весных животных таковы от природы. (20) Но, чтобы не держать тебя слиш-
ком долго, я скажу: и у бессловесного животного бывает некое благо, не-
кая добродетель, некое совершенство, но не благо, добродетель и совер-
шенство в безусловном смысле. Они достаются на долю не только существам
разумным, которым дано знать, почему, до какой степени и как. Поэтому
благо есть только у того, у кого разум.
(21) Но ты спросишь, к чему ведет все это рассуждение, чем оно может
быть полезно твоей душе? Я отвечу: оно делает ее и сильнее и проница-
тельнее и, коль скоро она хочет чем-либо заниматься, не дает отойти от
занятий благородных. Оно полезно хотя бы тем, что велит помедлить рву-
щимся к злу. И еще вот что я скажу: больше всего пользы я принесу тебе,
показав, в чем твое благо, отделив тебя от бессловесных животных и по-
местив рядом с богами. (22) Зачем ты упражняешь и копишь телесные силы?
Природа щедрее отпустила их скоту и диким зверям. Зачем ты холишь свою
наружность? Что бы ты ни делал, красотою ты уступаешь многим животным.
Зачем ты так тщательно укладываешь волосы? Распустишь ли ты их на пар-
фянский лад, соберешь ли узлом, как германцы, будут ли они у тебя тор-
чать, как у скифа, - все равно у любого коня будет грива гуще твоей, и у
любого льва - красивее твоей. Сколько бы ты ни упражнялся в быстроте
ног, все равно не сравнишься с зайцем. (23) Так не хочешь ли, оставив
все, в чем непременно будешь побежден, потому что тратишь силы не на
свое дело, вернуться к твоему собственному благу? В чем оно? В том, что-
бы исправить и очистить душу, которая соперничала бы с богами и подня-
лась выше человеческих пределов, видя все для себя только в себе самой.
Ты - разумное существо! Что же есть твое благо? Совершенный разум! При-
зови его к самой высокой цели, чтобы он дорос до нее, насколько может.
(24) Считай себя блаженным тогда, когда сам станешь источником всех сво-
их радостей, когда среди всего, что люди похищают, стерегут, чего жаж-
дут, ты не найдешь не только, что бы предпочесть, но и чего бы захотеть.
Я дам тебе короткое правило, оно поможет тебе оценить себя и почувство-
вать, достиг ли ты совершенства. Ты тогда будешь владеть своим благом,
когда поймешь, что несчастнее всех счастливцы. Будь здоров.
ПРИЛОЖЕНИЕ
С. А. Ошеров
СЕНЕКА. ОТ РИМА К МИРУ
Философское мировоззрение есть сам дух личности человеческой... Это -
не биография, не душа с ее страстями и страданиями, ие колеблющийся отк-
лик, то радостный, то болезненный, на события дня и на полночные мысли.
Это - стержень самой души и биографии.
Густа Шлет. Философское имровеаэревие Герцена.
По своему философскому мировоззрению Сенека был стоиком, и стоиком
достаточно правоверным. Говорить о развитии этого мировоззрения нелегко,
так как в своей стоической основе оно не менялось, и в поздних
"Нравственных письмах к Луцилию" нередко повторяются вещи, сказанные в
трактатах, датируемых более ранними годами1. Зато хорошо известна внеш-
няя биография Сенеки: его имя часто встречается у историков, где он выс-
тупает отнюдь не свидетелем, а участником важнейших событий эпохи, хотя
при первом же упоминании и Тацит, и Светоний2 говорят, что Сенека успел
прославиться научными занятиями и речами. По этой причине образ его стал
как бы двоиться в глазах потомства.
Жизнь Сенеки, полную взлетов и падений, определяющихся перипетиями
столичной политики, трудно согласовать с образом философа-моралиста и со
многими собственными его писаниями. Бесполезно рассуждать о том, что
толкало Сенеку в гущу политики: честолюбие и корыстолюбие, в которых его
часто обвиняли современники и потомки и которым он, по всей видимости,
действительно не был чужд, либо доктринерское убеждение, что философ,
став рядом с властителем, способен принести пользу людям. Живые черты
облика Сенеки утрачены и невосстановимы. Но можно попытаться понять ос-
новное противоречие жизни Сенеки, исходя из исторической ситуации, из
мироощущения философа, каким оно видится в его сочинениях, и из традиции
того учения, к которому он примыкал.
И если мы внимательно вглядимся в те положения, в которые ставила Се-
неку история, и соотнесем с ними его сочинения, то легко будет убедиться
в одном: почти каждый трактат был ответом на очередной вопрос, заданный
жизнью, - и ответ этот давался не столько другим, сколько самому себе3.
"Ты", к которому обращен трактат, - это почти всегда и "я" автора. Между
жизнью и философией протягиваются силовые линии и возникает напряжение,
которым отличается философствованье Сенеки в лучших его работах. Там,
где проблема пережита им, он уходит от бесконечного варьирования одной
мысли, от скучного разбора всех возможных случаев, от примеров, избитых
в сотнях риторических упражнений. Напряженная связь с жизнью была необ-
ходимым стимулом к подлинному творчеству для Сенеки-писателя4.
Но связь с жизнью предполагает определенное отношение к ней. Жизнеот-
ношение Сенеки формировалось под воздействием не только запросов дня, но
и глубоких традиций, без знания которых нельзя понять ни его жизненного
поведения, ни его философствования.
1. Традиции
В своем жизнеотношении Сенека был писателем и римлянином - и это
главное. Первое предполагает пристальное внимание к жизни. Второе - ощу-
щение нормы, более ценной, чем жизненная прагматика. Как писатель Сенека
был обостренно зорок к конкретным ее проявлениям, к их характерности и
порой гротескности (вспомним хотя бы анекдоты - в пушкинском смысле сло-
ва - в "Письмах к Луцилию": о Кальвизии Сабине (п. XXVII), о чревоугод-
никах Апиции и Публии Октавии (п.XCV и др.). Как писатель Сенека был
склонен к скрупулезному анализу индивидуальной психологии - собственной
прежде всего. Но писательская пристальность взгляда знаменует более ак-
тивный интерес к жизни, большую меру ее приятия. Действительно, Сенека
не был так ригористичен в своем осуждении действительности, как некото-
рые стоики, например Эпиктет, так замкнут на себе, как Марк Аврелий.
Однако нежелание отвернуться от жизни еще не означает бездумного
растворения в ней, нравственного безразличия ко всяким ее проявлениям -
того, что выражалось у современников Сенеки в стремлении "плыть по тече-
нию" и вело к безоглядному раболепству перед принцепсом, к доноси-
тельству, к полному забвению моральной нормы. Ощущение "нормы жизни" бы-
ло искони присуще римлянину, он всегда поверял наличные "нравы" неким их
эталоном (чаще всего этот эталон именовался "нравы предков"). Это ощуще-
ние нормы было всегда присуще и римской литературе. Оно есть у Катулла,
полемически противопоставившего традиционным ценностям гражданской общи-
ны новые, неофициальные ценности. Оно есть у Петрония, рисующего такое
разложение нравов, при котором преданы забвению самые естественные зап-
реты. Даже у Марциала, всем своим творчеством воплотившего принцип (а
вернее беспринципность) "растворения в потоке жизни", это ощущение не
утрачено до конца. Тем более у Сенеки ощущением нормы определяется сам
взгляд на жизнь. Каждая схваченная им жизненная деталь ценна постольку,
поскольку в ней отражается отступление от нормы, "порча нравов" (специ-
фически римское понятие нравов органически входит в его философию). А
нежелание отворачиваться от жизни приводит к тому, что писательство ста-
новится средством явить людям норму и воспитать их: по столь же исконно-
му убеждению римлян, нравы исправимы. Талант художника Сенека - даже в
трагедиях - подчиняет задачам моралиста.
Однако, унаследовав от староримской традиции убежденность в существо-
вании нравственной нормы, Сенека не мог механически воспринять от отцов
и дедов саму эту норму. Для римской традиции средоточием всех ценностей
- и прежде всего нравственных - было государство, точнее - гражданская
община5. Только как ее член может осуществить себя человек, единственным
полем приложения его сил и средством выявления высоких моральных качеств
может быть государственная деятельность. Цицерон писал: "Ни в одном деле
человеческая добродетель не приближается к могуществу богов так же, как
в основании новых государств и в сохранении основанных"6. Долг гражданс-
кий неотделим от долга нравственного: оба эти понятия слиты в римском
термине "officium", которым определялась совокупность обязанностей граж-
данина. Добродетель (virtus - мужество) проявляется в подвигах, соверша-
емых на благо республики, которая платит за них общим признанием - "хва-
лою" и "славой". Завет служения республике передан предками, и выполняю-
щий его есть "vir bonus" - доблестный муж, идеал человека и гражданина.
Для римлян не было утопическим государство, в котором мог осущест-
виться этот идеальный порядок вещей. Более того, не только Цицерону, но
и многим современникам Сенеки, даже младшим, казалось, что идеал был
осуществлен в Римской республике прошлых веков, погубленной ростом внеш-
него могущества Рима и накоплением богатств, - т. е. в переводе на нашу
систему исторических понятий, превращением Рима из города-государства в
мировую державу. В период кризиса города-государства и присущего ему
республиканского уклада государственной жизни - во время гражданских
войн I в. до н. э. - это поняли Саллюстий, Цицерон и некоторые другие
прозорливые их современники. Но даже они не в силах были понять объек-
тивную необходимость замены старых форм государства иными, способными
интегрировать не только гражданскую общину города на семи холмах, но и
все завоеванные им провинции. Убеждение в том, что идеал - в прошлом,
что все подлинные ценности связаны лишь с республикой, оставалось нас-
только всеобщим, что Август, учредитель новых, по сути монархических по-
рядков, должен был, маскируя свой переворот, действовать именем "респуб-
лики", провозгласить ее восстановление и сохранить основы ее конститу-
ции.
На краткий миг в это поверили - поверили, например, Вергилий и Гора-
ций, чья молодость совпала с гражданскими войнами, чей талант бил добро-
вольно отдан делу примирения традиционной системы ценностей с новым по-
рядком вещей. Свести концы с концами не удалось даже им, а для следующе-
го поколения идеал служенья государству совсем поблек. Овидий говорит об
отказе от государственной деятельности с гордостью7.
Но распространение политического индифферентизма - лишь одна из сто-
рон реакции на установление нового режима, получившего у историков наз-
вание "принципата". Чем больше принципат обнаруживал черты самовластья и
даже деспотизма, тем чаще взоры людей, не утративших интереса к делам
гражданским, обращались назад, к республиканскому прошлому. Конечно,
республиканцы из числа сенаторов, стоявшие в оппозиции к империи, пони-
мали, что республика изжила себя, - и причины этому искали там же, где
когда-то, в пору гражданских войн, Саллюстий: в росте внешнего могущест-
ва и богатства и в порче нравов. Об этом прямо писал Лукан, племянник
Сенеки, в поэме "Фарсалия", посвященной гражданским войнам8. Но тот же
Лукан с редкой выразительностью нарисовал политический идеал республи-
канской оппозиции: Рим - это сенат; один из сенаторов так и говорит:
Мы - вершина всему, в пускай далеко занесет нас
Рок, но высшая власть неразлучна останется с нами
. . . Никогда с переменою места Наше сословие прав не теряло своих.9
Эта узкая точка зрения не давала возможности ни охватить взглядом ог-
ромные пространства империи, ни заглянуть в будущее и увидеть, что, нап-
ример, решение Клавдия о даровании некоторым галльским народам права из-
бираться в сенат есть не просто ущемление этого "воплощающего госу-
дарство" совета, а закономерный шаг в том направлении, куда развивалась
история... Оставалось восхвалять былую республику, - что, впрочем, было
