тени судьбы. Как знать, может, она избавит меня от этой песни.
- Северн! Северн!
На долю секунды мне кажется, будто кричу я сам. Сколько раз в этой
комнате я взывал по ночам к Джозефу Северну, когда боль и лихорадка
становились невыносимыми. И он всегда прибегал - увалень с озабоченным
кротким лицом и виноватой улыбкой. Порой меня так и подмывало содрать эту
улыбку с его губ какой-нибудь мелкой пакостью или едким замечанием.
Умирая, трудно оставаться великодушным. Всю жизнь я старался быть добрым,
доброжелательным... но к чему мне это теперь, на пороге смерти, когда беда
настигла меня самого и я судорожно выхаркиваю ошметки собственных легких в
окровавленные носовые платки?
- Северн!
Нет, это не мой голос: меня трясет за плечи Хент. Он до сих пор
уверен, что это мое настоящее имя. Я отталкиваю его и снопа падаю на
подушки.
- В чем дело? Что случилось?
- Вы стонали, - говорит помощник Гладстон. - Кричали что-то.
- Кошмары. Больше ничего.
- Ваши сны не просто сны, - качает головой Хент и, подсвечивая себе
лампой, оглядывает тесное помещение. - Какая ужасная квартира, Северн.
Я кисло улыбаюсь:
- Влетает мне в кругленькую сумму - двадцать восемь шиллингов
ежемесячно. Семь скуди. Просто грабеж среди бела дня.
Хент хмурится. Резкий свет лампы еще сильнее выделяет морщины,
прорезавшие его лицо.
- Послушайте, Северн, я знаю, кто вы. Гладстон рассказала, что вы -
воссозданная личность поэта Китса. Его кибрид. Теперь ясно, что все это...
- он жестом обводит комнату, черные прямоугольники окон, наши тени,
высокую кровать, - каким-то образом связано с вашей истинной природой. Но
как? Что за игру затеял с нами Техно-Центр?
- Понятия не имею, - чистосердечно признаюсь я.
- Но это место вам знакомо?
- О да, - отвечаю я. - Еще бы.
- Расскажите о себе, - просит Хент. Его сдержанность и неподдельное
участие располагают к откровенности.
И я рассказываю ему о Джоне Китсе, поэте, родившемся в 1795 году, о
его недолгой, богатой на горести жизни, о смерти в 1821 году от чахотки, в
Риме, вдали от друзей и возлюбленной. Рассказываю о моем инсценированном
"исцелении" в этой самой комнате, о решении взять имя художника Джозефа
Северна - случайного знакомого, не покидавшего Китса до самой его смерти.
И, наконец, о кратком пребывании в Сети в качестве наблюдателя,
обреченного видеть в своих снах паломников к Шрайку и многое другое.
- Снах? - удивляется Хент. - Вы хотите сказать, что даже сейчас
видите сны о событиях, происходящих в Сети?
- Да. - И я пересказываю ему свои сновидения, связанные с Гладстон,
гибелью Небесных Врат и Рощи Богов, непонятными событиями на Гиперионе.
Хент не перестает расхаживать по маленькой комнате, меряя своей
длинной тенью голые стены.
- А связаться с ними вы можете?
- С теми, кого сижу во сне? С Гладстон? - Я на секунду задумываюсь. -
Увы, нет.
- Вы уверены?
Я пытаюсь ему объяснить:
- Меня самого в этих снах нет. У меня нет ни голоса, ни облика...
никакого способа дать знать о себе.
- Но ведь иногда вы подслушиваете их мысли?
Это так. Точнее, почти так.
- Их переживания словно становятся моими...
- В таком случае, оставьте и вы след в их мыслях. Хотя бы намекните,
где мы находимся.
- Невозможно!
Хент опускается на стул у кровати. Он как-то сразу состарился.
- Ли, - втолковываю я ему, - даже если бы я мог связаться с Гладстон
или с кем-нибудь еще, что толку? Ведь копия Старой Земли с этой
комнатушкой и фонтаном внизу находится в Магеллановом Облаке. Даже
спин-звездолету потребуется несколько сот лет, чтобы добраться сюда.
- Но можно предупредить их, - отзывается Хент. Кажется, еще немного и
он заплачет.
- Предупредить - но о чем? Все худшие предположения Гладстон
сбываются буквально на глазах. Думаете, она еще доверяет Техно-Центру?
Иначе бы нас не похитили так нагло. События развиваются столь
стремительно, что Гладстон не может с ними совладать. Никто не может.
Хент трет глаза, а потом, уткнув подбородок в сплетенные пальцы,
как-то странно смотрит на меня.
- А вы действительно воссозданная личность Китса?
Я молчу.
- Почитайте свои стихи. Или же сочините что-нибудь.
Я отрицательно качаю головой. Уже поздно, мы оба изнервничались и
устали, мой пульс все еще частит после недавнего кошмара. Я не позволю
Хенту разозлить меня.
- Давайте! - не отстает он. - Докажите, что вы улучшенный вариант
Билла Китса.
- Джона Китса, - поправляю я.
- Не все ли равно! Валяйте, Северн! Или Джон. Или как там вас еще
называют. Хоть один стишок.
- Ладно, - говорю я, не спуская с него глаз. - Слушайте.
Мальчишка озорной
Ничем не занимался.
Поэзией одной
Все время баловался.
Перо очинил
Вот такое!
И банку чернил
Прижимая
Рукою,
И еле дыша,
Помчался,
Спеша
К ручьям
И холмам,
И столбам
Придорожным,
Канавам,
Гробницам,
Чертям -
Всевозможным.
К перу он прирос
И только в мороз
Теплей укрывался:
Подагры боялся.
А летом зато
Писал без пальто,
Писал - удивлялся,
Что все не хотят
На север,
На север
Брести наугад,
На север
Брести наугад.
[Д.Китс "Песня о себе самом",
25-57 (Пер. И.Ивановского)]
- Ну, не знаю, - Хент явно озадачен. - Что-то не похоже на поэта,
прославившегося в веках.
Мне остается лишь пожать плечами.
- Вы стонали во сне. Вам опять снилась Гладстон?
- Сегодня - нет. Это был... обыкновенный кошмар. Для разнообразия.
Хент встает, берет лампу и направляется к двери, унося с собой
единственный источник света. Я снова слышу журчание фонтана на площади и
возню голубей на карнизе.
- Завтра, - примирительно произносит Хент, остановившись в дверях, -
мы попытаемся распутать эту головоломку и найти выход из положения. Не
может быть, чтобы он не отыскался. Если они смогли перенести нас сюда,
значит, можно отсюда выбраться.
- Да, - соглашаюсь я с притворной искренностью.
- Спокойной ночи, - говорит Хент. - И чтобы никаких кошмаров.
Договорились?
- Договорились, - снова соглашаюсь я. Врать так врать.
Монета оттащила раненого Кассада от Шрайка. Ее поднятая рука,
казалось, пригвоздила чудовище к месту. Выдернув из-за пояса своего
скафандра синий тороид, женщина быстро взмахнула им за спиной.
В воздухе повис пылающий золотой овал в человеческий рост.
- Не держи меня, - пробормотал Кассад. - Дай нам закончить.
Там, где лезвия Шрайка пробили защиту, на скафандре запеклась кровь,
полуотсеченная правая ступня болталась как тряпка. На ногах полковник
удержался лишь благодаря тому, что во время схватки буквально повис на
Шрайке, словно в каком-то жутком танго.
- Не держи меня, - повторил Кассад.
- Молчи! - резко бросила Монета. И потом, с нежностью и болью: -
Замолчи, милый.
Она втащила его в овал, и Кассад тут же зажмурился от ослепительного
света.
От удивления он даже позабыл о боли, раздирающей его тело. Они уже не
на Гиперионе - в этом он был уверен. Широкая равнина простиралась до
самого горизонта - куда более далекого, чем допускали логика и опыт.
Низкая оранжевая трава, если это была трава, покрывала луга и низкие
холмы, делая их похожими на исполинскую мохнатую гусеницу. Тут же торчали
странные штуковины (возможно, деревья?), похожие на эшеровы фигуры из
армированного углепласта - причудливые стволы и ветви, темно-синие и
лиловые овальные листья, сверкающие под льющимся с неба светом.
Но не солнечным. Когда Монета принялась оттаскивать Кассада от
исчезнувшего портала (если это был портал, ибо полковник мог поклясться,
что переместился не только в пространстве, но и во времени), он, подняв
глаза к небу, испытал настоящее потрясение. Было светло, как днем на
Гиперионе; нет, как в полдень на Лузусе, как в разгар лета на знойной
родине Кассада - марсианской Фарсиде. Но не от солнца. В небе теснились
звезды, созвездия, звездные скопления - мириады звезд. Их было так много,
что для темноты просто не осталось места. Настоящий планетарий о десяти
проекторах, промелькнуло в голове у Кассада. Будто в центре галактики.
Центр галактики.
Из сумрака под эшеровыми деревьями появились люди в таких же
энергоскафандрах и обступили Кассада и Монету. Один из мужчин - великан
даже по Кассадовым, марсианским меркам, - оглядев его, обернулся к Монете.
Кассад ничего не слышал, но догадался, что они разговаривают.
- Ложись, - велела Монета, укладывая Кассада на бархатистую оранжевую
траву. Он попытался сесть, что-то сказать, но две ладони - Монеты и
великана - прикоснулись к его груди, и он покорно лег. Перед глазами
медленно закружились фиолетовые листья, заслоняя многозвездное небо.
Еще одно прикосновение, и скафандр Кассада выключился. Полковник
зашевелился, пытаясь прикрыть свою наготу, но Монета удержала его на
месте. Сквозь жгучую боль Кассад смутно ощутил, как великан касается его
изрезанных рук и груди, проводит серебряной ладонью по ноге, сжимает
рассеченное ахиллово сухожилие. И вслед за этим по его телу начала
разливаться прохлада. Ему казалось, что он, как воздушный шарик,
поднимается над оранжевой равниной и холмами - все выше и выше, к
усеянному звездами своду, где его поджидает неясная фигура, темная, как
грозовая туча, и огромная, как гора...
- Кассад, - прошептала Монета, и полковник вернулся к
действительности. - Кассад, - повторила она, целуя его в щеку. Как по
волшебству, полковника вновь окутало ртутное силовое поле.
С помощью Монеты полковник кое-как сел и помотал головой. Ощутив
привычное давление скафандра, он поднялся на ноги. Боль исчезла,
сменившись легким покалыванием на месте заживших порезов и ран. Кассад
сунул руку под скафандр и пощупал кожу, согнув ногу в колене, дотронулся
до пятки. Даже рубцов не осталось.
- Спасибо, - произнес он, обернувшись к великану.
Тот кивнул и неторопливо отошел к остальным.
- Он здесь вроде доктора, - сказала Монета. - Целитель.
Но Кассад ничего не слышал: все его внимание было поглощено этими
удивительными существами. Несомненно людьми - он чувствовал это, - но,
черт возьми, до чего же разными! Скафандры - не серебристые, как у него с
Монетой, а самых невероятных расцветок - почти сливались с телами. Только
размытые контуры и едва заметные переливы выдавали их присутствие. А
внешность... Вокруг головы не уступавшего ростом Шрайку плотного и
лобастого целителя вздыбились гривой рыжие энергетические потоки; рядом с
ним стояла женщина ростом с ребенка, но несомненно взрослая, изящная, с
