смотрел во все глаза. Гулкую тишину базилики нарушали только удары пульса,
отдававшиеся у меня в висках. Внезапно труп Альфы шевельнулся, задергался
и буквально воспарил над алтарем, сотрясаясь в яростных судорогах распада.
За несколько секунд крестоформ словно вырос в размерах и налился
краснотой, как кусок сырого мяса. Мне показалось, что я вижу волокна и
червеобразные отростки, пронизывающие разлагавшееся тело, подобно арматуре
в плавящейся восковой модели статуи. И плоть потекла.
Эту ночь я провел в базилике. Крест на груди Альфы освещал
пространство вокруг алтаря, и, когда труп шевелился, по стенам метались
причудливые тени.
Альфа покинул базилику на третьи сутки, и все это время я находился
рядом с ним. Большинство видимых изменений произошло к концу первой ночи.
Тело бикура, которого я называл Альфой, разложилось и возродилось заново
на моих глазах. Восстановленный труп напоминал Альфу, хотя и не был точной
копией. Но все повреждения исчезли. Лицо - гладкое, без морщин, как у
пластмассовой куклы - застыло в полуулыбке. На восходе солнца третьего дня
я увидел, как грудь мертвеца начала подниматься и опускаться. Затем
послышался первый вздох - с таким звуком вода льется в кожаные мехи.
Незадолго до полудня я покинул базилику и поднялся по лианам наверх.
Впереди лез Альфа.
Он все время молчит, не отвечает на вопросы и глядит прямо перед
собой бессмысленным взглядом. Иногда, заслышав отдаленные голоса, он
застывает на месте.
Когда мы вернулись в деревню, никто не обратил на нас внимания. Альфа
отправился к себе в хижину и сейчас сидит там. Я сижу у себя. Минуту назад
я расстегнул балахон и провел пальцем по крестообразному рубцу. Крестоформ
неподвижен, он врос в мою грудь. И ждет.
День 140.
Я поправляюсь от ран и потери крови. Пытался вырезать его заостренным
камнем. Не вышло.
Ему не нравится боль. Я терял сознание, но не от боли и не от потери
крови, а значительно раньше. И стоило мне, придя в себя, возобновить свои
попытки, как я тут же отключался снова. Ему не нравится боль.
День 158.
Альфа начинает говорить. Он кажется глупее, медленнее в движениях и
лишь смутно осознает мое (или чье-либо еще) присутствие. Однако он ест и
двигается. Похоже, он все-таки узнает меня. На томограмме видны внутренние
органы молодого человека. Сердце - как у шестнадцатилетнего.
Я должен обождать еще один здешний месяц и десять дней (всего дней
пятьдесят), пока не "уснут" огненные леса. Тогда я попытаюсь уйти. Что ж,
боль так боль. Посмотрим, кто сдастся первый.
День 173.
Еще одна смерть.
Неделю назад пропал бикура со сломанным пальцем, которого я окрестил
Вилем. Вчера все разом, словно следуя сигналам радиомаяка, отправились на
северо-восток и в нескольких километрах, у большого оврага, нашли его
останки.
Очевидно, он полез на дерево за чем-то съедобным, и под ним
подломилась ветка. Смерть, должно быть, наступила мгновенно - он сломал
себе шею. Но главное - место, куда он упал. Тело (если его еще можно было
назвать телом) лежало между двумя большими буграми, под которыми гнездятся
крупные красные насекомые - Тук называл их огненными богомолами. На мой
взгляд, самое подходящее название для них - кожееды. За несколько дней
насекомые оставили от трупа одни кости. Голый скелет, несколько кусочков
кожи, обрывки сухожилий и крестоформ. Он лежал на грудной клетке, словно
чудотворное распятие давно усопшего первосвященника.
Это ужасно, но я ничего не могу с собой поделать: к печали
примешивается нотка торжества. Крестоформу ничего не сделать с этими
костями; пусть проклятый паразит игнорирует логику нашего мира, но закона
сохранения вещества ему не одолеть. Виль умер настоящей смертью. С этого
момента их уже не Трижды Двадцать и Десять, а Трижды Двадцать и Девять.
День 174.
Я глупец.
Сегодня я заговорил с ними о Виле и о его кончине. Меня удивляло
отсутствие реакции бикура на настоящую смерть одного из них. Они забрали
крестоформ, но сам скелет оставили там, где он лежал, и никаких попыток
перенести останки в базилику не предпринимали. Всю ночь мне не давала
покоя мысль: что, если они заставят меня занять его место, стать одним из
Трижды Двадцати и Десяти.
- Очень печально, - сказал я, - что один из вас умер настоящей
смертью. Что же теперь станет с Трижды Двадцатью и Десятью?
Бета пристально посмотрела на меня.
- Он не может умереть настоящей смертью, - спокойно ответил мне
маленький лысый гермафродит. - Он принадлежит крестоформу.
Вскоре после этого, в очередной раз томографируя обитателей деревни,
я узнал, в чем дело. Тот, которого я называл Тэта, внешне никак не
изменился, но в его плоть погружены уже два креста. Не сомневаюсь, что
этот бикура в ближайшие годы проявит склонность к полноте, а затем
разбухнет подобно какой-то уродливой кишечной палочке, вызревающей в чашке
Петри. Когда он/она/оно умрет, из могилы его встанут двое, и Трижды
Двадцать и Десять снова окажутся в полном комплекте.
По-моему, я схожу с ума.
День 195.
Неделю за неделей я изучаю проклятого паразита, но до сих пор не
представляю, как он функционирует. Более того, похоже, я теряю к этому
интерес. То, о чем я сейчас думаю, важнее.
Почему Бог допустил эту непристойность?
Почему бикура наказаны таким образом?
Почему на мою долю выпало разделить их судьбу?
Каждый вечер, во время молитвы, я задаю себе эти вопросы. Но ответа
нет. Только ветер в Разломе поет свою проклятую песню.
День 214.
На оставшихся десяти страницах я должен дописать полевой дневник, а
также изложить некоторые гипотезы. Эта запись - последняя. Огненные леса
"засыпают"; завтра утром я ухожу.
Несомненно, я обнаружил самое инертное из всех человеческих
сообществ. Бикура осуществили извечную мечту о бессмертии, но отдали
взамен свою человеческую природу и бессмертные души.
Эдуард, я долго боролся со своей верой, точнее, с ее отсутствием, но
сейчас, в этом ужасном уголке забытого Богом мира, когда тело мое терзает
отвратительный паразит, ко мне странным образом вернулась вера - и вера
столь сильная, какой я не знал с поры нашего с тобою детства. Только
теперь я понял, как она необходима. Чистая, слепая вера, бросающая вызов
здравому смыслу - как спасательный круг в яростном и беспредельном океане
вселенной, где царят жестокие законы, абсолютно безразличные к судьбам
крохотных разумных существ, обитающих в нем.
День за днем я пытался покинуть район Разлома и день за днем
испытывал ужасающую боль. Она уже стала частью моего мира, как это
неестественно маленькое солнце или лазурное небо. Боль стала моим
союзником, моим ангелом-хранителем, тем звеном, что пока еще связывает
меня с человечеством. Крестоформу не нравится боль. Не нравится она и мне,
но, подобно ему, я заставлю ее служить моим целям. И сделаю я это
сознательно, а не инстинктивно, как кусок заключенной во мне чужеродной
ткани. Это безмозглое существо стремится избежать смерти любыми способами.
Я тоже не хочу умирать, но я приветствую боль и смерть как
противоположность вечному прозябанию. Жизнь священна. Я все еще
придерживаюсь этого постулата, на котором зиждется наша вера и наше учение
последние двадцать восемь веков (на протяжении которых, увы, жизнь
ценилась так дешево). Но еще более священна душа.
Я понимаю теперь, что, пытаясь подтасовать результаты раскопок на
Армагасте, я не мог возродить церковь. Самое большее, что я в силах был
предложить ей, - это лже-существование, подобное тому, что ведут эти
несчастные ходячие трупы. Если Церкви суждено погибнуть, она должна
сделать это со славою и в полном сознании своего возрождения во Христе.
Она должна сойти во тьму не покорно, но достойно - бесстрашно и с твердой
верой, как уходили до нас миллионы. Уйти, сохраняя живую связь с
поколениями людей, стоявших перед лицом смерти. С теми, кто молча умирал
за лагерной проволокой. С теми, кто сгорел в пламени ядерного пожара. С
теми, кто корчился от боли в больничных палатах. С теми, кто погиб от рук
погромщиков. Сойти во тьму - если не с надеждой, то с молитвой, что во
всем этом есть смысл, нечто стоящее всей этой боли, всех жертв. У тех, кто
ушел до нас, не было ни доказательств, ни фактов, ни убедительных теорий -
лишь тонкая нить надежды да шаткая вера. И если они все же смогли
сохранить свою хрупкую надежду пред ликом тьмы, то так же должен поступить
я... и Церковь.
Я уже не верю, что лекарство или скальпель помогут мне избавиться от
вселившегося в меня паразита, но если кто-нибудь сумеет отделить его,
изучить и уничтожить - пусть даже ценой моей жизни - я умру с сознанием
выполненного долга.
Огненные леса спокойны как никогда. А теперь спать. Мне надо выйти до
рассвета.
День 215.
Выхода нет.
Я прошел по лесу четырнадцать километров. Кое-где деревья еще
"искрят", но пройти можно. Три недели - и я прошел бы лес насквозь.
Меня не пускает крестоформ.
Боль как при затяжном сердечном приступе. Тем не менее я шел вперед.
Спотыкался, падал, полз через золу. В конце концов я потерял сознание.
Придя в себя, я обнаружил, что ползу в сторону Разлома. Раз за разом я
поворачивал обратно, проходил километр, потом метров пятьдесят ползком - и
снова терял сознание. А придя в себя, обнаруживал, что не продвинулся ни
на шаг. Весь день шла эта безумная битва за мое тело.
Перед восходом солнца бикура обнаружили меня в пяти километрах от
Разлома и принесли назад.
Боже милостивый, почему ты допускаешь все это?
У меня не остается никакой надежды вырваться отсюда, разве что
кто-нибудь придет и заберет меня.
День 223.
Снова попытка. Снова боль. Снова неудача.
День 257.
Сегодня мне исполнилось шестьдесят восемь стандартных лет. Неподалеку
от Разлома я строю часовню. Работа движется. Вчера попытался спуститься к
реке, но Бета и четверо других завернули меня назад.
День 280.
По местному исчислению я прожил на Гиперионе ровно год. Год в
чистилище или год в аду?
День 311.
Сегодня, заготавливая камни на карнизе под уступом, где будет
построена часовня, я обнаружил свои громоотводы. Должно быть, бикура
сбросили их с обрыва в ночь, когда убили Тука. Двести двадцать три дня
тому назад.
С их помощью я пройду огненные леса когда угодно. Конечно, если
позволит крестоформ. Но он не позволит. Если бы они не уничтожили мою
аптечку! Там были анестетики! Но когда я собирал шесты, у меня возникла
идея.
Я все еще продолжаю свои дилетантские эксперименты с медсканером. Так
вот, когда две недели назад Тэта сломал ногу (кость переломилась в трех
местах), я наблюдал за реакцией крестоформа. Паразит делал все возможное,
чтобы погасить боль: большую часть времени Тэта пролежал без сознания, а
его организм вырабатывал невероятное количество эндорфинов. Но переломы
были очень болезненные, и на четвертые сутки бикура перерезали Тэте горло
и отнесли его тело в базилику. Крестоформу было легче восстановить труп,
чем длительное время переносить такую боль. Непосредственно перед тем, как
они убили Тэту, я просканировал его тело. Крестоформ ослабил хватку.
Некоторые участки центральной нервной системы почти освободились от
червеобразных волокон.
Не знаю, смогу ли я причинить себе такую боль. Выдержу ли? Останусь
ли жив? Лишь в одном я уверен: бикура этого не допустят.
