традиционно-римских воззрений. Он до такой степени ощутил себя философом
и гражданином мира, что собирался в случае помилованья отправиться из
Рима в Афины и заниматься одной лишь философией. Однако намеренье так и
осталось намереньем.
Помилованье пришло в 48 г., когда Мессалина была убита, а женою Клав-
дия стала Агриппина, сестра Ливиллы и мать Домиция Агенобарба - будущего
императора Нерона. Она добилась возвращения Сенеки из ссылки, выхлопота-
ла для него высокую государственную должность и предложила ему стать
наставником ее сына, "чтобы такой наставник вел к возмужанию отрочество
Домиция и чтобы его же советы шли на пользу ее надеждам на власть: ведь
полагали, что Сенека в память о благодеянии предан Агриппине и, оскорб-
ленный несправедливостью, враждебен Клавдию"26. Последний расчет не оп-
равдался: никто из историков не говорит об участии Сенеки в интригах Аг-
риппины, закончившихся отравлением Клавдия и воцарением Нерона. Но, при-
нимая место наставника, Сенека, безусловно, шел на компромисс с собою,
так как не мог не понимать планов Агриппины, будущей участи Британника,
родного сына Клавдия, а может быть, и опасностей, ожидавших его само-
го27. Так или иначе, положение его стало двойственным, жизнь разошлась с
начертанной им самим и как будто уже окончательно избранной программой.
Как раскололись официальная и неофициальная линия его поведения, видно
хотя бы из того, что после обожествления убитого Клавдия он написал для
Нерона надгробное восхваление почившему и в то же время сочинил на него
язвительнейшую сатиру "Отыквление"28.
Но только ли честолюбие и корыстолюбие толкнуло Сенеку на такой путь?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно пристально взглянуть на то, что Се-
нека, оказавшийся ближайшим советником воцарившегося в 16 лет принцепса,
делал и писал в первые пять лет его правления (конец 54 - 59 г.), кото-
рые принято считать счастливой эпохой принципата. С самого начала Сенека
употребил свое влияние на то, чтобы обуздать властную жестокость Агрип-
пины, которая первым делом поспешила расправиться с двумя своими против-
никами. "Она бы пошла в убийствах и дальше, не воспротивься ей Афраний
Бурр и Анней Сенека. Они, наставники императорской юности, и, что редко
между властвующими сообща, согласные между собой, одинаково вошли в си-
лу, хоть и разными средствами: Бурр - тщанием в делах военных и строгими
нравами, Сенека - наставлениями в красноречии и мягкостью без угодни-
чества. Они помогали друг другу, чтобы легче было удержать пребывавшего
в опасном возрасте принцепса, дозволив ему, если он пренебрежет доброде-
телью, некоторые наслаждения"29.
Ценою компромиссов Бурру и Сенеке удалось добиться многого. Если не
считать династического убийства Британника, до 59 г. Рим забывает о кро-
вопролитии. Возрастает власть сената, о чем так мечтала республиканская
оппозиция, достаточно открыто подававшая там голос. Проводятся финансо-
вые мероприятия, имеющие целью отделить государственную казну от личного
имущества императора. Объективно необходимые и прогрессивные устремления
принципата к тому, чтобы превратить провинции из ограбляемых завоеванных
областей в органические составные части единой империи, находят система-
тическое выражение в судебных процессах над наместниками, виновными в
корыстных злоупотреблениях. Космополитические веянья носились в воздухе,
но что у Нерона приняло форму несколько карикатурного эллинофильства
(достаточно вспомнить его "гастрольное турне" по Греции!), то у Сенеки
на уровне практическом выражалось в разумных политических мерах. Была
предпринята и попытка положить конец политическим нравам, сложившимся
при Тиберии, Калигуле и Клавдии, прежде всего - покончить с доноси-
тельством. К суду привлечен был Суиллий, при Клавдии - самый грозный и
самый продажный обвинитель. Однако именно эта мера вызвала больше всего
нареканий против Сенеки: слишком многие опасались судьбы Суиллия.
Но Сенека не был бы Сенекой, если бы не попытался теоретически осмыс-
лить свою политическую деятельность, найти ей оправдание с точки зрения
нравственной нормы исповедуемого им стоицизма. Не будучи убежденным рес-
публиканцем, Сенека принимал взгляд древних стоиков, согласно которому
монархия при справедливом царе может быть залогом благоденствия госу-
дарства. Именно тут, как казалось Сенеке, и открывается выход. Исправить
нравы "толпы" нельзя - об этом говорили и стоическое учение, и наблюде-
ние жизни. В то же время старый стоический парадокс гласил, что "только
мудрец умеет быть царем". Если у власти окажется "мудрец", то он и будет
тем "справедливым царем", который обеспечит государству "наилучшее сос-
тояние". И когда принцепсом стал шестнадцатилетний воспитанник Сенеки,
тому показалось, что идеал достижим. Спустя год после воцарения Нерона
Сенека обратился к нему с трактатом "О милосердии", в котором начертал
образ идеального государя (или, что то же, мудреца у власти - Мил., II,
5, 5) и противоположный ему образ тирана. Благодаря основной добродетели
властвующего - разумному милосердию (отличному от неразумного сострада-
ния!) - он находит должную меру между мягкостью и строгостью, необходи-
мой для обуздания порочной толпы; так достигается основная цель - исп-
равляются нравы, а благодаря этому воцаряется единодушие в государстве и
любовь к принцепсу. Правда, последнему приходится больше обуздывать се-
бя, нежели подданных, и "вершина величия" превращается в рабство (Мил.,
I, 8, 4). Такое самоограничение естественно для мудреца, - но Сенека
сохраняет достаточное чувство реальности, чтобы не верить в мудреца на
престоле, как и в чувство ответственности властвующего перед богами,
людьми и законами, которое приписывается Нерону (Мил., I, 7, 1 и 1, 4).
Поэтому он доказывает необходимость милосердия также и соображениями вы-
годы. Никакие запоры и крепостные стены не охранят царствующего так на-
дежно, как любовь подданных (Мил., I, 11, 4). После красноречивого опи-
сания беспричинной жестокости как главнейшего порока тирана такое сооб-
ражение должно напомнить о мече, поразившем Калигулу30, о яде, которым
извели Клавдия. ..
Едва ли Сенека, вопреки прямым утверждениям в трактате, надеялся, что
легковесный, склонный к актерству Нерон будет поистине "справедливым го-
сударем". Явные опасения звучат в обращенных к нему словах:
"Это было бы трудно, будь твоя доброта не природной, а заемной и вре-
менной: ведь никто не может долго носить маску" (Мил., I, 1, 6). Расчет
- жизненный, а не высказанный в книге - был на другое. Сенека давно уже
понял, что при новом режиме служить можно только лицам ("могуществен-
ным"), а не делу (Кр. ж., 2, 4 - 5). Так может быть, на этот раз служба
одному человеку может превратиться в служение людям? - И вот начинается
цепь интриг с целью ограничить влияние Агриппины, череда уступок порокам
Нерона - тем, которые не так уж важны для дел государства...
Первое время эти компромиссы по видимости оправдывали себя. Ощущение
их оправданности пагубно влияет на поведение самого Сенеки: он принимает
от своего воспитанника бесчисленные подарки, его богатства растут нас-
только, что все громче становятся разговоры о несоответствии проповеди
Сенеки и его поступков. Правда, Тацит вкладывает эти обвинения в уста
доносчику Суиллию31, - но у обвинявших в руках были факты, и Сенеке
пришлось защищаться. Его апологией стал трактат "О блаженной жизни". Од-
нако значение книги выходит далеко за пределы простой самозащиты. Это -
самая решительная попытка Сенеки примирить стоическую доктрину и
действительность. Только мудрец в силах осуществить идеальную норму по-
ведения, пишет Сенека, но ведь ни он сам, ни даже основатели стои не мо-
гут быть названы мудрецами. Они, как и все люди, погружены в жизнь с ее
заботами и требованиями, связаны с людьми, опутаны обязанностями перед
близкими, перед государством. Как же при этом сберечь нравственную чис-
тоту? - Нужно сохранять всегда и во всем сознание нравственной нормы.
Это сознание - оно же совесть32 - и отличает человека нравственного (фи-
лософа) от толпы, полностью порабощенной заботами о богатствах, власти,
наслаждениях. Но не только ради приближения к идеалу необходимо сознание
нормы: оно противостоит беспринципному растворению в потоке жизни еще и
потому, что в самой повседневной практике оно укажет путь и к сохранению
внутренней свободы, и к служению другим людям. Так оно поможет тебе сде-
лать твое богатство полезным для всех, научив тебя щедрости и благодея-
ниям. . . Понятие совести как осознанной разумом и в то же время пережи-
той чувством нравственной нормы было введено в стоицизм Сенекой. Именно
оно позволяло ему сохранить живую связь с действительностью, уйти от
доктринерской беспочвенности. И оно же было опорным камнем его противос-
тояния беспринципному прагматизму, тому вульгарному "приятию жизни", ко-
торое сводилось к стремлению получить любой ценой как можно больше нас-
лаждений, как можно больше благ.
Но во главе подобных "жизнелюбцев" стоял сам Нерон. Поэтому политика
уступок неминуемо уводила Сенеку все дальше и дальше от осознаваемой и
прославляемой им нравственной нормы. Противоречие достигло кризисной
остроты в момент убийства Агриппины. С точки зрения политической пользы
Сенека должен был приветствовать уничтожение этой женщины, всегда боров-
шейся с ним за влияние на Нерона и при этом делавшей ставку на самые
низменные инстинкты сына; с точки зрения здравого смысла Сенека понимал,
что, противодействуя убийству, предотвратить его не сможет, а остатки
влияния на Нерона потеряет. И вот он вынужден не только санкционировать
матереубийство, но и написать для Нерона послание к сенату, в котором
Агриппина обвинялась в покушении на сына. "В итоге ропот шел уже не про-
тив Нерона, чья чудовищность превосходила любые пени, а против Сенеки,
облекшего в писаную речь признанье в преступлении"33.
Вопреки всему, Сенека медлит уйти, несмотря на пример, поданный ему
Тразеей Петом, все больше удалявшимся от дел, несмотря на потерю влияния
и неизбежность скорой отставки. Что удерживало его: жажда ли власти, как
утверждали недоброжелатели, надежда ли хоть в чем-то обуздать Нерона,
или страх перед опасностью слишком резкого разрыва с ним, - сказать
трудно. Лишь в 62 г. после смерти (или убийства) Бурра Сенека хода-
тайствует об отставке и хочет вернуть Нерону все полученные от него бо-
гатства. Нерон отказывается принять их обратно. Но Сенека "отменяет все
заведенное в пору прежнего могущества: запрещает сборища приветствующих,
избегает всякого сопровождения, редко показывается на улице, как будто
его удерживает дома нездоровье либо занятия философией"34.
Новая жизненная ситуация заставляет Сенеку по-новому рассмотреть воп-
рос об "otium" - "досуге" - и обязанностях перед государством. За пять
лет служения сообществу людей, именуемому государством, так много было
сделано, - и все сделанное рушилось. Ставка на Нерона оказалась битой:
принцепс становился как бы живым воплощением самого явления нравственной
безответственности, эгоистической агрессивной безудержности35. Стоило ли
делать все, что было сделано, не правильнее ли было удалиться в Афины,
отдаться философии?
- Нет, - отвечает Сенека в трактате "О спокойствии души". Деянье ос-
тается для него истинным поприщем добродетели, и прежде всего деяние на
благо государства. "Вот что, я полагаю, должна делать добродетель и тот,
кто ей привержен: если фортуна возьмет верх и пресечет возможность
действовать, пусть он не тотчас же бежит, повернувшись тылом и бросив
оружие, в поисках укрытия, как будто есть место, куда не доберется пого-
ня фортуны, - нет, пусть он берет на себя меньше обязанностей и с выбо-
ром отыщет нечто такое, чем может быть полезен государству. Нельзя нести
