Слова мои падают в пустоту...
День 95.
Ужас прошлой недели словно отошел на второй план. Даже страх
ослабевает и становится чем-то обычным, когда спадает напряжение.
С помощью мачете я срубил несколько небольших деревьев и соорудил
себе хижину. Крышу и фасад я затянул гамма-плащами, а щели между бревнами
замазал илом. Роль задней стенки выполняет огромный валун. Я разобрал
ящики со снаряжением и кое-что вынул. Впрочем, едва ли мне придется
использовать эти вещи.
Я начал заготавливать пищу впрок, ибо мой запас концентратов тает на
глазах. В соответствии с идиотским графиком, составленным в свое время на
Пасеме, я должен уже несколько недель жить среди бикура, выменивая
продовольствие на всякую мелочь. Впрочем, какая разница? Кроме легко
разваривающихся корней челмы, в мой рацион входит с полдюжины разных видов
ягод и крупных плодов, которые я здесь нашел и которые, если верить
комлогу, являются съедобными. Ошибся пока я всего лишь раз, но всерьез:
всю ночь мне пришлось просидеть на корточках у края оврага.
Я без устали меряю шагами свой клочок земли - как те пелопы, которых
на Армагасте держат в клетках и которых так высоко ценят тамошние князьки.
Огненные леса в полном порядке и до них рукой подать: на юге - километр,
на западе - четыре. По утрам, словно соперничая с туманом, небо застилают
клубы дыма. Лишь участки, почти сплошь заросшие бестосом, скалистая
вершина плато да похожие на черепах крутые горные хребты, высящиеся на
северо-востоке, сдерживают натиск деревьев тесла.
К северу плато расширяется, и ближе к Разлому заросли становятся
гуще. Они тянутся километров на пятнадцать, дальше путь преграждает овраг.
Он втрое мельче и вдвое уже, чем сам Разлом. Вчера я достиг самой северной
точки и с тяжелым чувством заглянул через зияющую пропасть на ту сторону.
Надо будет как-нибудь попробовать обойти ее с востока, поискать место для
переправы. Но, судя по зарослям феникса на той стороне и завесе дыма вдоль
северо-восточного горизонта, там, скорее всего, такие же каньоны, заросшие
челмой, и огненные леса. Они видны и на снятой с орбиты карте, которую я
ношу с собой.
Сегодня вечером, когда ветер заиграл реквием на своих эоловых арфах,
я навестил могилу Тука. Я преклонил колени и попытался молиться, но ничего
не получилось.
У меня ничего не получилось, Эдуард. Я пуст, как те поддельные
саркофаги, которые мы с тобой десятками выкапывали в безжизненных песках
возле Тарум-Бель-Вади.
Дзен-гностики сказали бы, что эта пустота - добрый знак; она
предвещает выход на новый уровень сознания, интуиции и опыта.
Merde.
Я пуст, и моя пустота... не более чем пустота.
День 96.
Я нашел бикура. Или, вернее, они нашли меня. Я запишу, что успею,
пока они не пришли меня "будить" (для них я сейчас "сплю").
Сегодня я уточнял свою карту километрах в четырех к северу от лагеря,
как вдруг от полуденной жары туман стал рассеиваться, и на своей,
ближайшей, стороне Разлома я заметил ряд террас, которых раньше увидеть не
мог. С помощью электронного бинокля я осмотрел их. Террасы представляли
собою подобие покрытых дерном лестниц - одни изгибались спиралью, другие
уступами поднимались вверх. Внезапно я осознал, что вижу жилища,
построенные человеком: около дюжины примитивных лачуг, сооруженных из
вязанок челмы, камней и дерна. Да, то бесспорно были творения человеческих
рук.
Я стоял в нерешительности и, не отрывая бинокля от глаз, прикидывал,
что лучше: сразу спуститься на террасы и встретиться лицом к лицу с их
обитателями или вернуться пока в лагерь, как вдруг по спине у меня пополз
холодок, который всегда безошибочно подсказывает человеку, что он уже не
один. Опустив бинокль, я медленно обернулся. Это были бикура - по меньшей
мере, человек тридцать. Они стояли полукругом, отрезав меня от леса.
Не знаю, что я ожидал увидеть, быть может, голых дикарей со свирепыми
лицами и в ожерельях из зубов. А возможно, я был уже наполовину готов
встретить тех заросших волосами отшельников, которых видят иногда
путешественники в Моисеевых горах на Хевроне. Как бы там ни было,
настоящие бикура не соответствовали ни одному из этих стереотипов.
Люди, которые столь неслышно приблизились ко мне, были невысоки
ростом (самый высокий - мне по плечи) и облачены в груботканые темные
одежды, скрывавшие все тело от шеи до пят. Казалось, они не шли, а
скользили по неровной земле, подобно призракам. Издали они напомнили мне
процессию иезуитов в Новом Ватикане - только очень малорослых.
Я чуть не рассмеялся, но вовремя сообразил, что такая реакция может
быть воспринята как проявление страха. Впрочем, бикура не проявляли
никаких признаков агрессивности. У них не было оружия, их маленькие руки
были пусты. Такими же пустыми были их лица.
Эти лица трудно описать в двух словах. Они лысые. Все до одного.
Сплошное облысение, полное отсутствие растительности на лицах и свободное
платье, ниспадающее до земли, делали мужчин и женщин практически
неотличимыми. Передо мной стояло не менее пятидесяти человек - все
примерно одного возраста, где-то между сорока и пятьюдесятью. Лица без
единой морщинки, чуть желтоватые, (подозреваю, причина в том, что они
употребляют в пищу челму и другие местные растения, содержащие минеральные
красители).
Глядя на бикура, испытываешь искушение сравнить их круглые лица с
ликами ангелов, но при более внимательном рассмотрении впечатление
святости пропадает и заменяется другим - безмятежного идиотизма. Как
священник я провел много лет в отсталых мирах и сразу узнал это древнее
генетическое нарушение, называемое по-разному: синдром Дауна, монголизм,
врожденное слабоумие. Так они и стояли передо мной эти пятьдесят
малорослых человечков в темных одеждах, - молчаливая, улыбающаяся толпа
лысых, умственно отсталых детей.
Пришлось напомнить себе, что эти "улыбающиеся дети" перерезали горло
спящему Туку и бросили его умирать, как свинью на бойне.
Ближайший ко мне бикура выступил вперед и, остановившись в пяти шагах
от меня, сказал что-то монотонным негромким голосом.
- Подождите минутку, - ответил я, достал свой комлог и переключил его
в режим перевода.
- Бейтет ота мойна лот кресфем кет? - спросил невысокий человек,
стоявший передо мной.
Я надел наушники как раз вовремя, чтобы услышать перевод комлога.
Никакой задержки. Очевидно, они говорили на искаженном староанглийском,
следы которого до сих пор сохранились в жаргоне здешних плантаций. "Ты
человек, который принадлежит крестоформу (крестообразной форме)", -
перевел комлог (для последнего существительного он дал два варианта).
- Да, - ответил я, не сомневаясь, что это были те самые люди, которые
ощупывали меня ночью, когда я проспал убийство Тука. А значит, те самые,
что его убили.
Я ждал. Охотничий мазер лежал в ранце, а ранец - около небольшой
челны шагах в десяти отсюда. Между мной и ранцем стояло с полдюжины
бикура. Но в тот момент я понял, что это не имеет никакого значения. Я не
смогу применить оружие против человеческого существа, даже если это
человеческое существо убило моего проводника и, вполне вероятно, в любую
минуту готово убить меня самого. Я закрыл глаза и мысленно произнес
покаянную молитву. Снова открыв глаза, я обнаружил, что толпа стала чуть
больше. Всякое движение прекратилось; похоже, кворум был налицо и решение
принято.
- Да, - повторил я среди всеобщего молчания. - Я тот, кто носит
крест. - Я слышал, как динамик комлога произнес последнее слово -
"кресфем".
Бикура в унисон закивали головами, а затем - словно они прошли долгую
практику в качестве алтарных служек - все разом опустились на одно колено.
Мягко зашуршали одежды.
Я открыл рот - и обнаружил, что мне нечего сказать. Тогда я закрыл
рот.
Бикура встали. Ветерок шевелил хрупкие стебли и листья челмы, и в
сухом шелесте слышался конец лета. Ближайший ко мне бикура подошел еще
ближе, схватил меня за руку холодными, сильными пальцами и негромко
произнес фразу, которую мой комлог перевел так: "Пойдем. Время
возвращаться в дома и спать".
Была середина дня. Не ошибся ли комлог? Правильно ли он перевел слово
"спать"? Может, это какая-то идиома или метафора слова "умирать"? Однако я
согласно кивнул и последовал за ними в деревню на краю Разлома.
Теперь я сижу в хижине и жду. Что-то шуршит. Видимо, не я один сейчас
бодрствую. Я сижу и жду.
День 97.
Бикура называют себя "Трижды Двадцать и Десять".
Последние двадцать шесть часов я провел, беседуя с ними и наблюдая.
Во время их послеполуденного двухчасового "сна" я делал заметки. Надо
как можно больше записать, прежде чем мне перережут горло.
Впрочем, я начинаю думать, что они оставят меня в покое.
Я разговаривал с ними вчера после "сна". Иногда они просто не
отвечают на вопросы. А если и отвечают, то невнятно и невпопад, будто дети
с заторможенной реакцией. После первой встречи, когда меня пригласили в
деревню, никто не задал мне ни единого вопроса, не высказал на мой счет ни
единого замечания.
Я расспрашивал их ненавязчиво и осторожно, с выдержкой опытного
этнолога. Желая удостовериться, что комлог ничего не путает, я задавал
самые простые вопросы, ответы на которые легко проверить. Комлог работал
нормально. Но их ответы не дали мне ровным счетом ничего. Я провел среди
этих людей больше двадцати часов, но, как и прежде, оставался в полном
неведении.
Наконец, устав и телом, и душой, я отбросил деликатность и обратился
к своим собеседникам с прямым вопросом:
- Моего спутника убили вы?
Все трое не поднимали глаз от примитивного ткацкого станка, на
котором работали. Наконец один из них - я мысленно называю его Альфа, ибо
он первый подошел ко мне тогда в лесу - ответил:
- Да, мы перерезали горло твоему спутнику острым камнем и держали его
и не давали ему шуметь, пока он боролся. Он умер настоящей смертью.
- Почему? - спросил я мгновение спустя. Мой голос был сух, как
кукурузная шелуха.
- Почему он умер настоящей смертью? - переспросил меня Альфа,
по-прежнему не поднимая глаз. - По тому что у него вытекла вся кровь и он
перестал дышать.
- Нет, - сказал я. - Почему вы убили его?
Альфа ничего не ответил, но Бетти (я подозреваю, что это - женщина и
подруга Альфы) подняла глаза от ткацкого станка и просто ответила:
- Чтобы заставить его умереть.
- Но зачем?
Ответы неизменно повторялись и ни на ноту не приближали меня к
истине. После долгих расспросов я установил, что они убили Тука, чтобы
заставить его умереть, и что он умер, потому что его убили.
- Какая разница между смертью и настоящей смертью? - спросил я, не
доверяя в этом вопросе комлогу, да и самому себе тоже.
Третий бикура, Дел, проворчал в ответ невнятную фразу, которую комлог
перевел так: "Твой спутник умер настоящей смертью. Ты - нет".
Наконец я потерял терпение и взорвался:
- Что - нет? Почему вы не убили меня?
Все трое прекратили свою бездумную работу и посмотрели на меня.
- Ты не можешь быть убитым, потому что ты не можешь умереть, - сказал
Альфа. - Ты не можешь умереть, потому что ты принадлежишь крестоформу и
следуешь кресту.
Я не имел ни малейшего представления, почему чертова машина переводит
слово "крест" как "крест", а секунду спустя - как "крестоформ". "Потому
что ты принадлежишь крестоформу".
По коже пробежал холодок, и я с трудом подавил желание расхохотаться.
Это же избитое клише старых приключенческих голофильмов: затерянное племя
