Моя позиция начала выводить ее из терпения, и она постепенно утрачивала
самообладание. Со своей стороны я умышленно напускал на себя вид этакой
безразличной ко всему глыбы.
- Вы всегда такой? - с досадой бросила она. - Я-то воображала, что ваша
роль - помогать своим клиентам.
- Прежде всего я должен знать, в чем должна состоять моя помощь.
- Да в том, чтобы добиться оправдания нас обеих.
- Тогда слушаю.
Она поколебалась, пожала плечами и вновь заговорила:
- Ладно, попробую... В конце концов, мы нахлебались этого под завязку.
- Чего?
- Желаете подробностей? Ну что ж, я не из стеснительных, и если вас тянет
на пакостные истории...
В голосе ее зазвучали презрение и разочарование, и, чуточку злясь на себя
за большую, чем обычно, жестокость, я в первый раз подбодрил ее:
- Кому пришла мысль о налете?
- Мне. Ноэми мысли не приходят - слишком глупа.
Девка она славная, но мозги неповоротливые. Словом, газеты надоумили. Я
подумала, что, если капельку повезет, мы сможем разом выкарабкаться на
несколько недель, а то и месяцев. По вечерам мне часто случается шататься у
вокзала Монпарнас, и я малость изучила тамошний район. А на улице Аббата
Грегуара приметила лавочку часовщика, открытую по вечерам часов до
девяти-десяти.
Магазинчик маленький, освещен плохо. В глубине видна кухня, где старуха,
слушая радио, чистит овощи или вяжет.
У окна, вставив в глаз лупу в черной оправе, работает лысый часовщик,
тоже старикан, и я умышленно без конца ходила мимо, чтобы присмотреться к
ним.
Этот кусок улицы освещен плохо, магазинов поблизости нет...
- Оружие у вас было?
- Я купила детский револьвер - такие с виду ни дать ни взять настоящие.
- Это произошло вчера вечером?
- Позавчера. В среду.
- Продолжайте.
- В самом начале десятого мы обе вошли в лавку. Ноэми притворилась, что
сдает в ремонт свои часы.
Я держалась сбоку от нее и забеспокоилась, что старухи нет на кухне. Чуть
было не отказалась даже от нашего замысла, но потом, когда старик
наклонился, чтобы осмотреть часы моей подружки, показала ему дуло своего
пугача и заявила:
- Налет. Не кричать. Отдайте деньги, и я не причиню вам вреда.
Он почувствовал, что с ним не шутят, и отпер ящик кассы, а Ноэми, как
было уговорено, похватала часы, висевшие вокруг верстака, и рассовала их по
карманам пальто.
Я уже протянула руку за деньгами, как вдруг почувствовала, что за спиной
у меня кто-то стоит. Это оказалась старуха, в шляпе и пальто: она откуда-то
вернулась и прямо с порога стала звать на помощь.
Моя пушка, видимо, ее не испугала. Она раскинула руки, преградила нам
дорогу и заголосила:
- Спасите! Грабят! Убивают!
Тут я заметила рукоять для подъема и опускания железной шторы, схватила
ее и ринулась на старуху, бросив Ноэми:
- Мотаем!
Я ударила и толкнула старуху, которая навзничь рухнула на тротуар, так
что нам пришлось переступать через нее. Мы разбежались в разные стороны.
На тот случай, если придется разделиться, у нас был уговор встретиться в
одном баре на улице Гэте, но я попала туда не сразу, потому что больше часа
колесила по городу, аж до Шатле на метро добралась. В баре я спросила у
Гастона:
- Моя подружка не приходила?
- Весь вечер ее не видел, - ответил он.
Часть ночи я провела не у себя, а на рассвете вернулась в "Номера
Альберти", но Ноэми дома не было. Больше я ее не видела. Во вчерашней
утренней газете в нескольких строчках описывается наша история и добавлено,
что жена часовщика, у которой рана на лбу и поврежден глаз, попала в
больницу.
Больше ничего пока не известно. Ни вчера вечером, ни сегодня утром о нас
ни слова. Не указано также, что номер откололи две женщины.
Мне это не нравится. Прошлой ночью я в "Номера Альберти" не возвращалась,
а нынче в полдень, направляясь в бар на улице Гэте, вовремя заметила двух
шпиков в штатском.
Я повернула голову и прошла мимо, а из одного бистро на Ренской улице,
где меня не знают, позвонила Гастону.
Я слушал все так же неподвижно, не выказывая никаких признаков интереса,
на который она рассчитывала.
- Ему вроде бы показали фотку Ноэми, такую, понимаете, какую делают с
арестованных, и спросили, знакома ли ему эта девушка. Он ответил, что
знакома. Тогда легавые поинтересовались, знает ли он ее подружку, и он опять
ответил, что знает, а вот где мы обе живем - ему неизвестно. То же наверняка
проделали во всех барах и меблирашках по соседству. Я упросила Гастона - мы
ведь приятели - оказать мне услугу, и он согласился.
Она посмотрела на меня так, словно остальное я уже угадал.
- Я жду, - холодно уронил я.
Не знаю, за что, в сущности, я на нее злился, но злился я бесспорно.
- Когда его станут допрашивать снова - а это обязательно произойдет, - он
покажет, что в четверг Вечером, как раз во время налета, мы обе сидели у
него в баре, и найдет клиентов, которые подтвердят его слова. Этого Ноэми не
знает, и это ей необходимо сообщить. Насколько я ее себе представляю, она
пока что не раскололась и с упрямым видом отмалчивается. А - раз вы теперь
наш адвокат, у вас есть право увидеться с ней и втемяшить что нужно. Вы
можете также оговорить все подробности с Гаетоном - он у себя в баре до двух
ночи. Я предупредила его по телефону. Денег я вам пока что не обещаю - у
меня их просто нет, но я знаю, что вам случалось браться за дела и
бесплатно.
Я считал уже, что знаю все, все увидел, все услышал.
И все-таки я чувствовал: она не решается прерваться, еще не все выложила
и ей остается сказать или сделать нечто такое, что внезапно показалось ей
трудным. Не боится ли она испортить свой фокус, который, несомненно,
готовила столь же тщательно, как и налет?
Я вновь представляю себе, как она встает, побледнев, силясь самоуверенно
улыбнуться и с блеском разыграть главную часть партии. Взгляд ее, обежав
комнату, остановился на единственном не заваленном бумагами углу письменного
стола, и, задрав юбку до талии, она запрокинулась с негромким:
- Лучше уж вы попользуйтесь, пока меня не посадили.
Трусиков на ней не было. Так впервые я увидел ее тощие ляжки,
по-девчоночьи выпуклый живот, темный треугольник лобка, и кровь совершенно
беспричинно ударила мне в голову.
Я видел ее запрокинутое лицо рядом с настольной лампой и вазой с цветами,
которые Борденав меняет каждое утро, а она тоже старалась не сводить с меня
глаз и ждала, мало-помалу теряя уверенность в удаче, потому что чувствовала:
я не реагирую.
Потребовалось известное время на то, чтобы глаза у нее увлажнились, она
шмыгнула носом, нащупала наконец рукой край юбки и, еще не опустив ее,
разочарованным и униженным тоном пробормотала:
- Это вам ничего не говорит?
Она медленно поднялась, повернувшись ко мне спиной, и, все так же пряча
лицо, покорно осведомилась:
- Значит, полный отказ?
Я закурил сигарету и в свой черед выдавил, глядя в сторону:
- Садитесь.
Она повиновалась не сразу и, прежде чем повернуться ко мне, громко,
по-детски высморкалась.
Ей-то я и звонил сейчас на улицу Понтье, где у нее лежит в постели
мужчина, с которым я знаком и которого только что не просил стать ее
любовником.
Телефон зазвонил, когда я раздумывал, стоит ли писать еще. Я узнал голос
жены:
- Все работаешь?
Я заколебался:
- Да нет...
- Может, заедешь за мной? Здесь Мориа. Корина собирается, если ты
явишься, оставить нас обедать с четырьмя-пятью приятелями.
Я ответил "да".
Итак, сейчас я уберу "свое" досье в шкаф, решу, за какими книгами
библиотеки буду держать ключ, а потом пойду одеваться.
По-прежнему ли прячется под мостом Мари чета клошаров?
Глава 2
Вторник, б ноября, вечер.
Я поднялся в спальню, чтобы переодеться, и позвал Альбера.
- Выведете машину и отвезете меня на улицу СенДоминик. Мадам, полагаю,
взяла "четыре аш-вэ"?
- Да, мсье.
У нас две машины и шофер, он же дворецкий, но судачат главным образом о
шофере. Его наличие объясняют наивным тщеславием выскочки, хотя нанял-то я
его по совсем уж другой, смехотворной причине.
Сиди передо мной клиент и скажи он мне то же самое, я, несомненно,
оборвал бы его:
- Ограничьтесь изложением фактов.
Тем не менее не упущу случая разрушить мимоходом еще одну легенду. Мэтр
Андрие, мой первый и, кстати, единственный патрон, а также первый муж
Вивианы, был одним из немногих парижских адвокатов, которых возили во Дворец
шоферы в ливрее. Отсюда вывод: я стремлюсь ему подражать, и Бог весть какой
комплекс толкает меня доказывать жене...
Когда мы начинали и жили на площади ДанферРошро с Бельфорским львом [2]
под окнами, я ездил на метро. Это длилось недолго, всего с год, после чего я
уже мог позволить себе такси. Мы не замедлили купить машину по случаю, но
если у Вивианы уже были водительские права, то я оказался неспособен сдать
экзамен. Машины я не чувствую, да и реакция у меня не шоферская. За баранкой
я так напрягаюсь, так уверен в неизбежности аварии, что экзаменатор
посоветовал мне:
- Вам лучше бросить это, господин Гобийо. Случай с вами - не
единственный, и происходит такое преимущественно с людьми высокого
интеллекта. Со второго или третьего захода вы, конечно, свои права получите,
но рано или поздно угодите в катастрофу. Вождение - не для вас.
Я вспоминаю, как почтительно он произнес последние слова: моя репутация
уже устанавливалась.
Несколько лет, вплоть до того, как мы обосновались на острове Сен-Луи,
шофера мне заменяла Вивиана, отвозившая меня во Дворец и заезжавшая за мной
по вечерам, и лишь когда Альбер, сын нашего садовника в Сюлли, отбыв военную
службу, стал искать работу, нам пришла мысль нанять его.
Когда нас с женой перестали вечно видеть вместе, это показалось странным:
наша неразлучность уже стала легендой, и я уверен, что кое-кто до сих пор
воображает, будто Вивиана помогает мне составлять мои досье, а то и писать
судебные речи.
Я не самолюбив в том смысле, в каком это присуще моим собратьям, и
если...
Факты!
Почему я то и дело возвращаюсь к прошлому воскресному вечеру, хотя он не
ознаменовался никакими важными событиями? Сегодня у нас вторник. Вот уж не
думал, что меня так скоро опять потянет погрузиться в свое досье.
Итак, Альбер отвез меня на улицу Сен-Доминик, и, заметив на парадном
дворе голубую машину жены, я отпустил его. У Корины де Ланжель я застал
человек десять в одной из гостиных и трех-четырех в маленькой, оборудованной
под бар круглой комнатке, где священнодействовала сама хозяйка дома.
- Шотландского, Люсьен? - осведомилась она, перед тем как расцеловаться
со мной.
Она целуется с каждым. В доме это ритуал.
Затем почти тут же раздалось:
- Какое чудовище жестокости вырывает наш великий адвокат из когтей
правосудия?
В огромном кресле, беседуя с Вивианой, восседал Жан Мориа. Я пожал руки
завсегдатаям - Ланье, владельцу нескольких газет, депутату Дрюэлю, имя
которого никак не могу запомнить и о котором знаю только, что он всегда
торчит там, где находится Корина, называющая его "одним из своих протеже", и
нескольким интересным женщинам за сорок - такое на улице Сен-Доминик
правило.
Я уже сказал: ничего не произошло, если не считать того, что обычно
происходит на такого рода сборищах. Пить и болтать продолжали до половины
девятого, когда, как сообщила мне Вивиана, осталось всего человек
пять-шесть, в том числе Ланье и, разумеется, Жан Мориа.
Мориа знают все: раз десять он был министром, дважды премьером и снова им
станет. Его фотографии и карикатуры на него появляются на первых полосах
