с симбиозом/
вырезав из вашего тела паразита/
человечество]
"А Богостроители? Они тоже готовы умереть? Уступишь место вашему
ненасытному ВР?"
[Они думают
как думал ты
или как думал ваш софист
Морской Бог]
И Уммон читает стихи, от которых я в сердцах отказался когда-то - не
потому, что они плохи, а потому, что я до конца не верил в стоящую за ними
истину.
Эту истину разъясняет обреченным титанам Океан, бог Моря, который
вскоре будет низложен. В сущности, из-под моего пера вышел гимн эволюции,
написанный, когда Чарльзу Дарвину было девять лет от роду. Я слышу эти
близкие моему сердцу слова и вспоминаю, как писал их октябрьским вечером
девять веков назад, - бессчетное множество миров и вселенных назад, - и
мне кажется, будто они впервые звучат по-настоящему:
[О вы, кто дышит только жаждой мести/
Кто корчится/ лелея боль свою/
Замкните слух/\ мой голос не раздует
Кузнечными мехами вашу ярость\\
Но вы/ кто хочет правду услыхать/
Внимайте мне/\ я докажу/ что ныне
Смириться поневоле вы должны/
И в правде обретете утешенье\\
Вы сломлены законом мировым/
А не громами и не силой Зевса\\
Ты в суть вещей проник/ Сатурн великий/
До атома/\ и все же ты/// монарх
И/ ослепленный гордым превосходством/
Ты упустил из виду этот путь/
Которым я прошел к извечной правде\\
Во-первых/как царили до тебя/
Так будут царствовать и за тобой/\
Ты///не начало не конец вселенной\\
Праматерь Ночь и Хаос породили
Свет/// первый плод самокипящих сил/
Тех медленных брожении/что подспудно
Происходили в мире\\ Плод созрел/
Явился Свет/ и Свет зачал от Ночи/
Своей родительницы/ весь огромный
Круг мировых вещей\\ В тот самый час
Возникли Небо и Земля/\ От них
Произошел наш исполинский род/
Который сразу получил в наследство
Прекрасные и новые края\\
Стерпите ж правду/ если даже в ней
Есть боль\\ О неразумные/// принять
И стойко выдержать нагую правду///
Вот верх могущества\\ Я говорю/\
Как Небо и Земля светлей и краше/
Чем Ночь и Хаос/ что царили встарь/
Как мы Земли и Неба превосходней
И соразмерностью прекрасных форм/
И волей/ и поступками /и дружбой/
И жизнью/ что в нас выражена чище/
Так нас теснит иное совершенство/
Оно сильней своею красотой
И нас должно затмить/ как мы когда-то
Затмили славой Ночь\\ Его триумф///
Сродни победе нашей над начальным
Господством Хаоса\\ Ответьте мне/
Враждует ли питательная почва
С зеленым лесом/ выросшим на ней/
Оспаривает ли его главенство
А дерево завидует ли птице/
Умеющей порхать и щебетать
И всюду находить себе отраду
Мы/// этот светлый лес/ и наши ветви
Взлелеяли не мелкокрылых птах///
Орлов могучих/ златооперенных/
Которые вас выше красотой
И потому должны царить по праву\\
Таков закон Природы/\ красота
Дарует власть\\
//\\//\\//\\
Да будет истина вам утешеньем] [Д.Китс. "Гиперион", книга вторая,
172-229, 242 (пер. Г.Кружкова)]
"Очень неплохо, - думаю я, обращаясь к Уммону, - но веришь ли ты в
это?"
[Ни в коей мере]
"Богостроители верят?"
[Да]
"И они готовы погибнуть, уступая дорогу Высшему Разуму?"
[Да]
"Может быть, это наивно, но я все-таки спрошу тебя, Уммон: зачем
воевать, если победитель известен? Ты сам сказал, что Высший Разум уже
существует - в будущем, и враждует с человеческим божеством, даже
отправляет вам из своего будущего информацию, которой вы делитесь с
Гегемонией. Богостроители вправе трубить в фанфары. Зачем же воевать и
суетиться?"
[Гвах!]
[Я учу тебя/
леплю лучшую воскрешенную личность
из всех вероятных/
даю тебе возможность бродить среди людей
в медленном времени/
чтобы закалить твою сталь/
но ты все еще
мертворожденный]
Я надолго задумываюсь. И снова спрашиваю:
"Будущее многовариантно?"
[Меньший свет спросил Уммона//
Будущее многовариантно//
Уммон ответил//
Есть ли у собаки блохи]
"Но тот вариант, в котором Высший Разум получает власть, наиболее
вероятен?"
[Да]
"А существует вариант, где Высший Разум возникает, но человеческое
божество не допускает его к власти?"
[Отрадно/
что даже
мертворожденный
может соображать]
"Ты, кажется, сказал Ламии, что человеческое... сознание (термин
"божество" кажется мне глуповатым), что этот человеческий Высший Разум
является триединым по своей природе?"
[Интеллект/
Сопереживание/
Связующая Пустота]
"Связующая Пустота? Ты имеешь в виду V(Gh/c^3) и V(Gh/c^5)?
Планковские длину и время? Квантовую реальность?"
[Осторожно/
Китс/
думанье может у тебя войти в привычку]
"И Сопереживание - та самая ипостась троицы, что дезертировала в
прошлое, не желая воевать с вашим ВР?"
[Правильно]
[Наш ВР и ваш ВР
послали назад
Шрайка/
чтобы отыскать его]
"Наш ВР?! Человеческий Высший Разум тоже посылал Шрайка?"
[Он допустил это]
[Сопереживание
чужеродная и бесполезная штука/
червеобразный аппендикс
интеллекта\\
Но человеческий Высший Разум провонял им/
и мы стараемся болью
выгнать его из убежища/
потому и возникло дерево]
"Дерево? Терновое дерево Шрайка?"
[Конечно]
[Оно транслирует боль
по мультилинии и инфоканалам/
как ввинчивается свист
в ухо дога\\
Или бога]
Постигнув наконец истину, я чувствую, как пошатнулся аналог моего
тела. Свистопляска вокруг яйцеобразного силового поля Уммона уже не
поддается описанию. Кажется, какие-то гигантские руки рвут в бешенстве
саму первооснову пространства. Хаос царит в Техно-Центре.
"Уммон, кто же воплощает человеческий ВР в наше время? Где оно
скрывается, это сознание, в ком дремлет?"
[Ты должен понять/
Китс/
единственным выходом для нас
было создание гибрида/
Сына Человека/
Сына Машины\\
И это прибежище должно быть таким привлекательным/
чтобы беглое Сопереживание
даже не смотрело на прочие обиталища\
Сознание почти божественное
какое только могли предложить
тридцать человеческих поколений/
воображение свободно странствующее
через пространство и время\\
И благодаря этим дарам
и соответствиям/
образовать связь между мирами/
которая позволила бы
этому миру ладить
с обеими сторонами]
"Уммон, мне осточертели твои двусмысленные благоглупости! Ты меня
слышишь, идол с металлическими мозгами? Кто же этот гибрид? Где он?"
[Ты отказался
от божественности дважды/
Китс\\
Если ты откажешься
в последний раз/
все закончится здесь/
потому что времени
больше нет]
[Иди!
Иди и умри чтобы жить!
Или поживи еще немного и умри
для нас всех!
В любом случае Уммон и остальные
больше не желают
иметь дело с
тобой!]
[Убирайся!]
Потрясенного, не верящего собственным ушам, меня не то роняют, не то
швыряют, и я несусь сквозь просторы Техно-Центра, как осенний лист в
урагане, пролетаю без руля и без ветрил через мегасферу и проваливаюсь в
еще более густой мрак метасферы, распугивая непристойной бранью встречные
тени.
Здесь - бескрайние просторы, ужас, тьма. И огонек костра где-то
внизу.
Я плыву к нему, молотя руками и ногами по бесформенной вязкости.
"Это Байрон тонет, - мелькает мысль, - Байрон, а не я". Если мне и
суждено захлебнуться, то лишь в собственной крови и ошметках легочной
ткани.
Но теперь, по крайней мере, у меня есть выбор. Я могу предпочесть
жизнь. Остаться смертным, не кибридом, а человеком, не Сопереживанием, а
поэтом.
Выбиваясь из сил, я плыву против течения к далекому огоньку.
- Хент! Хент!
Помощник Гладстон, пошатываясь, входит в комнату. Его длинное лицо
посерело от тревоги и усталости. Еще ночь, но обманчивые предрассветные
сумерки уже подползают к окну.
- Боже мой, - произносит Хент, в ужасе глядя на мою грудь.
Скосив глаза, я вижу яркие, почти праздничные разводы артериальной
крови на рубашке и простынях.
Хента разбудил мой кашель; приступ кровохарканья вернул меня на
Площадь Испании.
- Хент! - я задыхаюсь и снова валюсь на подушки. Нет даже сил
шевельнуться.
Хент садится на кровать, берет меня за руку. Он понимает, что я
умираю.
- Хент, - шепчу я, - есть новости, чудесная информация. Просто
чудесная!
- Потом, Северн. Отдыхайте. Я наведу здесь порядок, и тогда вы мне
все расскажете. Времени у нас много.
Я пытаюсь привстать и висну у него на руке, цепляясь липкими пальцами
за плечо.
- Нет, - шепчу я, слыша, как в такт клокотанию в горле булькает
фонтан за окном. - Не так уж много. Пожалуй, у нас его совсем нет.
Умирая, я понял наконец, что не являюсь ни избранным сосудом
человеческого Высшего Разума, ни единством ИскИна и человеческого духа, и
вообще - никакой я не Избранный.
Я просто поэт, умирающий вдали от дома.
42
Полковник Федман Кассад погиб в бою.
Мельком взглянув на Монету, Кассад бросился за Шрайком. Миг
головокружения - и все вокруг залил яркий солнечный свет.
Шрайк прижал руки к корпусу и попятился. Казалось, в его глазах
отражается кровь, забрызгавшая скафандр Кассада. Кровь Кассада.
Полковник огляделся. Они снова оказались в Долине Гробниц, но как
здесь все изменилось! На месте каменистой пустоши, примерно в
полукилометре от долины, вырос лес. На юго-западе, где раньше виднелись
руины Града Поэтов, мягко сияли в лучах заката башни и сводчатые галереи
большого города, обнесенного крепостным валом. Между городом и долиной
раскинулись луга с высокой травой, колыхавшейся под ветерком, который
изредка налетал с вершин Уздечки.
Слева от Кассада простиралась сама Долина. Ее изъеденные эрозией
скальные стены осели и поросли бурьяном. А Гробницы... Похоже, их только
что соорудили - с Обелиска и Монолита еще не были убраны строительные
леса. Стены и крыши ослепительно сверкали, точно их позолотили и на
совесть отполировали, но входы были закрыты наглухо. Вокруг Сфинкса
громоздились какие-то таинственные машины, опутанные толстыми кабелями.
Кассад наконец догадался: он попал в далекое будущее - на несколько веков,
а то и тысячелетий вперед - в канун дня, когда Гробницы были отправлены в
прошлое.
Он обернулся.
Несколько тысяч мужчин и женщин выстроились рядами на травянистом
склоне, бывшем когда-то скалой. Все стояли молча, пожирая Кассада глазами,
словно солдаты, ожидающие приказа полководца. Кое-где мерцали силовые
скафандры, но гораздо чаще встречались шерсть, чешуя и крылья. Кассад уже
видел подобных людей - в том месте/времени, где его исцелили.
Монета. Она стояла между Кассадом и этой странной армией - мягкий
бархатисто-черный комбинезон, силовое поле вокруг талии, красный шарф на
шее и какое-то оружие с тонким, словно былинка, стволом за плечами - и не
сводила с него глаз.
От этого взгляда раны полковника заныли с новой силой, и он
покачнулся.
Монета не узнавала его. Ее лицо выражало ожидание, недоумение...
страх?.. То же самое, что и лица остальных. Долина была погружена в тишину
- только ветер порой хлопал флажком или шуршал травой. Кассад смотрел на
Монету, она - на него.
Шрайк, почти по колено в траве, застыл стальным истуканом в десяти
