случай: Шрайк уничтожил всех, кроме меня, устройство включилось раньше
времени. Даже охваченные паникой и растерянностью Бродяги прежде всего
предложили мне убежище. Я отклонил их предложение и направил свой корабль
в Сеть. Бродяги меня не преследовали.
Связавшись с Гладстон по мультилинии, я сообщил ей, что агенты Бродяг
уничтожены. Я сообщил ей также, что вероятность вторжения очень велика, и
что ловушка захлопнется, как и предусмотрено планом. Но я ни слова не
сказал ей об устройстве. Гладстон поздравила меня и предложила вернуться.
Я сослался на то, что нуждаюсь сейчас в покое и одиночестве, и направил
корабль к одному из окраинных миров неподалеку от Гипериона, чтобы само
это путешествие, пожирая время, приблизило следующий акт драмы.
А потом, когда Гладстон направила мне мультиграмму с предложением
совершить паломничество, я понял наконец, какую роль приготовили для меня
Бродяги: Бродяги, или Техно-Центр, или Гладстон со своими интригами.
Каждый из них считал, что именно он контролирует ситуацию. Но теперь
ситуация окончательно вышла из-под чьего-либо контроля.
Друзья мои, мир, каким мы его знали, приближается к своему концу,
независимо от того, что станется со всеми нами. А я... У меня нет никаких
просьб к Шрайку. Я ничего не скажу ему напоследок - ни ему, ни Вселенной.
Я вернулся, потому что должен был вернуться, потому что это моя судьба. Я
с детства знал, что должен сделать. Знал еще тогда, когда приходил к
гробнице моей бабушки Сири и клялся отомстить Гегемонии. Я давно знаю
цену, которую должен уплатить - и своей жизнью, и судом истории.
Но когда придет время суда над предательством, которое, как пламя
распространится по Сети, которое принесет гибель целым мирам, не
вспоминайте обо мне - мое имя даже на воде не написано, как сказала
заблудшая душа вашего поэта, - вспоминайте о Старой Земле, погубленной по
чьей-то прихоти, о дельфинах, чьи серые тела высыхали и гнили под палящими
лучами солнца; вспоминайте и постарайтесь мысленно увидеть - как видел это
я - плавучие островки, которым некуда плыть, потому что уничтожены их
пастбища, Экваториальные Отмели кишат буровыми платформами, а сами эти
острова битком набиты вездесущими крикливыми туристами, от которых разит
противозагарным кремом и марихуаной.
Или нет, не надо, не вспоминайте об этом. Встаньте так, как некогда
стоял я, включив устройство Бродяг: убийца и предатель с гордо поднятой
головой, твердо стоящий посреди кочующих барханов Гипериона и кричащий,
грозя небу кулаком: "Чума на оба ваших дома!".
Я помню мечту моей бабушки. Я помню, каким все это могло быть.
Я помню Сири.
- Так вы шпион? - спросил отец Хойт. - Агент Бродяг?
Консул потер щеки и ничего не ответил. Он выглядел очень усталым.
- М-да, - задумчиво произнес Мартин Силен. - Секретарь Гладстон,
сообщив мне о паломничестве, сразу же предупредила, что среди нас есть
шпион.
- Она говорила это всем, - резко возразила Ламия, внимательно
смотревшая на Консула. В глазах ее застыла печаль.
- Да, наш друг - шпион, - вступил в разговор Сол Вайнтрауб. - Но он
не просто шпион Бродяг. - Рахиль проснулась, и Вайнтрауб снова взял
девочку на руки. - Он, как это называют в триллерах, двойной агент, а в
нашем случае даже тройной - агент в квадрате, в кубе, в бесконечной
степени! Но на самом деле он - агент возмездия.
Консул бросил взгляд на старика-ученого.
- Тем не менее он шпион, - настаивал Силен. - А шпионов казнят, не
так ли?
Полковник Кассад держал "жезл смерти" в руке, но ни на кого его не
направлял.
- У вас есть связь с вашим кораблем? - спросил он Консула.
- Да.
- Как она осуществляется?
- Через комлог Сири. Он... модифицирован.
Кассад понимающе кивнул:
- Вы выходили на связь с Бродягами с помощью корабельного
мультипередатчика?
- Да.
- И сообщили им о нашем паломничестве?
- Да.
- Они вам ответили?
- Нет.
- Как можно ему верить? - Поэт был вне себя от возмущения. - Этому
проклятому шпиону!
- Помолчите, - сухо бросил ему полковник, ни на секунду не
выпускавший Консула из вида. - Это вы напали на Хета Мастина?
- Нет, - ответил Консул. - Но когда подбили "Иггдрасиль", меня
кое-что удивило.
- Что? - быстро спросил Кассад.
Консул кашлянул.
- Некоторое время я жил у тамплиеров. Связь Гласа Древа со своим
кораблем носит почти телепатический характер. Мастин же практически не
реагировал на гибель "Иггдрасиля". Или он не тот, за кого себя выдавал,
или он знал заранее, что корабль будет уничтожен, и поэтому прервал
контакт. Во время моей вахты я спустился, чтобы поговорить с ним
начистоту. Но его уже не было. Каюту вы видели сами, но куб Мебиуса
находился тогда в нейтральном состоянии: эрг едва не вырвался на волю. Я
закрыл куб и поднялся наверх.
- Так значит, вы не нападали на Хета Мастина? - переспросил Кассад.
- Нет.
- А какого хора мы должны тебе верить? - снова вмешался Силен,
допивавший виски из последней своей бутылки.
- Кто сказал, что вы должны мне верить? - пробормотал Консул, пожирая
глазами эту бутылку. - Впрочем, это неважно.
Полковник Кассад рассеянно постукивал пальцами по тусклому кожуху
жезла смерти.
- О чем теперь вы будете сообщать по мультилинии? - спросил он.
Консул устало вздохнул.
- Доложу, когда откроются Гробницы Времени. Если буду жив.
Ламия Брон указала на старинный комлог:
- Мы ведь можем сломать его.
Консул молча пожал плечами.
- Зачем же? - возразил полковник. - С его помощью мы сможем
перехватывать военные и гражданские сообщения. И вызовем корабль Консула,
если будет нужно.
- Нет! - крикнул Консул. Он впервые не сдержался. - Мы теперь не
можем повернуть назад.
- Вряд ли кто-то из нас хочет повернуть, - сказал Кассад и обвел
взглядом бледные лица окруживших его паломников.
Все молчали.
- Нам нужно что-нибудь решить, - сказал Сол Вайнтрауб и кивнул в
сторону Консула.
Мартин Силен сидел, уткнувшись лбом в горлышко пустой бутылки из-под
виски. Но при этих словах он тут же поднял голову.
- Наказание за измену - смерть. - Он захихикал. - Через несколько
часов мы все равно умрем. Так почему бы не устроить напоследок казнь?
По лицу отца Хойта пробежала гримаса боли. Он провел дрожащим пальцем
по растрескавшимся губам.
- Но мы не суд, - тихо сказал он.
- Нет, суд, - возразил полковник.
Консул уселся поудобней, обхватив колени руками.
- Что ж, решайте, - произнес он будничным голосом.
Ламия Брон вытащила отцовский пистолет, положила его рядом с собой на
пол и с интересом посмотрела на полковника.
- О чем мы здесь толкуем? Об измене? - заговорила она. - Но чему?
Никто из нас, за исключением, быть может, полковника, не присягал на
верность Гегемоний. Все мы игрушки в руках сил, которые никому не
подвластны.
Сол Вайнтрауб повернулся к Консулу:
- Друг мой, вы упустили из виду, что Мейна Гладстон и элементы
Техно-Центра, выбирая для контактов с Бродягами именно вас, очень хорошо
представляли, что вы предпримете. Возможно, они не ожидали, что у Бродяг
есть средство открыть Гробницы Времени, - хотя, когда имеешь дело с
ИскИнами и Техно-Центром, ничего нельзя знать наверняка - зато они
прекрасно понимали, что вы повернете оружие против обоих лагерей,
сломавших жизнь вашей семьи. Все это часть какого-то дьявольского плана.
Вы были вольны в своих поступках не более, - он приподнял ребенка, - чем
это дитя.
Консул растерянно огляделся. Он хотел что-то сказать, но потом просто
покачал головой.
- Вполне возможно, - заметил Федман Кассад. - Но считают они нас
пешками в своей игре или нет, нужно что-то противопоставить их планам. -
Вспышки космического сражения бросали на стены багровые отсветы. - В этой
войне погибнут тысячи. Или даже миллионы. А если Бродяги или Шрайк
прорвутся к порталам, миллиарды жизней в сотнях миров Сети окажутся под
угрозой.
Консул внимательно смотрел, как Кассад поднимает "жезл смерти".
- Так было бы проще, - задумчиво сказал полковник. - Шрайк никого не
пощадит.
Все молчали. Казалось, Консул всматривается куда-то вдаль.
Кассад поставил жезл на предохранитель и сунул его за пояс.
- Мы вместе пришли сюда, - сказал он. - Вместе и пройдем оставшийся
путь.
Ламия Брон отложила пистолет в сторону и, подойдя к Консулу
опустилась рядом с ним на колени и обняла его. Консул нерешительно поднял
руку. Позади них, на каменной стене, плясали отблески красных зарниц.
В ту же минуту Сол Вайнтрауб подошел к ним и обнял обоих свободной
рукой. Тепло человеческих тел согрело Рахиль, и она задрыгала ножками от
удовольствия.
- Я ошибался, - сказал Консул, вдыхая запах талька и детского тела. -
У меня есть просьба к Шрайку. Я буду просить за _н_е_е_. - И он
прикоснулся к головке Рахили.
Мартин Силен издал странный полусмешок-полувсхлип.
- Наши последние просьбы, - с трудом выговорил он. - Исполняет ли
муза просьбы? У меня их нет. Я хочу только одного: чтобы моя поэма была
закончена.
Отец Хойт повернулся к поэту:
- Неужели это так важно?
- Да, да, да, _д_а_! - задыхаясь, выкрикнул Силен. Отбросив пустую
бутылку, поэт выхватил из своей сумки пачку тончайших пленок и потряс ею
над голавли. - Хотите прочесть это? Хотите, я сам прочту вам их? Это
происходит снова. Прочтите мои старые стихи! Прочтите "Песни", которое я
написал три столетия назад и никогда не печатал. В них есть все. Все мы.
Мое имя, ваши имена, наше паломничество. Неужели вы не понимаете... Я
создаю не стихи, я творю будущее. - Он выронил пленки и, нахмурившись,
поднял пустую бутылку. Казалось, он держит в руках потир. - Я творю
будущее, - повторил он с опущенным взглядом. - Но изменить следует
прошлое. Одно мгновение. Одно решение.
Мартин Силен поднял голову. Его глаза покраснели.
- Существо, которое завтра уничтожит нас - моя муза, наш создатель и
погубитель - движется сквозь время из будущего в прошлое. И сейчас пусть
оно схватит меня, но отпустит Билли. Пусть схватит меня, и пусть на этом
оборвется моя поэма, останется незаконченной во веки веков! - Он еще выше
поднял бутылку и, закрыв глаза, швырнул ее в дальнюю стену. Осколки стекла
разлетелись облаком оранжевых искр.
Полковник подошел к поэту и положил свои длинные сильные пальцы на
его плечо.
От этого простого жеста в комнате словно бы потеплело. Ленар Хойт
оторвался от стены, воздел кверху правую ладонь, соединив большой палец с
мизинцем, и негромко произнес:
- Отпускаются грехи твои.
Ветер бился о стены Башни и завывал в горгульях и на балконах.
Отблески битвы, полыхавшей в сотне миллионов километров отсюда, окрасили
лица паломников в кровавые тона.
Кассад вернулся к дверям. Остальные начали устраиваться на ночь.
- Нужно хоть немного поспать, - пробормотала Ламия Брон.
Какое-то время Консул вслушивался в вопли и свист ветра, потом
повернулся на бок и, поправив служивший ему подушкой рюкзак, натянул
одеяло повыше. Уже много лет его мучила бессонница.
Он подложил под щеку кулак, закрыл глаза и сразу же заснул.
ЭПИЛОГ
Консул проснулся от треньканья балалайки, такого тихого, что он даже
подумал, будто оно ему снится. Ежась от холода, он встал, набросил на
плечи одеяло и вышел на балкон. Рассвет еще не наступил. Небеса
