его? - "Нет". - Тогда любишь?"
Иветта вновь замолчала и поманила к себе официанта.
- То же самое.
- Для обоих?
Я не раздумывая кивнул.
- Он твердил: "Любишь его? Ну, признайся. Скажи правду". Не помню уж, что
я под конец брякнула, только он обозлился и вскочил, бросив: "Ладно, сведу
счеты прямо с ним". Он швырнул на стол деньги и, побелев от бешенства,
вышел.
- Он пил?
- Несколько стопок, слишком мало, чтобы спиртное подействовало так
сильно. Я рассчитывала, что на улице он успокоится и вернется просить
прощения. До того как тебе позвонить, я с полчаса просидела в своем уголке,
вскакивая всякий раз, как отворялась дверь. Внезапно мне пришло в голову,
что он, может быть, отправился к тебе домой.
- Я никого не видел.
- Уверена, он это сделает: он говорил не впустую. Мазетти не из тех, кто
принимает решение не подумав, и если уж что запало ему в голову, он любой
ценой добивается своего. Как и в учебе! Мне страшно, Люсьен. Я так боюсь,
что с тобой что-нибудь случится.
- Пошли?
- Дай мне выпить еще стаканчик.
Этот стаканчик оказался лишним, что я и понял, когда у нее стал
заплетаться язык, взгляд остекленел и тон изменился.
- Ты ведь уверен, что я ни за что на свете тебя не брошу, правда? Ты
должен знать это, знать, что ты для меня все, что до тебя я не жила и если
тебя не станет...
Я подозвал официанта, расплатился, а она ухитрилась допить и мою порцию.
Перед уходом Иветта упросила меня проверить, не подстерегает ли он нас на
улице. Нам посчастливилось сразу же поймать такси, и мы поехали на улицу
Понтье. В машине она прижалась ко мне, хныча и порой вздрагивая.
Ее рассказ вовсе не обязательно был точен, и я никогда не узнаю, что она
наплела Мазетти. Даже когда нет никакого резона лгать, ее тянет на выдумки,
в которые она в конце концов сама начинает верить.
Разве сперва она не поклялась ему, что я всего лишь ее адвокат, что она
неповинна в истории на улице Аббата Грегуара и по гроб обязана мне, спасшему
ее от несправедливого приговора?
Это началось в июле, не помню уж в какой будний день, когда я повез
Иветту в Сен-Клу позавтракать в кабачке - она обожает такие заведения. На
террасе, где мы ели, была уйма народу, и я лишь мельком обратил внимание на
двух молодых людей без пиджаков, у одного из которых были очень черные
вьющиеся волосы; они сидели за соседним столиком и все время поглядывали в
нашу сторону. В два тридцать у меня была назначена важная встреча, но к
четверти третьего мы еще не покончили с десертом. Я предупредил Иветту, что
должен уехать.
- Можно мне остаться? - попросила она.
Два дня она молчала и рассказала мне обо всем лишь на третий, когда мы
выключили свет и собирались заснуть.
- Спишь, Люсьен?
- Нет.
- Можно с тобой поговорить?
- Разумеется. Зажечь свет?
- Не надо. Мне кажется, я опять кое-что натворила.
Я часто спрашивал себя, откуда в ней эта искренность, эта страсть
исповедоваться - от совестливости, от врожденной жестокости или, возможно,
от потребности сделать свою жизнь поинтересней, окрашивая ее в драматические
тона.
- Заметил ли ты в тот день в Сен-Клу двух молодых людей?
- Каких?
- Они сидели за соседним столиком. Один был брюнет, очень мускулистый.
- Да.
- Когда ты уехал, я увидела, что он отделался от приятеля и вот-вот со
мной заговорит; действительно, чуть позже он попросил разрешения выпить кофе
за моим столиком.
Со времени нашего знакомства у нее были и другие похождения, и я верю,
что она искренна, когда уверяет, что я обо всех них знаю. Первое было у нее
с одним музыкантом из кабака около Сен-Жермен-де-Пре уже через две недели
после ее оправдания, когда она жила еще на бульваре Сен-Мишель. Она
призналась мне, что просидела целый вечер рядом с джазом, а на второй
музыкант увел ее с собой.
- Ревнуешь, Люсьен?
- Да.
- Тебе очень тяжело?
- Да. Но это не важно.
- Думаешь, я могла бы и воздержаться?
- Нет.
Это правда. Здесь секрет не в одной чувственности. Это глубже - ей нужно
разнообразить жизнь, быть центром чего-то, ощущать на себе чье-то внимание.
Я убедился в этом еще на суде над ней, где она, вероятно, прожила самые
опьяняющие часы своей жизни.
- Ты по-прежнему настаиваешь, чтобы я выложила тебе все?
- Да.
- Даже если тебе от этого будет больно?
- Это мое дело.
- Ты на меня сердишься?
- Это не твоя вина.
- По-твоему, я не такая, как другие?
- Да, не такая.
- Тогда как же другие устраиваются?
В такие минуты, когда мы доходим до определенной степени абсурда, я
поворачиваюсь к ней спиной, потому что знаю, чего она хочет - до
бесконечности рассуждать о ней, копаться в ее личности, инстинктах,
поведении.
Она и сама отдает себе в этом отчет.
- Я тебя больше не интересую?
Тогда она дуется или плачет, потом смотрит на меня, как непослушная
маленькая девочка, и наконец решается попросить прощения.
- Не понимаю, как ты меня терпишь. Но думал ли ты, Люсьен, какая мука для
женщины иметь дело с мужчиной, который все знает, все угадывает?
Роман с музыкантом продолжался всего пять дней. Однажды вечером я нашел
ее какой-то странной - состояние лихорадочное, зрачки расширены - и, задав
необходимые вопросы, вытянул из Иветты, что он заставлял ее принимать
героин. Я разозлился и, когда на следующий день понял, что, вопреки моему
запрету, она опять виделась с ним, впервые влепил ей пощечину, да такую, что
у нее несколько дней красовался синяк под левым глазом.
Я не могу ни следить за ней круглые сутки, ни требовать, чтобы она все
время меня ждала. Я знаю, что меня на нее не хватает, и поневоле позволяю ей
искать на стороне то, чего не даю сам. А если мне при этом больно, тем хуже
для меня.
Первые месяцы меня захлестывала тревога, потому что я постоянно гадал,
вернется Иветта ко мне или очертя голову бросится в какую-нибудь грязную
авантюру.
После Сен-Клу мои тревоги обрели иную форму.
- Происхождения этот парень итальянского, но родился во Франции и
считается французом. Знаешь, чем он занимается? Учится на медицинском, а по
ночам подрабатывает у Ситроена. Не находишь, что это смело?
- Куда он тебя водил?
- Никуда. Он не такой. Мы вернулись на своих двоих через Булонский лес -
я, по-моему, в жизни столько пешком не ходила.
Сердишься?
- С какой стати?
- С такой, что я не рассказала тебе раньше.
- Ты виделась с ним еще?
- Виделась.
- Когда?
- Вчера.
- Где?
- На террасе "Нормандии" на Елисейских полях - он мне там назначил
свидание.
- По телефону?
Значит, ему уже известен ее номер.
- Я решила, что это доставит тебе удовольствие: ты ведь вечно боишься,
как бы я не спуталась с какой-нибудь шпаной. Отец у него каменщик в
Вильфранш-сюр-Сон, недалеко от Лиона, откуда я родом, а мать судомойка в
ресторане. У него семь братьев и сестер. С пятнадцати лет он работает, чтобы
платить за учение. Сейчас живет в комнатушке на набережной Жавель, недалеко
от завода, и спит всего пять часов в сутки.
- Когда у вас следующее свидание?
Я знал: у нее что-то на уме.
- Это зависит от тебя.
- Что ты имеешь в виду?
- Если хочешь, я с ним вообще не буду встречаться.
- Когда у вас с ним свидание?
- В субботу вечером - в этот день он не работает на заводе.
- Тебе хочется видеть его в субботу вечером?
Она промолчала. В воскресенье утром, позвонив на улицу Понтье, я понял по
смущению Иветты, что она не одна. Это был первый известный мне случай, когда
она привела кого-то в квартиру, которая, по существу, является нашей общей.
- Он у тебя?
- Да.
- Встретимся у Луи?
- Как скажешь.
Ночь с субботы на воскресенье стала их ночью, и некоторое время Мазетти
верил в басню о великодушном адвокате. Иветта призналась мне, что иногда
забегает днем на набережную Жавель поцеловать его, когда он занимается.
- Я прихожу лишь затем, чтобы его подбодрить. Комнатка у него крошечная,
в гостинице живут только заводские, главным образом арабы и поляки. Я их
боюсь. На лестнице они даже не посторонятся, чтобы дать мне пройти, и
смотрят на меня масляными глазами.
Мазетти бывает на улице Понтье и в другие дни, кроме субботы: однажды
ближе к вечеру я разминулся с ним в воротах. Мы узнали друг друга. Он
заколебался, потом неловко кивнул, я вежливо ответил.
Словно для того, чтобы придать истории пикантность, Иветта, как я и
ожидал, в конце концов призналась ему, что я не только ее благодетель, но
еще и любовник
Она рассказала тлю налет на улице Аббата Грегуара, на этот раз как было
на самом деле, и добавила, что ради нее я поставил на карту свою честь и
положение.
- Этот человек для меня святыня, понял?
Но разве важно, сказала она это или нет? Главное, что он не стал
возражать и, когда мы вторично встретились с ним на улице, кивнул, с
любопытством посмотрев на меня.
Я все думаю, не внушила ли еда ему" что я импотент и удовлетворяюсь
такими забавами, "которые не могут вселять в него опасения. Это, конечно,
чушь, но мне она рассказывала еще менее правдоподобные басни.
Ни он, ни она ничего, разумеется, не понимают. И теперь происходит то,
что должно было случиться.
- Что еще он сказал? - спросил я, когда мы добрались до квартиры
- Уже не помню. Да и повторять не хочу. Словом, все, что молодые люди
говорят о мужчине в возрасте, если тот ведет себя как - влюбленный.
- Она открыла шкаф, и я увидел, что она пьет прямо из горлышка.
- Прекрати!
Она взглянула на меня, но успела сделать последний глоток и заплетающимся
языком спросила:
- А ты не можешь при своих связях устроить так, чтобы его посадили?
- Под каким предлогом?
- Он угрожал
- Чем?
- Ну не прямо, но дал понять, что найдет способ избавиться от тебя.
- В каких выражениях?
Тут - я это знаю - она соврала, в любом случае присочинила.
- Даже если ты говоришь правду, это недостаточное основание для ареста.
Тебе что, хочется, чтобы он сел?
- Я не хочу, чтобы с тобой случилось несчастье. Ты же знаешь: у меня нет
никого, кроме тебя.
Она говорит то, что думает, и это серьезней, чем ей кажется. Если ее
опять предоставить самой себе, она очень скоро плохо кончит.
- Мне худо, Люсьен.
Я это вижу. Она перепила, и сейчас ее стошнит.
- Вот уж не думала, что все так обернется! Считала, что устроились мы
удобно. Знала, что ты доволен...
Она отдает себе отчет, что ляпнула лишнее.
- Прости. Но ты сам видишь: со мной вечно одно и то же. Я стараюсь
сделать как лучше, но за что ни возьмусь - все кончается плохо. В одном
жизнью могу поклясться - больше я с ним не увижусь. Выглянул бы ты на улицу.
Я слегка раздвинул занавеси, но под фонарями никого не заметил.
- Боюсь, как бы он не напился - он плохо переносит алкоголь. Обычно
Мазетти спокойный и с ним легко, но от спиртного становится злым. Однажды
выпил лишний стаканчик...
Не докончив фразы, она устремляется в ванную, откуда доносится икота -
Иветту рвет.
- Мне стыдно, Люсьен, - лепечет она между двумя спазмами. - Если бы ты
знал, как я себе противна! Не понимаю, как ты можешь...
Я раздел ее и уложил. Потом разделся сам и вытянулся рядом. Несколько раз
в беспокойном сне она лепетала имена, которых я не разобрал.
Возможно, Мазетти напивается сейчас в открытом всю ночь баре, каких в
Париже достаточно, или мерит большими шагами безлюдные авеню, давая выход
бешенству. Возможно также, он бродит по улице Понтье, как однажды я сам
бродил под окнами дома на бульваре Мальзерб.
Если то, что рассказала Иветта, правда, Мазетти легко от нее не отстанет
