- Многие тамплиеры, - сказал Хет Мастин, - считают Шрайка воплощением
божества, явившегося в мир, чтобы покарать не питающихся от корня. Однако
я, Истинный Глас Древа, должен признать это ересью. Ни в Завете, ни в
писаниях Мюира [Джон Мюир (John Muir) - американский натуралист, один из
основоположников экологии] ничего подобного нет.
Консул пожал плечами.
- Я атеист, - заявил он, держа стакан с виски в руке и рассматривая
его на свет, - и никогда не имел ничего общего с церковью Шрайка.
- Католическая церковь посвятила меня в сан. - Отец Хойт улыбнулся
одними губами. - Поклонение Шрайку противоречит всему, на чем она стоит.
Полковник Кассад отрицательно покачал головой - то ли отказываясь
отвечать, то ли показывая, что не является членом церкви Шрайка.
- Я был крещен лютеранином, - начал Мартин Силен, оживленно
жестикулируя. - Это церковь, которой давно уже нет. Я стоял у истоков
дзен-гностицизма - ваших родителей тогда еще на свете не было. Успел
побыть католиком, адвентистом, неомарксистом, ярым фанатиком и
потрясателем устоев, сатанистом, чуть ли не епископом пофигистов. Я даже
что-то пожертвовал Институту гарантированного перевоплощения. Теперь я с
удовольствием могу сообщить, что я простой язычник. - Он улыбнулся и
заключил: - Для язычника Шрайк - самое подходящее божество.
- А мне на религии начхать, - отрезала Ламия Брон. - На меня они не
действуют.
- Полагаю, это только подтверждает мою идею, - сказал Сол Вайнтрауб.
- Никто из нас не разделяет догматы культа Шрайка, и тем не менее из
миллионов приверженцев этой веры старейшины выбрали именно нас. Именно нам
предстоит посетить Гробницы Времени... и лицезреть их жестокого Бога...
возможно, в последний раз.
- Может, это и подтверждает вашу идею, господин Вайнтрауб, - Консул
покачал головой, - но я ее так и не понял.
Ученый рассеяно погладил бороду.
- Мне кажется, что причины, побудившие каждого из нас отправиться на
Гиперион, оказались столь вескими, что церковь Шрайка и правительство
Гегемонии были просто вынуждены согласиться. В отдельных случаях - в моем,
например, - причины эти считаются общеизвестными, хотя я уверен, что во
всей своей полноте они известны только сидящим за этим столом. Поэтому я
предлагаю следующее. Пусть каждый за те несколько дней, что у нас
остались, расскажет свою историю.
- Зачем? - спросил полковник Кассад. - Вряд ли это что-то даст.
Вайнтрауб улыбнулся:
- Напротив. По меньшей мере, это развлечет нас и поможет хоть немного
узнать друг друга, прежде чем Шрайк или еще какая-нибудь гадость свалится
нам на голову. Кроме того, возможно, мы поймем что-то очень важное, и в
решающий момент это спасет жизнь всем нам. Если, конечно, у нас хватит ума
выделить то общее, что связывает наши судьбы с капризами Шрайка.
Мартин Силен рассмеялся, закрыл глаза и продекламировал:
К спине дельфина приникая
И взявшись за плавник,
Невинных души смерть переживают,
И снова открываются их раны.
- Это Лениста, не так ли? - спросил отец Хойт. - Я изучал ее
творчество в семинарии.
- Почти, - ответил Силен, открывая глаза и наливая еще вина. - Это
Йейтс. Старый хер жил за пятьсот лет до того, как Лениста в первый раз
потянула свою мамашу за железную сиську.
- Послушайте, - сказала Ламия, - ну расскажем мы друг другу свои
истории, и что? Встретившись со Шрайком, мы просто сообщим ему свои
желания. Одно он выполнит, остальные паломники умрут. Правильно?
- Так гласит легенда, - подтвердил Вайнтрауб.
- Шрайк не легенда, - отозвался Кассад. - И стальное дерево - тоже.
- Тогда что толку надоедать друг другу историями? - спросила Ламия
Брон, отправляя в рот последнее шоколадное пирожное.
Вайнтрауб тихонько погладил по голове спящую дочку.
- Мы живем в странные времена, - задумчиво произнес он. - Поскольку
мы входим в ту ничтожную долю процента граждан Гегемонии, которые
предпочитают путешествовать не по Сети, а в открытом космосе, от звезды к
звезде, мы представляем самые разные эпохи нашего недавнего прошлого. Мне,
например, шестьдесят восемь стандартных лет, но из-за сдвигов во времени,
вызванных моими путешествиями, я мог бы растянуть эти трижды двадцать и
восемь лет на целый век истории Гегемонии, если не больше.
- И что? - спросила Ламия.
Вайнтрауб взмахнул рукой, адресуя свои слова всем сидящим за столом:
- Каждого из нас можно уподобить и острову в океане времени, и самому
этому бескрайнему океану. Или, говоря не столь высокопарно, каждый из нас,
возможно, держит в руках недостающий кусочек головоломки, которую еще
никому не удавалось сложить с тех пор, как человек высадился на Гиперионе.
- Вайнтрауб почесал нос и продолжил: - Это тайна, а разгадывать тайны,
откровенно говоря, я люблю больше всего на свете и готов посвятить этому,
быть может, последнюю неделю своей жизни. Если кого-нибудь из нас вдруг
осенит - прекрасно. А если нет - что ж, будем решать задачу и получать
удовольствие от самого процесса.
- Согласен, - сказал Хет Мастин без тени волнения в голосе. - Раньше
мне это не приходило в голову, но теперь я вижу всю мудрость вашего
решения: нам необходимо рассказать свои истории, прежде чем мы встретимся
со Шрайком.
- А если кто-нибудь солжет? - быстро спросила Ламия Брон.
- Ну и что? - ухмыльнулся Мартин Силен. - В этом-то и вся прелесть.
- Давайте проголосуем, - предложил Консул, вспомнив предупреждение
Мейны Гладстон. Нельзя ли вычислить агента Бродяг, сопоставив истории?
Консул туг же улыбнулся своим мыслям - агент не настолько глуп.
- Вы, видимо, решили, что у нас тут парламент? - В голосе полковника
прозвучала ирония.
- А как же иначе, - ответил Консул. - У каждого из нас - своя цель,
но идти к Шрайку мы должны вместе. Нам нужны какие-то механизмы принятия
решений.
- Мы могли бы выбрать начальника, - предложил Кассад.
- Да ну вас в жопу с такими порядками, - благодушно ответил поэт.
Остальные согласно закивали.
- Хорошо, - сказал Консул. - Итак, господин Вайнтрауб предложил нам
рассказать о наших связях с Гиперионом. Голосуем за его предложение.
- Все или ничего, - добавил Хет Мастин. - Либо рассказывают все, либо
никто. Мы будем придерживаться воли большинства.
- Договорились. - Консул внезапно проникся любопытством к чужим
историям и в равной мере уверенностью в том, что никогда не расскажет
своей собственной. - Кто за то, чтобы рассказывать?
- Я, - сказал Сол Вайнтрауб.
- Я - тоже "за", - сказал Хет Мастин.
- Не то слово! - воскликнул Мартин Силен. - Ради этакого балагана я
бы отказался от целого месяца оргазмической бани на Шоте.
- Я также голосую "за", - сказал Консул и сам себе удивился. - Кто
против?
- Я против, - сказал отец Хойт, но голос его звучал нерешительно.
- Ерунда все это, - небрежно бросила Ламия Брон.
Консул повернулся к Кассаду.
- А вы, полковник?
Федман Кассад пожал плечами.
- Итак, четыре голоса "за", два - "против", один воздержался, -
подвел итоги Консул. - Большинство "за". Кто начнет?
Все умолкли. Наконец Мартин Силен поднял глаза от небольшого
блокнота, в котором что-то писал, вырвал листок и разорвал его на
несколько полосок. - Здесь числа от одного до семи, - сказал он. - Почему
бы нам не бросить жребий?
- Это как-то по-детски, - недовольно заметила Ламия.
- А я и есть дитя, - ответил Силен, улыбаясь как сатир. - Посол, - он
повернулся к Консулу, - не могу ли я позаимствовать эту позолоченную
наволочку, которую вы носите вместо шляпы?
Консул передал свою треуголку, туда опустили сложенные полоски
бумаги, и она пошла по кругу. Сол Вайнтрауб тянул первым, Мартин Силен
последним.
Удостоверившись, что никто не подсматривает, Консул развернул свою
полоску. Его номер был седьмым. Напряжение спало - так выходит воздух из
туго надутого воздушного шарика. "Вполне вероятно, - подумал он, - прежде,
чем придет мой черед рассказывать, что-нибудь стрясется. Допустим, война.
Тогда наши байки станут вообще никому не нужны - разве что чисто
теоретически... Или же мы сами потеряем к ним интерес. В общем, кто-нибудь
да помрет: или король, или лошадь. В крайнем случае, можно научить лошадь
разговаривать. А вот пить больше не надо".
- Кто первый? - спросил Мартин Силен.
В наступившей тишине был слышен только легкий шелест листвы.
- Я, - произнес отец Хойт. Лицо священника выражало то смирение перед
болью, которое Консул не раз видел у своих неизлечимо больных друзей. Хойт
показал свою полоску бумаги с четкой единицей.
- Хорошо, - сказал Силен. - Начинайте.
- Как, прямо сейчас? - растерялся священник.
- Почему бы нет? - отозвался поэт. Силен прикончил, по меньшей мере,
две бутылки вина, но проявилось это пока лишь в том, что щеки его, и без
того густо-розовые, стали совсем пунцовыми, а вздернутые брови загнулись
уж совершенно демоническим образом. - До посадки еще есть время, - добавил
он, - и я предпочел бы сперва благополучно сесть и оказаться в обществе
мирных туземцев, а уж потом отсыпаться после фуги.
- В том, что говорит наш друг, есть резон, - негромко сказал Сол
Вайнтрауб. - Если уж нам предстоит рассказывать свои истории,
послеобеденный час - самое подходящее время.
Отец Хойт вздохнул и поднялся со стула.
- Я сейчас, - сказал он и вышел.
Прошло несколько минут. Потом Ламия Брон, ни к кому не обращаясь,
спросила:
- У него что, нервишки расшалились?
- Нет, - ответил Ленар Хойт, внезапно появившийся из темноты со
стороны деревянного эскалатора (который служил тут чем-то вроде парадной
лестницы). - Просто мне потребовалось вот это. - Он бросил на стол два
грязных блокнота и сел на свое место.
- А по написанному нечестно, - дурашливо произнес Силен. - Если ты, о
величайший маг, взялся травить байки, делай это сам!
- Заткнитесь, черт вас возьми! - Хойт провел рукой по лицу и
схватился за грудь. Второй раз за вечер Консул подумал, что священник
неизлечимо болен.
- Простите меня, - успокоившись, заговорил отец Хойт. - Но, чтобы
рассказать вам свою... свою историю, я должен коснуться чужой. Это дневник
человека, из-за которого я когда-то попал на Гиперион и вот теперь...
теперь возвращаюсь. - Хойт замолчал и глубоко вздохнул.
Консул потрогал блокноты. Они были запачканы сажей, а местами даже
обгорели, словно их вытащили из огня.
- У вашего друга старомодные привычки, - сказал он, - если он все еще
пишет от руки.
- Да, - подтвердил Хойт. - Если вы готовы слушать, я начну.
Все присутствующие закивали головами в знак согласия. Обеденная
платформа мерно подрагивала: казалось, это бьется сердце километрового
"дерева", которое несло их вперед, сквозь холод космической ночи. Сол
Вайнтрауб взял спящую дочку на руки и осторожно уложил ее на мягкий
матрасик, расстеленный рядом с ним на полу. Сняв свой комлог, он поставил
его возле матрасика и набрал на диске программу белого шума. Малышка,
которой была всего неделя от роду, не просыпаясь, перевернулась на
животик.
Консул запрокинул голову и отыскал сине-зеленую звезду - Гиперион.
Звезда вырастала в размерах буквально на глазах. Хет Мастин надвинул
капюшон поглубже, полностью спрятав лицо в тени. Сол Вайнтрауб закурил
свою трубку. Остальные разобрали принесенные клонами чашечки с кофе и
поудобнее устроились на стульях.
