с годами убедился, что нельзя насиловать мозг требованием немедленного
ответа. К истине можно идти разными путями, но от того, каким будет путь,
во многом зависят ценность и моральность решения.
Материал, который принес Зонненброк, был важен с разных точек зрения.
Во-первых, если контакты с англичанами и американцами действительно
налаживаются, то, слава богу, это можно только приветствовать: Гитлер
верит лишь в силу и ни во что другое. Если таких контактов нет, Центр
внимательно изучит, от кого такие сведения поступают - от немцев,
организующих тонкую, сложную, через третьих лиц дезинформацию, почему-то
им выгодную, или же англичане пускают пробный шар в сложной обстановке
сегодняшней Югославии, стараясь понять нашу реакцию. Во-вторых, то, что
этот вопрос рассматривался в Берлине как "особо важный", лишний раз
подтверждает уверенность Штирлица в подготовке войны против его родины, и
если так, то надо найти возможность всячески помочь налаживанию контактов
между Москвой, Лондоном и Вашингтоном. В-третьих, эти данные Зонненброка
помогут ему, Штирлицу, в его конкретной работе.
Веезенмайер задал ему трудную задачу с Везичем. Штирлиц, впрочем, сам
шел на это. Он проиграл для себя несколько возможностей. Он принял
решение, ответ неожиданно подсказал Зонненброк своим разговором с Фохтом о
русско-английских контактах.
Штирлиц залез под холодный душ, оделся, выпил стакан апельсинового
сока и спустился в пустой ресторан. Теперь, по его замыслу, Везич,
возвратясь из Белграда, должен передать ему "особо важные материалы,
касающиеся русско-британских контактов". Надо только обговорить детали и
подобрать "кандидатов", на которых можно сослаться в рапорте Шелленбергу.
Информаторы должны быть людьми серьезными, желательно связанными с
дипломатическими кругами или с высшими офицерами генерального штаба.
Везич, таким образом, станет особо ценным осведомителем Штирлица. Он будет
прикрыт всей мощью аппарата Шелленберга: людей, которые много знают и
готовы к сотрудничеству с рейхом, надо уважать и беречь. И, полагал
Штирлиц, быть может, это сообщение в какой-то мере насторожит Берлин, ибо
война на два фронта - безумие, и на это, как он считал, не рискнет даже
такой маньяк, как Гитлер.
Второе соображение, казалось ему, может оказаться значительно важнее,
чем история с Везичем. Он ощущал постоянную мучительную беспомощность, не
зная, как и чем реально помочь родине, над которой занесен меч.
Штирлиц, естественно, не мог предположить, что его рапорт,
отправленный через полтора часа Шелленбергу - с припиской, в которой
содержалась просьба указать Веезенмайеру на целесообразность его,
Штирлица, работы с югославским агентом, - сыграет роль в судьбе самого
близкого Гитлеру человека.
Рудольф Гесс в 1920 году ввел застенчивого ефрейтора Шикльгрубера,
ставшего потом Гитлером, "великим фюрером германского народа", в
таинственное общество "Туле". Одним из семи создателей этого общества
("семь" - мистическая цифра и приносит удачу всём начинаниям) был Дитрих
Эскардт. Умирая, он говорил: "Следуйте за Гитлером. Он будет плясать, но я
тот, кто написал ему музыку. Не жалейте обо мне. Я окажу большее влияние
на судьбу истории, чем любой другой немец. Моя идея не умрет со мной:
немцы, ставшие нацией человеческих мутантов, поведут за собой людей к
великим целям, которые были известны п о с в я щ е н н ы м арийской
древности, обитавшим в Тибете".
Гитлер до конца подчинил себе движение национал-социализма после
расстрела своих ближайших соратников Рема и Штрассера, когда Эскардт был
уже мертв, а все другие основатели "Туле" добровольно умертвили свою
память, согласившись считать фюрера тем человеком, каким представляла его
пропагандистская машина Геббельса, то есть великим борцом и гениальным
мыслителем. Гитлер говорил Раушнингу: "Вы не знаете обо мне ничего. Мои
товарищи по партии не имеют ни малейшего представления о целях, которые я
преследую, о том грандиозном здании, основа которого по крайней мере будет
заложена после моей смерти. На планете произойдет такой переворот,
которого вы, н е п о с в я щ е н н ы е, понять не сможете".
Гесс несколько раз встречался с теми, кто был с Гитлером в начале
двадцатых годов. Личный секретарь фюрера вел странные разговоры о том, что
Гитлер близок к перерождению, он забывает старых друзей и самое
н а ч а л о. Собеседники Гесса доверчиво советовались с "ветераном
партии", что сделать, чтобы "помочь Адольфу" вновь обрести самого себя.
После таких разговоров эти люди исчезали странным образом и при непонятных
обстоятельствах: внезапный сердечный приступ, отравление газом,
автомобильная катастрофа.
Лишь профессор Гаусхофер, теоретик "Туле", блестящий японист,
профессор санскрита, принявший в Азии таинственный обет "красной
свастики", внимательно выслушал Гесса, а потом сказал ему:
- Рудольф, вы погибнете, если я исчезну, как и все те "старые борцы",
с которыми вы встречались. И вы, и Гитлер развиваете идеи, которые я и
Эскардт подсказывали вам. Вы останетесь голыми, когда придет время
рождения новых мыслей. Хотите, я напишу фюреру донос на вас? Хотите, я
расскажу, как вы пытались провоцировать меня, говоря о том, что не фюрер
Создал идею национал-социализма, а я? Вам будет легче спасти мне жизнь,
если такой донос ляжет в ваши архивы?
- Вы сошли с ума, Карл.
- За три дня перед тем, как Гитлер стал рейхсканцлером, я был у
тибетского ламы Джоржидона. Вы знаете, что он хранит ключи, которые
открывают ворота в царство "Агартхи". Он сказал мне тогда: "Придет тот,
кто должен прийти. Берет лишь тот, кому дано взять. Забудьте себя во имя
его силы, вы останетесь навечно в той памяти, которую создаст он". Я
следую этому, Рудольф. "Агартхи" свято для меня, я п о с в я щ е н, и
если я уйду, кто укажет вам путь туда?
Слово "Агартхи" было таинственным и священным для фюреров
национал-социализма. Они жили двумя правдами и оперировали двумя идеями:
первая - для толпы, вторая - для себя, для и з б р а н н ы х. Мистическая
идея сводилась к тому, что в Тибете четыре тысячи лет назад исчезла самая
великая цивилизация из тех, что когда-либо были на земле. Тот, кто погиб,
погиб, а кто спасся, ушел из Тибета. Первый поток эмигрантов отправился на
север Европы, ведомый живым богом, имя которому было Тор. Второй поток
осел на Кавказе. После того как Тибет опустел, там возникли два
таинственных центра: "путь правой руки" и "путь левой руки". Столица
центра "правой руки" - "Агартхи"; храм неприятия этого мира, сокрытый в
недрах Гималаев. Центром "левой руки" стала "Шимбала", чьи силы могут
повелевать массой и ускорять движение человечества к "полноте всех
времен". Маги других народов могут заключать соглашения - с благословения
"Агартхи" - с великой "Шимбалой" и, таким образом, становиться
проводниками ее воли. Однако соглашение возможно, если
п о с в я щ е н н ы й будет посредником в этом союзе. Гаусхофер был таким
"посвященным". Гитлер в своих поступках руководствовался не анализом
исторических побудителей и первопричин, не изучением экономики и политики,
а лишь подсказкой "провидения", советом полусумасшедших
п о с в я щ е н н ы х. "Великий мыслитель и стратег", "теоретик
национал-социализма" не имел сколько-нибудь серьезного образования, но он
был рожден в местности, которая славилась медиумами и колдунами,
разъезжавшими по Европе с сеансами "чудес". Поверив в свое таинственное
второе "я", Гитлер решил "рискнуть" и вместо шаманских гастролей по Европе
задумал ее покорение.
Уже потом, став канцлером, он сказал Раушнингу: "Я открою вам
величайшую тайну. Я создал орден. Человек, получивший из моих рук даже
вторую ступень, станет мерилом мира, человеком-богом. Это прекрасный
объект бытия - "человеко-бог арийской расы". Он станет центром вселенной,
предметом культовых песнопений и всеобщего преклонения. Но существует еще
одна ступень ордена, о которой я не могу говорить".
Когда-то он дал обет молчания Эскардту и Гаусхоферу. Один умер,
второй признал его, Гитлера, власть над собой. Гитлера это устроило, но
только в определенной мере. Разговор, о котором ему сообщил Гесс, успокоил
Гитлера лишь наполовину. Слово дают для того, чтобы нарушать его.
Гаусхофер должен быть изолирован - почетно и широковещательно. Лучшая
изоляция - это ореол секретности, которым должны быть окружены он и его
работа. Гиммлеру было поручено создать общество "Амерде". Рейхсфюрер
объявил на первом организационном съезде:
- Наша главная цель - вести исследования в местах распространения
арийского духа! Нашего духа! (Овация.) Духа германцев! Наша главная цель -
исследовать места действий и наследование германской расы! (Овация.) Все
пятьдесят институтов, которые находятся в ведении СС, будут проводить эту
благородную работу на благо нашей нации, на благо наших детей и внуков,
которым суждено жить в век чудесной и благородной расовой гармонии!
(Овация.)
Главой "Амерде" стал профессор Мюнхенского университета Верст;
Гаусхофер - научным руководителем. Ему вменялось в обязанность курировать
"изыскания таинственного в области оккультной практики". Он также получил
личное задание фюрера: привлечь Отто Скорцени для организации экспедиции
по похищению "Чаши святого Грааля", в которой собрана кровь Христова и
которая, по преданию, приносит успех всем начинаниям ее обладателя.
Вызвав Гаусхофера для беседы, фюрер начал говорить так, как он привык
- вещая, слушая лишь самого себя:
- Провидение подсказало мне путь, который обеспечит нам наименьший
риск и даст наибольшее благоприятствие на первых шагах. Не отрицая
мистического могущества "Чаши Грааля", я слышу Великие Слова о том, что
решение главного может прийти к нам только через "Шимбалу", через дух
Тибета. Умение отделять главное от второстепенного, громадное от большого,
гениальное от мудрого позволит мне и тому народу, который призвал меня,
дать миру то, что не в состоянии ему дать ни один человек и ни одна другая
доктрина, кроме доктрины национал-социализма. Национальное - всем немцам,
социальное - неимущим немцам; остальное - п о с в я щ е н н ы м!
И вдруг Гитлер заметил взгляд Гаусхофера. Это был усталый взгляд
умного человека, который все помнит и никогда не сможет забыть. Гитлер
ощутил в себе гнев и одновременно сладостное ощущение высшей силы, когда
он вправе приказать убить учителя и его, Гитлера, ученики сделают это,
испытывая счастье оттого, что могут служить ему. Но он сразу же подумал,
что этот п о с в я щ е н н ы й - последний, кто владеет тайной "Агартхи"
и "Шимбалы". И он, этот последний, всюду выступает со словами, которые
возвеличивают его, Гитлера, того, который смиренно внимал Гаусхоферу
двадцать лет назад, и краснел под его взглядами, и смущался своего
яростного красноречия, в котором - он это чувствовал - было много
провинциального.
Гитлер - как это часто бывало с ним - увидел себя со стороны, и ему
показалось, что самое разумное молча улыбнуться Гаусхоферу, положив ему
руку на плечо. Надо только пристально смотреть в глаза - глаза не лгут. Он
поступит так, как ему подскажут глаза учителя. И он положил руку на плечо
Гаусхофера и ощутил вдруг, как тяжела его рука.
...Нельзя верить глазам побежденных учителей. Нельзя верить тем,
