рабов. Сенатор перехватил взгляд сотника. Непривычное волнение было в нем...
Они поехали за всеми. С разных улиц люди двигались в одном направлении.
Пробиваться становилось все труднее, но азаты теперь не шпорили лошадей.
Когда ехать дальше уже было нельзя, они тоже остановились...
Черным кубом стоял посреди толпы громадный языческий храм без дверей и
окон. Все смотрели в его сторону. Потом люди качнулись и стали молча
отступать, освобождая посыпанную мелким белым камнем землю у ступеней...
-- О Маздак... о-о!..
Такой мучительный стонущий звук одновременно вырвался у тысяч и тысяч
людей, что заныло сердце. Все было в нем: жалоба, беспредельная горесть,
надежда. Даже кони перестали мотать головами...
Человек в красном вышел откуда-то сбоку. Лишь потом сенатор понял, что
это мобед -- жрец огня. Сначала он увидел только глаза человека. Словно
вспыхнуло что-то -- большие, серые, с умным спокойным вниманием оглядели они
толпу, задержались на нем, Агафий Кра-тисфене, на патрициях. А может быть,
не было этого. Наверное, каждому на площади казалось, что глаза мага
остановились на нем.
Неожиданно впереди, под самой мордой своего коня, увидел сенатор
лежавшего лицом кверху перса. Солнце тускло отражалось в его глазах. А маг
уже шел к нему быстрым легким шагом. Подойдя, присел, положил ладонь на
глаза мертвому. Не было самоосквернения хуже этого по законам Мазды. Площадь
молчала.
Подержав руку на лице мертвеца, маг встал и возвратился к храму. Он
поднялся по ступеням, стремительно повернулся. Снова вспыхнули глаза, и он
быстро заговорил о темных силах зла, которые довели до жестокой смерти этого
человека. Они оживают, мрачные чудовища, во лжи, ненависти и разрушении. Но
самые отвратительные из них -- жадность и своекорыстие. Как в сите, которым
отделяет мельник светлые зерна хлеба от горьких черных плевел, смешались
сейчас в мире тьма со светом, зло с добром... \
14
Это было что-то вроде манихейства -- старой бестолковой ереси, с
которой когда-то покончили в империи. Да и в Эране огнепоклонники изгнали ее
из государства, а самого ересиарха не то сожгли, не то четвертовали. Но нет,
те скорей блаженные: до сих пор манихеи в таврских лесах живут без женщин и
не едят мяса. Есть даже такие, что не срезают себе сами растений в пищу...
Маг резко выбросил вперед руку, указывая на мертвого. Кто съел хлеб
этого человека? Кто забрал у него природой определенную женщину?
Уж не зардуштакан ли это? Омерзительное учение, которое отдает женщин
во всеобщее пользование. Старый Рим заразился им отсюда, с Востока. Писано у
отцов церкви, как совокуплялись на улицах подобно вавилонским блудницам,
спали все под одним одеялом. Рухнул Рим, как Вавилон!..
В быстрой речи мага был легкий дефект, присущий северным персам. Он
скрадывал звонкое рыканье языка пехлеви. Но голос его был звучный, сильный,
освобождающий от сомнений. Ровными кольцами укладывалась цепь страстной
варварской логики... Разве принадлежат кому-нибудь огонь, вода, земля, из
которых составлен мир? Справедливо ли, чтобы один имел больше другого? Зло
случайно. Оно исчезнет, когда все на земле будет распределено поровну!..
Яркие серые глаза притягивали. С трудом отвел сенатор взгляд. Люди
стояли безмолвно, подавшись вперед, лица их осмыслились. В белой толпе
желтели армянские одежды, провалами выделялись черные иудейские плащи. Рядом
терлось о стремя потное коричневое плечо с набухшим тавром. Раб тоже слушал,
приоткрыв рот с коричневыми зубами!..
Сенатор дернул повод. Толпа выпустила их, не заметив. Азаты снова ехали
с ничего не выражающими лицами.
-- О-о-о Маздак!..
Звук теперь доносился откуда-то с неба, и казалось, что стонут пустые
улицы, деревья, вода в каналах. Да, упование, неистовая надежда были в
нем...
По дороге к дасткарту сенатор свернул в сторону видневшегося селения.
Кривая улица поросла верблюжьей колючкой. Заборы местами рухнули, и в
проломах виднелись пустые дворы. На жердях верхних этажей сидели совы. Персы
и в голод не едят ночных птиц...
15
III
На следующий день Леонид Апион поехал в Ктеси-фон по своим делам.
Сенатор вдруг решил ехать с ним. Патриций с некоторым удивлением посмотрел
на него, но ничего не сказал. Они тронулись на восходе, когда сморенные
поздним ужином другие посольские ромеи
спали.
Два стражника с нашитым на левую часть груди золотым слоном -- родовым
знаком дома Спендиатов -- раскрутили ворот. Окованные железом двери
раздвинулись, и сенатор с Леонидом Апионом выехали наружу. Серые фаланги
олив стояли по обе стороны мощенной гранитом дороги. Их насадил здесь
когда-то дед эранди^ перпата -- знаменитый Михр-Нарсе Спендиат, великий
вазирг Бахрама Пятого и Ездигерда Второго. Деревья были ухожены, вымазаны
зеленой глиной - от червей, земля поблескивала от ила. Сразу за вторыми
воротами вразброс стояли глиняные дома с садами и огородами. На плоских
крышах подсушивались прошлогодние абрикосы, во дворах копались куры. Рабы
Спендиатов отрабатывали свое у закрепленных за каждым олив и жили лучше
свободных персов. Сенатор вспомнил свое македонское имение и вздохнул. Вор
на воре рабы его, и палка для них как похвала. Не государственное
содержание, быть бы ему нищим...
В город поехали другой дорогой -- вдоль реки. Вода в Тигре была мутная,
нечистая. С того берега, из старой Селевкии, медленно плыл паром,
укрепленный по краям надутыми козьими шкурами. По дорогам, тропинкам, через
поросшие колючкой поля двигались люди. Некоторые гнали перед собой ослов с
поклажей, но таких было немного. Охрана в узких каменных воротах задерживала
только цыган. Они яростно ругались, а маленькие белые собачки у них на руках
выворачивались наизнанку от усердия. Голый мальчишка швырял сухие комья
земли в стражников. Когда один, рассвирепев, пустил в него дротиком, тот
увернулся и показал задницу.
Долго ехали пригородом, где пришлось держать пла^ ток у носа. Через
заборы виднелись бассейны с ядовитой водой, в которых вымачивались скотские
шкуры. Это был квартал скорняков. Дома здесь стояли одинаковые --
глинобитные, на каменном фундаменте, с маленькими, мазанными глиной дворами.
Медные шестиу-
16
гольные звезды или кресты над калитками отличали дом иудея от дома
христианина.
Проехали кузнечный и оружейный кварталы, где больше жили
огнепоклонники, свернули через переулок на большую площадь. На той стороне у
ворот ходил раб с лопаткой, подбирал навоз. Другой разбрызгивал воду из
ручной лохани.
Впереди Леонид Апион, а за ним сенатор въехали на широкий двор. Там уже
было подметено и полито По правую руку вдоль длинного склада с открытыми
дверями рабы расстилали широкие полотнища, высыпали на них белые коконы,
укладывали мотки пряжи. Шелк мо-лочно искрился на солнце. Слева за глиняной
загородкой мерно жевали слоны из вчерашнего каравана. За складом виднелся
проезд на другой, еще больший двор, оттуда на третий. Где-то в дальних
конюшнях всхрапывали, били копытами о доски мулы...
В главном складе, куда зашли они, было прохладно. Земляной пол пахнул
зелеными вениками. На тахте за низким сирийским столиком сидели несколько
человек, среди них хозяин вчерашнего каравана. Леонид Апион поздоровался со
всеми и сразу заговорил о деле. Как понял сенатор, речь шла о крупной партии
китайского шелка, который сушился сейчас во дворе. Часть его предназначалась
для отправки в Константинополь, но Леонид Апион сразу стал настаивать, чтобы
в империю отправили весь шелк. Сейчас перемирие с европейскими варварами, и
многочисленные конунги их платят наворованным в Риме золотом не считаясь.
Компания выиграет дополнительно по четыреста, а то и по четыреста двадцать
драхм на мешке сырца.
С самого начала внимание сенатора привлек большой иудей с властным
лицом, которого называли мар Зутра. Все склонились к тому, что сырец следует
сразу отправить в Византию. Ромейские мастера лучше знают вкусы своих
патрицианок. А отходы они так раскрашивают, что готские королевы визжат от
радости. К тому же персидские шахрадары платят столько, сколько сами
пожелают...
Мар Зутра внимательно выслушал всех. Нет, сказал он, мы не можем все
переправить ромеям. Царь царей охраняет нашу торговлю и мастерские, которые
дают ему доход. Но разве один он над нами? Если мы перестанем отделять из
своих товаров знатным людям государства Эраншахр, то усилится их ропот
против нас.
17
И гонения снова пойдут на христиан и иудеев, как при великом Шапуре или
еще недавно -- при Бахраме Пятом и вазирге его Михр-Нарсе. Сможет ли сейчас
молодой царь защитить нас? Жены и дети наши здесь, прах наших отцов в этой
земле. И разве не лишим мы еды своих единоверцев, которые ткут парчу в
Ктесифоне и Бет-Ла-пате?.. Вот если бы уважаемый сотоварищ Леонид Апион из
Рума организовал в императорской Антиохии или Киликии выкормку этих
шелкородящих червей, компания на одних пограничных сборах выиграла бы
вчетверо. Другой наш уважаемый сотоварищ Авель бар-Хена-нишо привез вчера из
своего долгого пути саженцы тутовника с гигантскими листьями, который растет
на островах за Китаем, в стране Восходящего Солнца. Тепло и влага на тех
островах чередуются так же, как в Сирии...
Сенатор сам не заметил, как пересел к столу и начал ощупывать плотные
коконы, похожие на птичьи яйца. Лишь пальцами можно было ощутить невидимые
волоски, которые тянулись из них. Когда-то из-за этих червей великий вазирг
Михр-Нарсе закрыл границу для христианских богомольцев. Будто бы они в
посохах пронесли коконы для расплода в империи, и казна царя царей лишилась
трети серебра за провоз шелка из Китая.
Нет, не в том дело. Граница Эрана с империей тянется от одного конца
света до другого, так что посохи для тайного проноса были ни к чему. Просто
надо было персу отвадить своих христиан от Византии...
-- А сколько времени нужно, чтобы выросли саженцы? -- спросил
неожиданно для себя сенатор.
Мар Зутра так, словно ждал этого вопроса, объяснил, что на третий год
уже можно использовать крайние листья. От нормальных подстриганий тутовник
лучше растет. А белые коконы идут в один вес с червонным эфиопским золотом.
-- Торговля -- не просто барыш, -- добавил он вдруг по-гречески с чуть
слышной арамейской певучестью.-- Напрасно стараетесь забыть вы своего
Одиссея...
При этом иудей покосил^я на партийную повязку сенатора. Уезжая, Агафий
Кратисфен протянул ему руку. Сегодня он все делал помимо своей воли...
18
Обратно поехали через базар, и сопровождал их Авель бар-Хенанишо,
сириец из каравана. Возле несто-рианской церкви сенатор спросил, почему она
без приличествующих украшений.
-- Для нас Христос был страдающим человеком, а не богом, -- тихо и
убежденно ответил Авель бар-Хенанишо. -- Наша церковь гонимая. По заветам
Учителя противостоит она скверне мира. А есть ли скверна хуже власти? Кнут в
руки взяли вы в Риме и Константинополе, забыв, что подлинная сила -- в
сострадании. Логика кнута самым коротким путем приведет вас к дьяволу.
-- Но интересы пропаганды учения среди язычников требуют золотить
купола божьих храмов, -- заметил сенатор.
-- В пещерах одержало победу слово божье,-- возразил сириец. -- Идолы
нуждаются в позолоте, не бог.
Авель бар-Хенанишо свернул в ковровые ряды базара по своим делам.
Сенатор почему-то поехал к языческому храму. Но пророка с удивительными
