Юлиан Семенович Семенов
АЛЬТЕРНАТИВА
(ВЕСНА 1941)
Роман
ОБО ВСЕМ И ЕЩЕ КОЕ О ЧЕМ
_____________________________________________________________________
Начальник генерального штаба вермахта Гальдер, будучи человеком
педантичным, делал записи в своем дневнике каждый день. В тот мартовский
вечер он вывел каллиграфическим почерком следующее:
"19 III 1941 г.
Совещание: Югославия присоединяется к Тройственному пакту.
Топпе (до сих пор 1-й обер-квартирмейстер во Франции) доложил о
своем назначении на должность уполномоченного генерал-квартирмейстера
при группе армий "Север", развернутой для операции "Барбаросса".
На пресс-конференции, которые проводил каждую среду в МИДе, на
Вильгельмштрассе, шеф отдела печати Шмит, журналисты собирались загодя.
Молчаливые официанты с солдатской выправкой обносили гостей пивом и
горячими сосисками, а в Берлине весной сорок первого года продукты эти
жестко нормировались карточной системой; деловитые журналисты из-за
океана, скандинавы, испанцы и швейцарцы экономили карточки на пиво и
мясные продукты, совмещая работу с сытным обедом. Поодаль, возле больших
итальянских окон, стояли арабы и японцы; арабы морщились от запаха свиных
сосисок - коран есть коран, а японцы "сохраняли лицо" - негоже сынам
Страны восходящего солнца отталкивать соседей, вырывая себе сосиску
пожирнее и поприжаристей, и жевать ее лихорадочно, перебрасывая шипучее
мясо языком, чтобы не обжечь нёбо.
Штирлиц с любопытством наблюдал за двумя корреспондентами из Москвы,
которые старались быть незаметными в толпе своих американо-европейских
коллег, но из-за того, что они не хватали, подобно остальным, сосиски, не
уплетали их с цирковой быстротой, не глотали жадно пиво, чтобы успеть
выпить кружку ко второму подходу официантов и запастись следующей, они в
толпе выделялись - словно одетые стояли на пляже.
"Проинструктировали, видно, ребят, - подумал Штирлиц, - не
выделяться. Но при этом сказали: "Достоинство прежде всего". Поди-ка,
совмести здесь! Чтобы не выделяться, надо толкать соседей, хватать
сосиски, капать пивной пеной на спины коллег и пробиваться сквозь толпу
поближе к Остеру, который знает больше остальных журналистов, ибо он
близок к Геббельсу".
Шмит появлялся из боковой двери; журналисты, сшибая друг друга,
бросались к длинному столу, норовя занять место рядом с шефом прессы, и
только американские асы отходили к окнам, чтобы видеть всех собравшихся в
зале. Американцы научились получать самую важную информацию после
выступления Шмита, когда он начинал отвечать на вопросы: как правило, два
или три немецких журналиста спрашивали Шмита по шпаргалке. Соотнося
поставленные вопросы с заранее подготовленными ответами Шмита, ребята из
Ассошиэйтед Пресс делали более или менее верные прогнозы по поводу
очередной внешнеполитической акции Гитлера.
Всякий раз, когда Шелленберг поручал Штирлицу присутствовать на этих
пресс-конференциях, чтобы поддерживать контакты с журналистами, которыми
интересовалась разведка, Штирлиц прежде всего впивался взглядом в карту на
стене, которую открывал помощник Шмита перед началом собеседования. Карта
эта была страшная. Коричневое пятно Германии властвовало в Европе.
Территории Польши, Чехословакии, Австрии, Дании, Норвегии, Бельгии,
Голландии, Франции были заштрихованы резкими коричневыми линиями; Венгрия,
Румыния и Болгария, как страны, присоединившиеся к "антикоминтерновскому
пакту", были окрашены в светло-коричневые цвета. Резкие черно-коричневые
пятна уродовали территории Албании и Греции: там вела войну Италия.
Карта была сделана так, что доминирующая роль гитлеровской Европы
подчеркивалась махонькой Англией, нарисованной художником жалостно и
одиноко, и далекой Россией, причем, в отличие от Англии, где были
обозначены города и дороги, Россия представлялась белым, бездорожным
пространством с маленькой точкой посредине - Москвой.
Шмит, не отрывая глаз от текста, подготовленного его сотрудниками,
прочитал последние известия:
- "Сражения против английского империализма идут по всему фронту.
Недалек тот день, когда надменный Альбион будет выбит из всех своих
колоний. В недалеком будущем Суэцкий канал - пуповина, связывающая Лондон
с Индией, - будет перерезан, и, таким образом, Англия останется без сырья,
без резервов, без продуктов питания. Вопрос падения островитян - вопрос
решенный, все дело в сроках. Весна или лето этого года будут означать
начало европейского мира, после того как Лондон подпишет условия
капитуляции, которые мы ему продиктуем. Сражение в Греции и Албании
отмечено победоносным наступлением войск великого дуче".
Штирлиц знал, что Шмит сейчас станет говорить, какой монолитной стала
Европа после того, как фюрер заставил мир считаться с откровением
двадцатого века - с идеями национал-социализма. Он знал, что после
"общетеоретического пассажа" Шмит обрушится на Америку, не называя,
естественно, ни Рузвельта, ни Белый дом. Он будет говорить о "силах
империализма, которые действуют в угоду финансовому капиталу с целью
задушить великую европейскую цивилизацию". Все это Штирлиц слыхал уже
много раз, и поэтому он поглядывал на Джеймса Килсби из Чикаго: служба
гестапо позавчера записала беседу, которую он вел с русским
корреспондентом. Килсби - он жил в рейхе недолго и не научился еще
осторожности - говорил русскому, что, видимо, следующим ударом, который
Гитлер готовит, будет удар по России; он ссылался при этом на своих друзей
из вермахта, и, Штирлиц знал, гестапо сейчас наблюдало за всеми контактами
Килсби. Русский журналист вел с ним беседу умно и весело. Он говорил
Килсби, что в России существует известное агентство ОГГ, но к его
сообщениям надо относиться с осторожностью. Американец сказал, что, кроме
ТАСС, никакого другого русского агентства он не знает, и полез было за
книжечкой, чтобы занести в нее новость. Русский журналист посмеялся: ОГГ
расшифровывается как "одна гражданка говорила". Новость только тогда
становится новостью, закончил он, когда есть ссылка на серьезный источник
информации. Естественно, официальный. Наш парень жил в Германии уже третий
год и вел себя точно и выверенно - даже в интонациях.
- Господин Шмит, - поднялся журналист из Лос-Анджелеса, - в центре
Европы, помимо Швейцарии, осталась лишь одна страна, сохраняющая
нейтралитет: я имею в виду Югославию. Предстоят ли переговоры на высшем
уровне между Берлином и Белградом?
- Мне о факте таких переговоров ничего не известно, - ответил Шмит. -
Наши отношения с Югославией строятся на взаимном уважении и полном
доверии.
- Можно считать, что нейтралитет Югославии устраивает Берлин? -
продолжал допытываться американец.
- Берлин устраивает нейтралитет Швеции и Швейцарии, - ответил Шмит, -
мы никому не навязываем своей дружбы.
- Можно ли считать, - негромко спросил Килсби, - что нейтралитет
Югославии является следствием ноты Молотова по поводу введения германских
войск в Румынию и Болгарию?
- Я давно замечаю, Килсби, - ответил Шмит, - что вы пытаетесь
проводить в рейхе пропагандистскую работу, рассчитывая на неустойчивых и
политически не подготовленных людей!
"Мое ведомство дало ему инструкции, - понял Штирлиц, - Килсби -
кандидат на выдворение".
- Господин Шмит, я пользуюсь официальными документами, - ответил
Килсби. - Некоторые швейцарские газеты утверждают, что нейтралитет
Югославии стал возможен после обмена нотами между рейхсканцелярией и
Кремлем.
- Наши отношения с Россией, - ответил Шмит, - отличаются истинным
добрососедством. Введение наших войск в Болгарию и Румынию произошло по
просьбе монархов этих стран - они нуждаются в защите от английских
посягательств. Еще вопросы, пожалуйста!
"Когда же они начнут? - подумал Штирлиц. - Они должны начать этой
весной. Почему наши молчат? Почему мы не предпринимаем никаких шагов? Если
Югославия откажется от нейтралитета, значит, весь фронт от Балтики до
Черного моря окажется в руках Гитлера. Почему же мы молчим, боже ты мой?"
Но по укоренившейся в нем многолетней привычке беседовать с самим
собой, отвечать на вопросы, поставленные однозначно и бескомпромиссно,
Штирлиц сказал себе, что ситуация, сложившаяся в мире весной сорок первого
года, такова, что всякое действие, а тем более открытая внешнеполитическая
акция, направленная против Германии, невозможна, ибо она будет
свидетельствовать о том, что "нервы не выдержали", поскольку открытого
нарушения условий договора о ненападении со стороны рейха не было.
Понимая, что Гитлер рано или поздно нападет на его родину, Штирлиц тем не
менее отдавал себе отчет в том, что всякое "поздно", всякая, даже самая
минимальная, оттяжка конфликта на руку Советскому Союзу. Это была аксиома,
ибо успех в будущей войне во многом складывался из цифр, которые печатали
статистические ведомства в Москве и Берлине, сообщая данные выполнения
планов - выплавку стали, чугуна, добычу нефти и угля, - эти сухие цифры и
определяли будущего победителя, а они, цифры эти, пока были в пользу
Германии, а не Союза. Но Штирлиц понимал, что резервы его страны
неизмеримо больше резервов рейха, а исход будущей битвы в конечном итоге
определяли резервы. Штирлица не пугало то, что вся Европа сейчас была под
контролем Берлина. Это только на первый взгляд было страшно. Если не
поддаваться первичному чувству и заставить себя неторопливо, как бы со
стороны анализировать ситуацию, то вывод напрашивался сам собой:
конгломерат народов, отвергавших идеи национал-социализма, сражавшихся - в
меру своих сил - против вермахта, будучи оккупированными, чем дальше, тем
активнее станет оказывать сопротивление немцам; сначала, видимо, пассивно,
но потом - Штирлиц не сомневался в этом - все более активно, то есть с
оружием в руках. Значит, Гитлеру придется удерживать свои резервы с
помощью армии; значит, считал Штирлиц, тылы рейха будут зыбкими,
ненадежными, враждебными духу и практике нацизма.
Он все это понимал умом, заставляя себя анализировать ситуацию,
проверяя и перепроверяя свои посылы, дискутируя сам с собой, но когда хоть
на минуту душа его выходила из-под контроля разума, как сейчас, когда он
снова увидел эту проклятую коричневую карту и маленькую точечку Москвы на
белой пустыне России, становилось ему страшно, и пропадали все звуки
окрест, и слышал он только свой немой вопрос, обращенный не к себе, нет,
обращенный к дому, к своим: "Ну что же вы там?! Делайте же хоть
что-нибудь! Понимаете ли вы, что война вот-вот начнется?! Готовитесь ли вы
к ней?! Ждете ли вы ее?! Или верите тишине на наших границах?!"
...Выйдя из ампирного, с купидончиками, выкрашенными голубой краской,
здания министерства иностранных дел, он сел в свой "хорьх" с форсированным
двигателем, резко взял с места и поехал в маленькое кафе "Грубый Готлиб".
Там никто не обратит внимания на то, что он выпьет не двойной "якоби", как
это было принято в Германии - стране устойчивых традиций, тут уж ничего не
поделаешь, - а подряд три двойные рюмочки сладковатого коньяка.
Американские журналисты учили его веселой медицинской истине "релэкса
и рефлекса" - расслабления и отдыха: двадцать дней в горах, одному, без
единого слова, - тишина и одиночество. Он, увы, не мог себе позволить
