несчастье сделавшее в связи с аварией кратковременный заход на Мартинику.
Авария оказалась пустяковой - работы на два-три дня. Но случаю
заблагорассудилось, чтобы некий таможенник в приступе рвения осмотрел груз и
установил, что тот не соответствует коносаменту. Капитан со своей стороны
неуклюже предложил ему денег, и служака привел в действие громоздкую
административную машину, блокировав судно в порту.
Не будь этого чинуши, все кончилось бы благополучно, потому что
французское правительство охотно закрыло бы глаза на происшествие. Но
донесения пошли по официальным каналам, дело приобрело исключительно
щекотливый характер, и у меня состоялась встреча с самим премьер-министром,
преисполненным благих намерений, но почти безоружным перед таможенником.
Существуют - я убедился в этом на опыте - случаи, когда самый маленький
чиновник может взять верх над министрами.
Через несколько дней я выступаю по делу Неве, требующему огромного труда
и уже долгие месяцы вызывающему вокруг себя шум.
Любовница одного сотрудника консульского аппарата всадила в него шесть
пуль после того, как он, сделав ей двоих детей, решил отделаться от нее и
удрать на Дальний Восток, куда выхлопотал себе назначение. На свою беду,
действовала она с полным хладнокровием да еще в присутствии властей и
журналистов, которым заявила с еще дымящимся оружием в руке, что не боится
суда. В моем теперешнем положении неудача нанесла бы мне большой вред - она
будет истолкована как начало заката.
Правда, на этой неделе мне повезло с молодым Дельрие, который по
невыясненным мотивам убил родного отца: я добился помещения его в
психиатрическую лечебницу.
Каждый день появляются все новые клиенты. Послушать Борденав, мне их не
следовало бы принимать вообще. Она изнывает у себя в бюро, как сторожевой
пес, которому запретили лаять на шатающихся вокруг бродяг, и я часто застаю
ее с покрасневшими глазами.
В минуты душевного упадка мне не раз приходило в голову, что если бы на
меня ополчился весь мир, моя секретарша все равно осталась бы со мной
доживать мои последние дни. Ну, не ирония ли судьбы, что я испытываю к ней
физическую антипатию, почти отвращение, которое помешало бы мне обнять ее
или увидеть обнаженной? Подозреваю, что она давно чувствует это и ей больно,
поскольку из-за меня она не будет принадлежать никакому мужчине.
Труднее всего для меня было не столько принять решение, сколько
заговорить о нем с Вивианой: я ведь сознавал, что на этот раз захожу
чересчур далеко и отваживаюсь вступить на скользкую почву. Что бы ни
случилось, я до конца сохраню трезвость ума и буду требовать от себя
ответственности за свои поступки, за все свои поступки.
Неделя, последовавшая за ночью у "Маньера", оказалась одной из самых
трудных и, пожалуй, унизительно смешных в моей жизни. Я до сих пор не
понимаю, как я нашел время выступать в суде, изучать дела своих клиентов и,
сверх того, показываться с Вивианой на целой серии парижских раутов.
Как я и ожидал, причиной всего стал Мазетти и его новая тактика.
Действительно, меня никто не разубедит в том, что он избрал ее умышленно и
это было отнюдь не глупо, поскольку он чуть-чуть не добился успеха.
В воскресенье вечером у меня состоялось серьезное объяснение с Иветтой, и
я был полностью или почти искренен, когда предложил ей выбирать:
- Если ты решила выйти замуж, зови его.
- Нет, Люсьен. Не хочу.
- Думаешь, что будешь с ним несчастна?
- Я не могу быть счастливой без тебя.
- Ты уверена?
Она была настолько измотана, что походила на призрак, и попросила у меня
позволения выпить стаканчик, чтобы взбодриться.
- Что он тебе сказал?
- Что будет ждать, сколько потребуется, потому как не сомневается: в свой
день и час я выйду за него.
- Он вернется?
- Ей не было нужды отвечать.
- Тогда, если ты действительно приняла решение, сейчас же напиши ему,
чтобы у него не осталось никаких надежд.
- Что я должна написать?
- Что он тебя больше не увидит.
Часть дня она занималась с ним любовью и еще носила на себе следы этого:
лицо ее служило лишь фоном дою запекшихся, словно расплавленных губ.
Я частично продиктовал ей письмо, которое сам и отнес на почту.
- Обещай, что не ответишь, если он позвонит по телефону или постучит в
дверь.
- Обещаю.
Он не позвонил и не попытался проникнуть в квартиру. Однако уже на другой
день мне позвонила Иветта:
- Он здесь.
- Где?
- На тротуаре.
- В дверь не звонил?
- Нет.
- Что делает?
- Ничего. Стоит, прислонившись к дому напротив, и не сводит глаз с моих
окон. Что посоветуешь?
- Я заеду за тобой и пойдем завтракать.
Я поехал на улицу Понтье. Увидел Мазетти, небритого и грязного, как если
бы он, не переодевшись, прибежал сюда прямо с завода.
К нам он не подошел, только посмотрел на Иветту глазами побитой собаки.
Когда час спустя я доставил ее домой, его уже не было, но он вернулся на
другой день, потом на следующий, все больше обрастая щетиной, лихорадочно
блестя глазами и походя на нищего.
Не знаю, какова доля искренности в его поведении Он тоже в разгаре
кризиса. Похоже, со дня на день откажется от стоившей ему стольких лишений
карьеры, словно для него ничто не имеет значения, кроме Иветты.
В течение недели наши взгляды не раз скрещивались, и в его глазах читался
презрительный упрек.
Я продумал все мыслимые решения, в том числе совершенно невозможные -
например, поселить Иветту у нас на нижнем этаже, где находятся мой кабинет и
служебные помещения. Мы сохранили там одну спальню с ванной, которыми
пользуется Борденав, когда работает ночью.
Этот проект долгие часы держал меня в возбужденном состоянии. Меня
соблазняла перспектива днем и ночью иметь Иветту под рукой, но наконец
рассудок взял верх. Мой замысел неосуществим хотя бы из-за Вивианы - это же
очевидно. До сих пор она со многим мирилась, готова мириться с еще большим,
но так далеко не пойдет.
Я почувствовал это, когда поделился с ней решением, которое в конце
концов принял. Разговор состоялся после завтрака. Я выбрал этот момент
нарочно, потому что меня ждали во Дворце и у меня было только четверть часа
свободных, что помешало бы объяснению опасно затянуться.
Войдя в гостиную, где мы собирались пить кофе, я негромко бросил.
- Надо поговорить:
На лице жены читалось, что я вряд ли сообщу ей что-либо новое и важное.
Возможно, она ждала еще более серьезного решения, чем то, на котором я
остановился. Во всяком случае, я почувствовал нечто вроде шока, а Вивиана на
секунду выдала себя, показав, сколько ей на самом деле дет.
У меня сжалось сердце, как если бы я был вынужден усыпить собаку, долго
бывшую моим верным другом.
- Сядь и помолчи. Ничего плохого не случилось.
Вивиана изобразила на лице улыбку, и эта улыбка была жесткой,
оборонительной; когда я объяснил, о какой квартире идет речь, я понял, что
ощетинилась она не из сентиментальных соображений. На секунду я даже
поверил, что началась ссора, и не уверен, что она была бы для меня так уж
нежелательна. Мы ведь в таком случае покончили бы со всем одним ударом
вместо того, чтобы продвигаться к этому по этапам. Я решил не уступать.
- По причинам, которые слишком долго объяснять и которые, как мне
кажется, тебе известны, она не может больше жить в меблирашках,
Мы все время говорим, она - я из деликатности, жена из презрения.
- Знаю.
- В таком случае все просто. Мне нужно как можно скорее поселить ее в
месте, неизвестном человеку, который преследует ее.
- Понимаю. Продолжай. - Нужно подыскать свободную квартиру.
Не подыскала ли она уже такую - скажем, с помощью агентства?
Если память мне не изменяет, на втором году нашей жизни на площади
Данфер-Рошро наше жилье начало нам казаться неудобным и мы возмечтали
переехать поближе ко Дворцу. Мы часто прогуливались по острову Сен-Луи,
который прельщал нас обоих.
В то время на оконечности острова, похожей на шпору и расположенной
напротив Сите и Нотр-Дам, была свободна квартира, и мы осмотрели ее,
обмениваясь жадными взглядами. Квартирная плата, ограниченная законом, была
не слишком высокой, но от нас потребовали оплатить ремонт, о чем не
позволяло говорить всерьез состояние наших финансов, и мы с тяжелым сердцем
ушли.
Позднее мы познакомились у приятелей с американкой мисс Уилсон, которая
не только сняла эту квартиру нашей мечты, но даже купила ее; по-моему,
Вивиана потом ездила к ней туда на чай. Мисс Уилсон занималась живописью,
посещала Лувр и художников и, как иные американские интеллектуалы,
покинувшие родину, считала свою страну варварской, клянясь, что закончит
свои дни в Париже. Здесь ее чаровало все-бистро. Центральный рынок,
маленькие более или менее подозрительные улочки, клошары, утренние рогалики,
дешевое красное вино и танцульки.
Так вот, два месяца назад, в возрасте сорока пяти лет, она вышла замуж за
проезжего американца, гарвардского профессора младше ее, и укатила с ним в
Соединенные Штаты.
Она разом порвала с прошлым, с Парижем и поручила агентству по торговле
недвижимостью как можно скорее продать квартиру, мебель и безделушки.
Это в метрах полутораста от нас, и мне, чтобы добраться до Иветты, не
понадобится ни ловить такси, ни беспокоить Альбера.
- Я долго думал. На первый взгляд это безумие, но...
- Купил?
- Еще нет. Сегодня вечером встречаюсь с уполномоченным агентства.
Отныне передо мной была женщина, защищающая уже не свое счастье, а свои
интересы.
- Надеюсь, ты не собираешься приобретать квартиру на ее имя?
Я этого ждал. Действительно, первым моим побуждением было сделать Иветте
этот подарок, чтобы при любом повороте в моей судьбе она не очутилась снова
на улице. Вивиана-то в случае моей смерти будет ограждена от нужды, сможет
почти полностью сохранить наш образ жизни благодаря крупным суммам, на
которые я застраховал свою жизнь.
Я заколебался. У меня не хватило духу, и я отступил. Я зол на себя за
трусость, за то, что покраснел и пробормотал:
- Разумеется.
Я тем более этим унижен, что Вивиана догадалась, насколько иным было мое
первоначальное намерение, и может торжествовать победу.
- Когда подписываешь?
- Нынче же вечером, если акт о купле-продаже составлен правильно.
- Она переедет завтра?
- Послезавтра.
Вивиана горько улыбнулась, вспомнив, вероятно, наш давнишний визит и
разочарование, когда мы узнали, какую сумму с нас требуют за ремонт
нескольких не представляющих ценности ковров.
- Больше тебе нечего мне сказать?
- Нет.
- Ты доволен?
Я кивнул, и жена, подойдя поближе, любовно и в то же время
покровительственно похлопала меня по плечу. Этот жест, которого я раньше за
ней не замечал, помог мне лучше уразуметь ее позицию в отношении меня. Уже
давно, возможно, всегда она рассматривала меня как свое создание. С ее точки
зрения, до знакомства с ней я вообще не существовал. Она выбрала меня, как
Корина-Жана Мориа, с той разницей, что я даже не был депутатом, и она
пожертвовала ради меня роскошной и легкой жизнью.
Нет спору и было бы несправедливо отрицать, что она способствовала моему
восхождению своей светской активностью, открывшей передо мной многие двери и
привлекшей ко мне обширную клиентуру. Опять-таки ей я отчасти обязан и тем,
что газеты непрерывно поминают мое имя не только в судебной хронике: жена
сделала меня одним из тех, из кого состоит "Весь Париж".
В тот день она не сказала мне этого, ни в чем меня не упрекнула, но я
