Тео, сцепив пальцы, откинул голову:
- Значит, все эти годы в консульстве...
- Я ждал известий от Бродяг, - спокойно договорил за него Консул. -
Видите ли, у них имелось устройство, способное разрушить антиэнтропийный
барьер вокруг Гробниц Времени. Распахнуть Гробницы, когда Бродяги будут
готовы. Снять оковы с Шрайка.
- Значит, это сделали Бродяги, - сказал Тео.
- Нет, - невозмутимо возразил Консул, - это сделал я. Я предал Бродяг
так же, как до того - Гладстон и Гегемонию. Я застрелил женщину из Роя,
которая настраивала устройство... Ее и техников, что были с нею... Затем
включил устройство. Антиэнтропийные поля исчезли. Было организовано
последнее паломничество. И Шрайк вышел на свободу.
Тео смотрел, не отрывая глаз, на бывшего наставника. В зеленых глазах
молодого губернатора было, скорее, недоумение, чем гнев.
- Но почему? Почему вы сделали это?
И Консул рассказал им, коротко и бесстрастно, о Сири с
Мауи-Обетованной и восстании против Гегемонии. Восстании, которое не
прекратилось и после смерти Сири и ее мужа - деда Консула.
Арундес поднялся с дивана и подошел к окну. Солнечные лучи играли на
его одежде, на темно-синем ковре кают-компании.
- А Бродяги знают, что вы... натворили?
- Теперь знают, - ответил Консул. - Я рассказал об этом Свободному
Ванцу... и другим... сразу же после нашего прибытия.
Тео мерил шагами нишу.
- Значит, встреча, на которую мы собираемся, может окончиться
судебным разбирательством?
Консул улыбнулся.
- Или казнью.
Тео остановился, сжав кулаки.
- И Гладстон знала об этом, когда просила вас еще раз отправиться
сюда?
- Да, конечно.
Тео отвернулся.
- Просто не знаю, чего вам пожелать - казни или помилования.
- Я сам не знаю, Тео, - с горечью отозвался Консул.
- Ванц, кажется, говорил, что собирается прислать за нами судно? -
сказал Мелио Арундес.
Что-то в его интонации заставило обоих мужчин подойти к окну.
Небесное тело, на котором они находились, было астероидом средней
величины, окруженным силовым полем десятого класса и терраформированным
многовековым трудом ветра, воды и дотошных инженеров. Солнце Гипериона
висело над пугающе близким горизонтом. Сплошные травяные заросли
колыхались на ветру, и по этому лугу струилась то ли широкая речушка, то
ли небольшая река. Вода текла к горизонту, а там, казалось, воспаряла к
небу, превращаясь в опрокинутый водопад, и уходила все выше и выше,
пересекала далекую мембрану силового поля и исчезала в космической тьме.
По этому бесконечно высокому водопаду спускалась лодка. На носу и
корме виднелись человекоподобные фигуры.
- Боже! - прошептал Тео.
- Нам лучше приготовиться, - деловито сказал Консул. - Это наш
эскорт.
Солнце зашло удивительно быстро. Последние лучи пронзили водяную
завесу в полукилометре над сумрачной поверхностью астероида, и в
ультрамариновом небе расцвели радуги, настолько сочные и густые, что дух
захватывало от их красоты.
40
Часов в десять меня будит Хент. В руках у него поднос с завтраком, в
темных зрачках - ужас.
- Где вы раздобыли еду? - спрашиваю я.
- На первом этаже. Там что-то вроде маленького ресторана. Все стояло
на столе, уже горячее, но людей не было.
Я кивай.
- Мини-траттория синьоры Анджелетти, - поясняю я. - Готовит она так
себе.
Как беспокоило доктора Кларка мое питание! Он считал, что чахотка
гнездится в моем желудке, и держал меня на голодном пайке - молоко с
хлебом, изредка - пара костлявых рыбок. Странно, но многие болящие сыны и
дочери человеческие накануне воссоединения с вечностью более всего
сокрушаются из-за расстройства кишечника, пролежней или несъедобных
обедов.
Я снова поднимаю глаза на Хента.
- Что с сами?
Помощник Гладстон подходит к окну и принимается созерцать площадь.
Оттуда явственно доносится журчание проклятого шедевра Бернини.
- Пока вы спали, я ходил прогуляться. - Хент говорит с трудом. - А
вдруг кого-нибудь встречу. Или попадется фон. Или портал.
- Конечно, - говорю я.
- Не успел выйти... и... - Он оборачивается ко мне и облизывает
пересохшие губы. - Там кто-то стоит, Северн. У подножия лестницы. Не могу
поручиться, но, мне кажется, это...
- Шрайк, - говорю я.
Хент кивает.
- Вы тоже его видели?
- Нет, но для меня это не сюрприз.
- Он... это ужас, Северн. В нем есть что-то, от чего бросает в дрожь.
Вон, поглядите, там, в тени, с той стороны лестницы.
Я приподнимаюсь на локтях, но от внезапного приступа кашля снова
валюсь на подушки.
- Хент, я знаю, как он выглядит. Но он пришел не за вами, - произношу
я с уверенностью, которой не разделяю.
- Значит, за вами?
- Не... ду... м-маю, - произношу я, хватая ртом воздух. - Скорее
всего он просто караулит меня, чтобы я не удрал... умирать в другом месте.
Хент быстро подходит к кровати.
- Вы не умрете, Северн!
Я молчу.
Он садится на стул с прямой спинкой рядом с кроватью и берет чашку с
почти остывшим чаем.
- Если вы умрете, что будет со мной? - говорит он чуть слышно.
- Не знаю, - честно отвечаю я. - Не знаю даже, что будет со мной,
когда я умру.
Тяжелая болезнь, как правило, приводит к солипсизму. С той же
неизбежностью, с какой космическая "черная дыра" глотает все, что имело
несчастье очутиться в пределах ее досягаемости, интересы больного сужаются
до крошечной точки - его собственного "я". День кажется вечностью. От меня
не ускользает ни одна мелочь: я замечаю, как по-черепашьи медленно
передвигаются по стенам с облезлой штукатуркой солнечные пятна, ощущаю
фактуру простыней под ладонями и их запах, лихорадку, что набухает внутри,
как рвота, а затем неспешно выгорает дотла в топках моего мозга, и,
конечно, боль. Не мою - резь в горле и жжение в груди можно потерпеть еще
несколько часов или дней. Они даже приятны, как нечаянная встреча в чужом
городе со старым, пусть и занудливым знакомым. Нет, я о чужой боли... боли
тех, остальных. Она сотрясает мой мозг, как тупой грохот камнедробилки,
как удары молота о наковальню. От нее не спрячешься.
Мое сознание воспринимает ее в виде шума - и тут же претворяет в
стихи. С утра до ночи, с ночи до утра в душу мою вливается боль вселенной
и разбегается по ее горячечным извивам, на бегу образуя рифмы, метафоры,
строки. Замысловатый, бесконечный танец слов. То умиротворяющий, как соло
на флейте, то пронзительный и сумбурный, будто множество оркестров
одновременно настраивают свои инструменты. Но это всегда - стихи, всегда -
поэзия.
Я просыпаюсь перед самым заходом солнца - в тот самый момент, когда
полковник Кассад бросается наперерез Шрайку, спасая жизнь Сола и Ламии
Брон. Хент сидит у окна. Его длинное лицо кажется терракотовым в горячих
закатных лучах.
- Он все еще там? - спрашиваю я, не узнавая собственный голос.
Хент вздрогнув, оборачивается ко мне, и я впервые вижу на его суровом
лице виноватую улыбку.
- Шрайк? - говорит он. - Не знаю. Давно его не видел Только
чувствовал. - Он внимательно смотрит на меня: - Как вы?
- Умираю, - отвечаю я и тут же спохватываюсь: лицо Хента искажает
гримаса. - Да вы не волнуйтесь, - стараясь исправить положение, бодро
говорю я. - Со мной уже было такое. И потом, умираю-то не я. Моя личность
обитает где-то в недрах Техно-Центра, и ей ничто не грозит. Умирает тело
Данный кибрид Джона Китса. Двадцатисемилетний манекен из мяса, костей и
заемных ассоциаций.
Хент присаживается на край кровати. Приятный сюрприз - пока я спал,
он заменил мое испачканное кровью одеяло своим, чистым.
- Ваша личность - тот же самый ИскИн, - размышляет он вслух. -
Значит, вы способны подключаться к инфосфере?
Я молча мотаю головой - на объяснения нет сил.
- Когда Филомели похитили вас, мы обшарили инфосферу и наткнулись на
следы, ваших подключений, - продолжает он. - Стало быть, вам не
обязательно выходить напрямую на Гладстон. Просто оставьте где-нибудь
весточку, и наша контрразведка ее заметит.
- Нет, - хриплю я. - Центру это не понравится.
- Они что, блокируют вас? Не пускают в инфосферу?
- Пока... нет... Но скоро... додумаются, - я произношу слова с
промежутками, словно укладываю в коробку хрупкие птичьи яйца. Мне
вспоминается записка, которую я черкнул Фанни вскоре после тяжелого
приступа кровохарканья, за год до смерти. "Если мне суждено умереть, -
думал я, - память обо мне не внушит моим друзьям гордости - за свою жизнь
я не создал ничего бессмертного, однако я был предан принципу Красоты,
заключенной во всех Явлениях, и, будь у меня больше времени, я сумел бы
оставить о себе долговечную память" [письмо к Фанни Брон: февраль 1820 г.,
Хэмпстед (пер. С.Сухарева)]. До чего же теперь эти рассуждения кажутся
пустыми, смехотворными, наивными... и все же я не перестаю верить, хочу
верить, что это так. Будь только у меня время... Месяцы на Эсперансе,
когда я притворялся художником; дни, истраченные на беседы с Гладстон и на
бесконечные совещания; а ведь все это время я мог писать...
- Вы ведь даже не попробовали! - не унимается Хент.
- Что именно? - спрашиваю я. Мизерное усилие вызывает новый приступ
кашля, и я выплевываю почти твердые сгустки крови в тазик, поспешно
подставленный Хентом. Наконец спазмы прекращаются. Снова ложусь, стараясь
избавиться от тумана перед глазами. Становится все темнее, но никому из
нас не приходит в голову зажечь лампу. На площади не умолкает фонтан.
- Что? - спрашиваю я снова, пытаясь сохранить ясность сознания,
наперекор сну и порожденным им сновидениям. - Чего я не пробовал?
- Не пробовали послать весть через инфосферу, - шепчет Хент. -
Связаться с кем-нибудь.
- А что мы можем сообщить, Ли? - спрашиваю я, впервые за время нашего
знакомства назвав его по имени.
- Наше местонахождение. Каким образом Техно-Центр нас похитил. Что
угодно.
- Хорошо, - говорю я. Веки буквально слипаются. - Я попробую. Хотя не
думаю, что это сойдет мне с рук.
Чувствую, как Хент накрывает мою руку своей. Это внезапное проявление
простого человеческого сочувствия трогает меня до слез.
Я попробую. Прежде, чем сдаться на милость сна или смерти. Попробую.
Не разбирая дороги, полковник Федман Кассад с традиционным боевым
кличем ВКС бросился наперерез Шрайку, которого отделяло от Сола и Ламии не
больше тридцати метров.
Шрайк остановился, проворно вращая головой и сверкая красными
глазами. Кассад вскинул десантную винтовку и ринулся вниз по склону.
Шрайк _п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_.
Расплывшись в туманное пятно, он передвинулся во времени. Боковым
зрением полковник увидел, что все в долине замерло: песчинки неподвижно
зависли в воздухе, сияние Гробниц стало густым, как янтарь. А в следующую
секунду скафандр Кассада необъяснимым образом переместился вслед за
Шрайком, повторяя его маневры во времени.
Существо вскинуло голову и настороженно застыло. Четыре руки
выдвинулись вперед, как лезвия выкидного ножа. Щелкнув, растопырились
алчущие крови пальцы.
Кассад притормозил в десяти метрах от монстра и спустил курок, всадив
полный заряд в песок под ногами Шрайка.
Охваченное адским пламенем трехметровое чудовище словно уменьшилось в
росте... начало погружаться в пузырящийся песок... нет, в озеро
расплавленного стекла. Кассад издал торжествующий клич и подступил ближе,
поливая широким лучом Шрайка и дюны, как когда-то в детстве, в марсианских
