повезло.
Что со справедливостью? Ничего, поскольку она в этом и заключается,
если мир устроен именно так. Априори мы условились, что мир справедлив.
Оказалось, что мир устроен так-то и так-то. Ну значит, в этом и заключа-
ется справедливость. Отрицание ее в изначальном устройстве мира и поиск
в чем-то другом, обвинения и приговаривания реальности - суть антисис-
темного мышления, которое уже описано. А фраза <мир дерьмо> единственная
концепция, на которую оно опирается, а на ней строили свою мысль Маркс,
Толстой, Сартр - совершенно разные люди, на первый взгляд несопостави-
мые. А на второй взгляд все они едины в главном, а главным для них было
исходить из того, что мир дерьмо. Они пришли к разным мировоззрениям,
потому что жили среди разных людей в различные времена и в совершенно
непохожих странах, но мирооощущение в истоке лежало одно, именно то са-
мое: мир дерьмо и в таком качестве не имеет право на существование. Надо
бы изменить.
Они отказывались считать справедливыми те законы мира, по которым он
жил, их тошнило - всех троих - от необходимости жить по этим законам.
Они, вероятно, считали себя правильнее Вселенной, природы, мира... Мир
зол, например. Или мир случаен. Значит, он справедлив во зле и в случай-
ности, он правилен, невзирая ни на что, потому есть только то, что есть
- это системное мышление. Да нет, тошнит меня - это антисистемный
взгляд. Разница не пролегает через доводы и сознательную плоскость, раз-
дел идет по мироощущению. И если кого-то тошнит от несправедливости ми-
ра, то дело, как ни трудно понять, вовсе не в мире, потому что меня, до-
пустим, не тошнит, и других людей тоже. А их тошнит, потому что они дру-
гие. Если больные, то заразные. И как философов их тогда надо изолиро-
вать, заразные ведь. Я назвал сейчас Толстого, Маркса и Сартра, а могу
еще сотни две имен добавить, очень известных. Насилие, конечно, изолиро-
вать философа. Но ведь и заразных больных изолировать тоже насилие, од-
нако интересы незаразных требуют.
Итак, мир случаен и в случайности справедлив. А правилен тот, кому
повезло. И он остается правильным, пока ему везет. А такие вещи решаются
лишь однажды, в точке рождения. Решаются сразу и на всю жизнь. В разнос-
ти точек рождения и лежит то, что можно назвать холодной жестокостью.
Справедливой жестокостью. Случайной жестокостью. И, разумеется, холод-
ной, потому что мир равнодушен, кому что дать, ему плевать на каждого из
нас, он крутит рулетку, а наше дело принять выигрыш или проигрыш с рав-
ным смирением.
И давайте закруглять на этом. Названо десять признаков, из чего сле-
дует, что число произвольно: просто мы живем в десятичной системе счета
и я насчитал их десять. Мог, конечно, насчитать пять или пятнадцать. Мог
насчитать сто. Или тысячу. Поверьте, что это можно, хотя и совершенно
неинтересно, там уже нет творчества. Но за деньги, например, можно нас-
читать тысячу признаков. А мог насчитать только какой-то один. Их только
формально десять. Я надеюсь, понятно, что в каждых десяти пунктах речь
шла об одном? Что соответствующий только одному пункту соответствует
сразу всем десяти, сотне или тысяче? Закон такой, что не может не соот-
ветствовать. Прошел по одному пункту, значит, прошел по всем. И если не
проходить, то тоже по всем. Хотя, разумеется, нет такой ясной черты: вот
здесь правильные люди живут, а по другую сторону пасутся какие-то не та-
кие. Обычно сильно правильных видно сразу, и явно неправильные заметны,
а остальные между полюсами, один выше, другой ниже, каждый на своем
уровне, очень многих трудно классифицировать. Но определенные принципы у
нас есть. Нельзя же совсем без принципов в единственно важном вопросе. А
деление на правильных и неправильных людей единственно важный вопрос фи-
лософии, потому что единственно актуальный. Скорее даже, не вопрос, а
грань вопроса, та форма, в которой он задан. Потому что то же самоне
можно сформулировать по другому.
Например, такие истасканности: что делать? В чем смысл жизни? Умные
люди здесь иногда смеются, но не над вопросами, надеюсь, а над истаскан-
ностью. Слишком много слабых умов принималось за ответ, слишком часто
эти вопросы побывали в грязных руках, оттого и стали такими засаленнными
и запыленными. Но актуальными быть не перестали, и наше презрения дос-
тойны только некоторые ответы, но отнюдь не сами вопросы. В ответах -
да, за редким исключением превалирует глупость. У попов глупость, у чер-
нышевских, психологов, политиков, фрейдов и российских писателей как ти-
па. А можно о том же спросить так: как устроен мир? Из понимания мира
следует и ответ на то, кто есть человек и что ему, верховному примату,
делать. Поэтому можно спросить то же самое: кто есть человек? Или якобы
простой вариант: как правильно поступать, чтобы не было мучительно
больно за бесцельно прожитые годы? Все вопросы в принципе об одном, и не
бывает так, что ответом на один из них мы не ответили бы на все. Имеется
ввиду, конечно, исчерпывающий ответ на хотя бы на одно актуальное вопро-
шание. Отвечаем на одно и шаг за шагом раскручиваем мир. А когда раскру-
тим, то убеждаемся, что нет разделение на онтологию и мораль: второе
обусловлено первым. Можно вообще сказать, что это одно и тоже, и не оши-
биться. В общем смысле знание не классифицируется, это человек классифи-
цирует оттого, что не воспринимает сразу - а Бог, допустим, видит все
сразу.
Заметьте, слово Бог употребляется в странном смысле, не вполне нор-
мальном, скажем так. Какой-то особый Бог, в христианство ни на пядь не
вступавший. Вместо Бога можно поставить и другие слова. Но я выбрал сло-
во Бог, потому что оно красивое, веское и при этом короткое - всего три
буквы.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, В КОТОРОМ ШОПЕНГАУЭР ИСЧЕЗАЕТ
Сколько пером не вози, а бумагу не изведешь. Сколько на Бога не лай,
с неба не харкнет. Сколько не причитай, а вокруг все такое же поросячье
хлебало... Вот такая, братишки, истина. Ее бы в рукав забить да помелом
по свету развеять. И возрадуются тогда овцы белые. И возлюбят свет. А
без без света нам смурень через две недели. Вот и бегают коммунары наги-
шом, ждут Спасителя. А на хрен все! Мир и так прекрасен лучше отрадного.
...Короче, не вышло.
Подкосили Железова супостаты. Причем его же отвязным методом. Ну вот,
бывало, выпьет он водяры стакан, а конкурент его - целое ведрище! Народ,
ясно дело, за конкурента, ибо ведрище-то куда по-народнее будет. Или,
скажем, попрыгает Железов с молодежью, а конкурент его тем временем в
деревеньку двинет - и ну с пенсионерами русский народный танец загибать!
Ясно дело, за кого электорат будет. А уж о деньгах и говорить боязно:
где Железов штуку дает, супостаты десять штук вбухивают. Железов лимон
зеленью достает, а враги уж наготове миллиард держат. Железов пару бан-
ков поднапряг, а нехристи - дюжину. Тем и уломали бедолажного.
А уж о технологиях и говорить нечего. Все имиджмейкеры видные на вра-
га пахали, а Вторнику казали большую фигу. У них, окаянных, даже правило
было: кто Вторнику советом поможет, того из имиджмейкеров вон. Так их
мудрый профсоюз решил. Чуяли ведь, что если Железова на власть поста-
вить, то наступит в Хартлэнде полнейший стабилизец (в отношении демокра-
тии). И все выборы отложатся на неопределенное время до смерти верховно-
го диктатора-президента. И будут доблестные господа имиджмейкеры с голо-
духи травинку грызть. А кому ж с "мерседеса" на самокат хочется? Вот и
нелюбили его политические технологи...
Гвардию национальную запретили. Нечего, сказали, молодежь патриотиз-
мом развращать, у нас теперь иная идеология. Лехе хотели пятнадцать лет
впаять за разбой и прочие сумасшествия. Но Леха, не будь дурак, за кор-
дон свалил. На Альбионе отлеживался, вдыхал смог, посещал шекспировские
места. Радовался, как мог, своей эмигрантской жизни. В Монте-Карло пол-
лимона спустил, расхохотался и пошел нырять на Лазурный берег. На Пляс
Пигаль заходил, на Эйфелеву башню залазил. Дюймовочку с собой взял. Не-
годяй-то он негодяй, но и о любви не надобно забывать.
А в Китеже тамошнее мужичье рыдало: покинул их гарант безопасности,
Главный Пахан и ангел-хранитель по совместительству. Не знали, честные,
что и делать. Но выход быстро нашли. Объявили Малого в Кепчонке новым
авторитетом. Тот отнекивался, кривился, говорил, что простой, серый, на
трон негодный... но кто же с народом-то спорит? Нарекли малого вором в
законе. Стали дань подносить. Кто рублями, кто баксами, а кто и пушниной
ясак выплачивал.
Пересел корявый на джип "чероки". Только на душе у бедного кошки
скребли и мышки нужду справляли. И жена пилила: раньше все нормально бы-
ло, жили как люди. А теперь сплошная морока. Одного золота два кило на-
цеплять, манеры нездешние учить, высший свет посещать. В доме двадцать
комнат, это за какие грехи? Перед домом семнадцать автомобилей, и все
едва ли не личные - смотрела его женушка на такие дела, да и поврежда-
лась умом тихонько. Мужа пуще прежнего ковыряла. Поганец ты, говорила,
спортил жизнь. Знала бы, чего меня ждет, дала бы Ивану, да и уехала с
ним в Малую Берестень. Жили бы по-хозяйски, может и радовались. А сейчас
как? Иван-диссидент с несчастной любви поджег себя в защиту свободы. Я
хоромах маясь, уснуть не могу. Вот она, доля женская.
И стала она мужа поколачивать. Сначала хилыми кулачонками, затем
плеткой. А потом милицейскую дубинку приобрела. Сразу сподручнее стало.
А чтоб сучонок не ушел, пристегивала его наручниками к ножке кровати. И
давай... Только этим ее душа и могла утешиться. Но удивительно, что Ма-
лому в Кепчонке тоже в радость пришлось. Балдел мужик, благодарную слезу
пускал, смотрел обожающе и просил добавки. Сам ей плетки с дубинками по-
купал, собирали коллекцию. А по воскресеньям она ради разнообразия суп-
руга слегка топила или чуток подвешивала. Так, несильно, лишь бы зады-
хаться начал. Убивать гада не планировала - ежели благоверного порешить,
кого же ей дальше мучить?
Прознали про то ушлые телевизионщики. Понаехали со своми камерами и
все как есть сняли. Через неделю прокрутили сюжет по российскому телеви-
дению. Как никак, уважаемые люди, а ночами сплошной садо-мазохизм. Сюжет
тот россиянам сильно понравился. Семью признали достойной, а кое для ко-
го и образцово-показательной. Эти кое-кто потом в Китеж толпами на ста-
жировку ездили: как топить правильно, как подвешивать, и как плеть соче-
тать с милицейским аксессуаром.
Чудом пленка угодила в Лос-Анджелес, а там как раз фестиваль сторон-
ников Нетрадиционного. Сюжет из России признали лучшим по номинациии,
особенно те места, где малого чуток притапливали. Семейную пару выманили
к себе и чествовали на всю Америку. Подарили им ценный приз, а фамилией
малого назвали клумбу в Гарвардском университете. Женщина от таких по-
честей совсем сдурилась. Подонок, хрипела, козел, мало мне твоих денег,
так теперь еще и славу терпеть? Накажи меня, плакал мужичок, пред-
чувствуя удовольствие (его и самого тошнило от забугорных напастей).
Тоскуешь по привычному кайфу? - злорадно спрашивала она. Ага, всхлипывал
малый, норовя лизнуть ей сапог. Раздевайся уж, приказала супруга. Но
только наш герой скинул пиджак и начал шелестеть своей белоснежной, как
она... ты чего? - спросил суженый. Ничего, мой милый, полнейшее и окон-
чательное ничего, ласково ответила она, поигрывая стволом старинного
мушкетона. Это для экзотики, объяснила она. Тогда ладно, сказал кепчон-
ка, ложась на пол в предвкушении привычно-неземной радости. По ковру ва-
лялся, глаза закрывал. Возил пяткой, целовал коверные розы. Расстегивал
дорогие брюки, возбужденный, возбуждающий, возбудительный... Посмотрела
подруга жизни на такие дела, да и стрельнула из мушкетона в голову.
