярной шапки? Именно они и определяют погоду, наблюдаемую
населением планеты.
- Где горы? - спросил я.
- Там. - Корабль обозначил кружком серую тень в Северном полушарии.
- Согласно моим старым картам, вот это высочайшая вершина в северных
широтах восточного полушария, называемая Чомо-Лори или снежная
королева... Видите рубчики, уходящие от нее на юг? Видите, как они
держатся вместе до самого экватора, а затем расходятся все дальше и
дальше и в конце концов теряются в облачных массах вблизи Южного полюса?
Это две крупнейшие горные цепи, хребет Пхари и хребет Куньлунь. Данные
скальные образования были заселены в первую очередь и являют
великолепный пример чудовищных тектонических процессов, эквивалентных
проходившим в начале мелового периода в...
Ля-ля-ля, все такое. А в голове у меня все звучало: "Энея, Энея,
Энея".
Странно было при входе в систему не нарваться на патрульные корабли
Имперского Флота, не услышать вызова ни от орбитальной стражи, ни от
спутниковых баз, ни даже от базы, расположенной на гигантской луне,
смахивающей на мишень - будто кто-то вогнал одну-единственную пулю в
гладкий оранжевый шар, не обнаружить излучения двигателей Хоукинга,
нейтринной эмиссии, гравитационных линз, выхлопов двигателей Буссарда -
словом, ни малейших следов высоких технологий. Корабль сообщил, что в
определенных районах на поверхности планеты отмечается слабое
микроволновое излучение, но, когда я попросил его усилить передачу,
зазвучала архаичная китайская речь эпохи до Хиджры. Это меня потрясло -
я еще ни разу не бывал на планете, где большинство населения говорило бы
на каком-нибудь языке, кроме стандартного английского.
Выйдя на геостационарную орбиту над восточным полушарием. Корабль
сообщил:
- Согласно вашим указаниям, я должен найти вершину под названием
Хэн-Шань, находящуюся приблизительно в шестистах пятидесяти километрах
юго-восточнее Чомо-Лори... вот!
Объемный образ в проекционной нише стремительно увеличился, и я
увидел прекрасный заснеженный пик, пронзающий три облачных слоя,
ослепительно сверкающий на солнце чуть ли не за пределами атмосферы.
- Иисусе! - прошептал я. - А где же Цыань-кун-Су?
Храм-Парящий-в-Воздухе?
- Должно быть... там, - торжественно объявил Корабль.
Мы смотрели прямо вниз на отвесную стену, композит снега, льда и
серых скал. У основания этого невероятного обрыва клокотала белая кипень
