чтобы мы были здоровы, а не избалованы. Для здоровья все есть, все под
рукой; для баловства все добывается с трудом и муками. (16) Так вос-
пользуемся этим благодеяньем природы, полагая его в числе величайших и
наибольшей ее заслугой перед нами будем считать данную нам способность
не пресыщаться тем, чего мы желаем по необходимости. Будь здоров.
Письмо СХХ
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Твое письмо блуждает с одного вопроса на другой, но потом оста-
навливается на одном и требует на него ответа: "Откуда берется у нас
знание блага и честности?" - Многие считают, что благо и честность - ве-
щи разные, мы же только отделяем одно от другого. Вот что я имею в виду.
(2) Некоторые полагают, будто благо - это то, что полезно, то есть при-
лагают это имя и к богатству, и к лошади, и к вину, и к обуви - до того
дешевым становится у них благо, до таких низин опускается. Честным назы-
вают они все, в чем присутствует неукоснительное выполненье долга: пре-
данную заботу об отцовской старости, помощь другу в бедности, отважный
поход, разумное и умеренное предложение в сенате. (3) Мы тоже не считаем
благо и честность за одно, хотя они едины. Без честности нет блага, а
что честно, то непременно благо. В чем между ними разница, я говорил не
раз и считаю излишним повторять. Скажу одно: нам не кажется благом то,
чем можно воспользоваться во зло, - а ты сам видишь, как часто злоупот-
ребляют богатствами, знатностью, могуществом.
Теперь вернусь к тому, о чем ты просишь сказать: откуда у нас впервые
берется знание блага и честности. (4) Природа не могла научить нас: она
дала нам семена знания, но не само знание. Некоторые утверждают, будто
мы напали на это знание случайно; однако невозможно поверить, чтобы у
кого-нибудь перед глазами вдруг возник образ добродетели. Нам кажется,
что он создается благодаря наблюдению и сравнению часто совершаемых пос-
тупков; наши полагают, что и честность и благо постигаются посредством
аналогии. Это слово, коль скоро латинские грамматики дали ему права
гражданства, не следует, по-моему, осуждать и высылать на родину, и я
буду пользоваться им не только как принятым, но и как общеупотреби-
тельным. (5) Вот что такое эта аналогия. Узнав, что есть здоровье тела,
мы подумали, что есть и некое здоровье духа. Узнав о телесной силе, мы
сделали вывод, что есть и крепость духа. Нас поразили милосердные, чело-
вечные, смелые поступки, мы увидели в них совершенство и восхитились им.
Но под ними скрывалось множество пороков, таившихся под блистательной
внешностью некоторых поступков, - и мы этих пороков не заметили. Ведь
природа велит преувеличивать все достойное хвалы, и всякий видит славу
большей, чем она есть. Вот откуда и взяли мы образ величайшего блага.
(6) Фабриций отверг золото царя Пирра: он мог презреть царские бо-
гатства - и это было для него ценней любого царства. И он же, когда врач
Пирра пообещал дать царю яд, предупредил Пирра, чтобы тот опасался коз-
ней. Не дать богатствам победить себя, не побеждать ядом - для этого
нужна равная высокость духа! Мы восхищаемся величием мужа, не прельстив-
шегося ни посулами царя, ни посулами погубить царя, мужа, верного благим
примерам и - самое трудное! - на войне чуждого преступлений, верившего,
что есть вещи, которые не дозволено делать даже врагу, и в крайней бед-
ности, которую он сделал лучшим своим украшением, гнушавшегося золотом
не меньше, чем ядом. "Живи моим благодеяньем, Пирр, - сказал он, - и ра-
дуйся неподкупности Фабриция, прежде так печалившей тебя!" (7) Гораций
Коклит1 один перегородил узкий мост и приказал отрезать сзади путь, -
лишь бы ему самому не дать дороги врагам! И он сопротивлялся их натиску,
покуда не затрещали сорванные мощным обвалом брусья. Тогда он оглянулся
и, убедившись, что принял на себя опасность и спас от опасности отчизну,
сказал: "Пусть, кто хочет, гонится за мной этим путем!" Тут он кинулся с
моста, но, равно заботясь о том, чтобы сохранить в быстрине потока и
жизнь, и оружье, не бросил украшенных недавней победой меча и щита; так
и вернулся он к своим, невредимый, словно прошел по мосту. (8) Эти и по-
добные им деянья и являют нам образ добродетели.
Я прибавлю такое, что может показаться странным: иногда зло делало
виднее красоту честности, и прекраснейшее ярче блистало рядом с безоб-
разным. Ты ведь знаешь, что есть пороки, смыкающиеся с добродетелями, а
самое постыдное, самое пропащее похоже порой на должное и правильное.
Так расточитель прикидывается щедрым, хотя между умеющим одарять и не
умеющим беречь - разница огромная. Есть, я повторяю, немало людей, кото-
рые не раздают, а разбрасывают; я не назову, мой Луцилий, щедрым того,
кто враг своим деньгам. Равнодушие притворяется уступчивостью, наглость
- смелостью. (9) Такое сходство заставило нас быть внимательней и разли-
чать близкое по внешности, но не тождественное по сути. Наблюдая просла-
вившихся великими деяньями, мы начали примечать, ктр совершил его му-
жественно и благородно, ничуть не колеблясь, - но всего лишь однажды. И
увидев одного храбрым на войне и робким на форуме, другого - мужественно
сносящим бедность, но трусливо - поношение. мы стали хвалить поступок,
но презирать человека. (10) А третьего мы видели благосклонным к
друзьям, терпимым к врагам, безупречным и добросовестным в делах частных
и государственных; видели, как во всем, что приходится выносить, ему
хватает терпения, а везде, где нужно действовать, - разумности; как он
раздает щедрой рукой, когда нужно оделить многих, как он настойчив и
упорен, когда нужно трудиться, и силою духа одолевает усталость тела. К
тому же он всегда одинаков, и верен себе в каждом поступке, и хорош не
по намеренью, а потому что усовершенствовал свой нрав и не только может
поступать как должно, но и не может поступать иначе. И мы поняли, что
перед нами образец совершенной добродетели. (11) Ее мы разделили на час-
ти; оказалось, что следует обуздать желания, подавить боязнь, разумно
заботиться о предстоящих делах, раздать все, что должно быть отдано; мы
постигли, что такое воздержность, мужество, разумность, справедливость,
и определили, в чем долг каждой из них. Но из чего мы поняли, что такое
добродетель? Нам показали ее присущие такому мужу последовательность и
красота, и постоянство, и согласие во всех делах, и величие, превзошед-
шее все виденное нами. Отсюда же мы поняли, что такое блаженная жизнь,
текущая без бурь и зависимая лишь от собственной воли. (12) Как это ста-
ло нам ясно? Я скажу. Никогда тот достигший совершенной добродетели муж
не проклинал фортуну, никогда не печалился, принимая удары случая, но
считая себя гражданином мира и солдатом, переносил все труды, словно ему
приказал начальник. Что бы ни стряслось, он принимал все не с негодо-
ваньем, как беду, насланную враждебным случаем, а как нечто ему самому
порученное. "Каково бы оно ни было, - говорил он, - но оно мое; пусть
оно трудно, пусть тягостно, - будем и в этом деле усердны". (13) И не
могло не стать ясно, сколь велик тот, кто ни от каких невзгод не засто-
нал, ни разу на свой рок не пожаловался; многих он заставил понять, ка-
ков он, и блистал ярко, словно свет во мраке, а своей кротостью, и мяг-
костью, и справедливостью во всех делах божественных и человеческих он
привлек к себе все души. (14) Собственная его душа была совершенна и
поднялась до крайних своих пределов, так что выше нее был только дух бо-
га, частица которого и излилась в эту смертную грудь. А она никогда не
бывает более божественной, чем в то время, когда думает о своей смерт-
ности, знает, что человек затем и рожден, чтобы выполнить труд жизни, и
что это тело - приют не постоянный, а временный и даже кратковременный,
который придется покинуть, едва хозяин сочтет тебя тягостным гостем.
(15) Повторяю, мой Луцилий: главный признак души, явившейся свыше, -
это если всё, среди чего она обитает, кажется ей низким и тесным, если
она не боится выйти вон. Ведь кто помнит, откуда он явился, тот знает,
"уда уйдет. Неужто мы не видим, как много неприятного мучит нас, как ма-
ло подходит нам это тело? (16) Мы жалуемся то на голову, то на желудок,
то на грудь и горло; то нас мучат сухожилия, то нога, потом понос, потом
простуда; иногда крови мало, иногда - слишком много; со всех сторон нас
донимают и гонят прочь. Так бывает со всеми, кто живет не у себя. (17) А
мы, получив в удел такое хилое тело, простираем свои замыслы на веч-
ность, надеемся на самый долгий срок, какой только случалось прожить че-
ловеку, и не довольствуемся никаким богатством, никаким могуществом. Что
может быть бесстыднее и глупее? Близким к смерти, даже умирающим, нам
всего мало! А ведь мы с каждым днем все ближе к последнему, и каждый час
торопит нас туда, откуда нам суждено упасть. (18) Взгляни, как слеп наш
ум! То, что считаю я будущим, происходит сейчас, и наибольшая часть его
- все время, которое мы прожили, - уже позади. Мы заблуждаемся, когда
страшимся последнего дня: ведь каждый день вносит долю в нашу смерть!
Усталость - не от того шага, на котором мы падаем без сил: он только ее
обнаруживает. Последний день лишь приходит к смерти, а идут к ней все
подряд. Она уносит нас не сразу, а малыми долями.
Потому-то великая душа, зная свою высшую природу, старается и на этом
назначенном ей месте нести службу честно и усердно и все вокруг считает
не своим, а только взятым на подержанье, и пользуется им, подобно" заез-
жему и спешащему прочь гостю. (19) И если мы увидели в ком-нибудь такую
стойкость, то как может не возникнуть у нас образ души необычайных
свойств, особенно когда постоянство, о каком я говорил, доказало нам
подлинность ее величия? Все истинное остается неизменным, все ложное
краткосрочно. Есть люди, которые бывают попеременно то Ватиниями, то Ка-
тонами; то для них Курий2 недостаточно строг, Фабриций недостаточно бе-
ден, Туберон недостаточно скромен и невзыскателен, - то они богатствами
бросают вызов Лицинию, обедами - Апицию, удовольствиями - Меценату. (20)
Первый признак больной души - колебания и непрестанное метанье от показ-
ной добродетели к искренно любимым порокам.
То вдруг двести рабов у него, то не больше десятка,
То о царях говорит и тетрархах высокие речи,
То вдруг скажет: "Довольно с меня, был бы стол, хоть треногий,
Соли простая солонка, от холода грубая тога!"
Дай ты ему миллион, как будто довольному малым, -
И в пять дней в кошельке ничего! 3
(21) Многие таковы, как описанный здесь Горацием Флакком, никогда не
похожий на самого себя и всегда бросающийся из стороны в сторону. Я ска-
зал "многие", - нет, почти что все. Нет таких, чтобы день ото дня не ме-
няли и замыслы, и желания: то хочется иметь жену, то любовницу; то меч-
тают царствовать, то стараются быть услужливей раба; то надуваются до
того, что все их ненавидят, то сжимаются и становятся ниже тех, что ле-
жат на земле; деньги то швыряют, то гребут. (22) Этим-то изобличается
безрассудство души: каждый раз она другая, непохожая на себя, - а ничего
позорней, по-моему, нет. Поверь мне, великое дело - играть всегда одну
роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики. То
мы покажемся тебе бережливыми и степенными, то расточительными и тщес-
лавными. Мы то и дело меняем личины и берем противоположную той, какую
сбросили. Так потребуй от себя одного: каким. ты показал себя вначале,
таким оставайся до конца. Сделай так, чтобы тебя хвалили, а не сможешь -
так хоть чтобы узнавали. А то порой о человеке, с которым виделись вче-
ра, по праву можно спросить: "Кто это?" Так мы меняемся! Будь здоров.
Письмо CXXI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я вижу, ты станешь спорить со мною, когда я изложу тебе сегодяяш-