- Спорить вообще никогда и ни с кем не надо, - заметил Гейдрих,
выходя из кабинета, - спор - категория неравенства, ибо, если ты умен, но
слаб, ты не станешь спорить, а найдешь путь к достижению своего,
задуманного, нажав другие кнопки, обойдя очевидную преграду, использовав
новые возможности. Если же ты умен и силен - ты не станешь тратить времени
на споры, а попросту заменишь такого единомышленника на другого,
отличающегося от первого одним лишь качеством: умением ценить время шефа.
Спор - это пустая трата времени.
- А дискуссия? Раньше вы любили дискутировать со мной, - осторожно
напомнил Шелленберг.
- Вы учились праву у еврея, Вальтер. Старайтесь выжимать яд,
заложенный в вас представителем племени спорщиков. Паразитизм - это одна
из форм спора. Самоутверждение для толпы - в следовании предначертаниям
гения; самоутверждение солдата - в беспрекословности выполнения приказа
офицера; самоутверждение Шелленберга, если он в нем нуждается, - в
рождении идей, угодных его старшему партайгеноссе Гейдриху.
Шелленберг открыл дверь, пропуская Гейдриха в зал, где шеф имперского
управления безопасности обедал с друзьями, когда не было времени ехать в
ресторан, и подумал, что все-таки шутить на Принц-Альбрехтштрассе нельзя
ни с кем - даже с таким умным человеком, как группенфюрер.
"Неужели я стану подобным ему? - подумал Шелленберг, садясь в кресло
с высокой резной спинкой. - Неужели проклятие профессии рано или поздно
перемалывает человека, делая его своим рабом, добровольным рабом?!
Наверное, да. Когда Гейдрих пригласил меня в политическую разведку, я
думал, что буду заниматься чистым ремеслом и влиять на политику, не пачкая
манжет. Я считал, что получать показания у арестованного будет гестапо, а
мне останется лишь просмотреть страницы, напечатанные на машинке и
подписанные тем человеком, который меня интересовал. Черта с два! Я должен
присутствовать на допросах, чтобы решить, в какой мере этот человек стоек
и, если он дал согласие на перевербовку, добровольно ли он пошел на это,
от страха или он разыгрывает комбинацию, придуманную его шефами, чтобы
затянуть меня в их игру, а затянув в эту игру - победить и прижать к
ногтю. Быть побежденным в разведке означает либо предательство, либо
смерть. А кто же хочет погибнуть? Инстинкт млекопитающего оказывается
сильнее логики хомо сапиенс. Победить любым путем, победить, чтобы
выжить... Конечно, здесь уж не до шуток".
- Как вам хагепетер? - спросил Гейдрих.
- Прекрасная говядина.
- Я попросил привезти эту вырезку из Брауншвейга - там особые травы,
запах полей передается мясу. В Берлине такого мяса нет и не может быть:
заводские трубы разносят промышленный яд на многие десятки километров
окрест столицы, отравляя поля, воздух и воду.
"Не в трубах здесь дело, - подумал Шелленберг, приперчивая сырое
мясо, - разве заводские трубы виноваты в том, что мясо выдают по
карточкам? Фюрер хочет выйти из экономических трудностей путем войны. Он
не подготовлен к экономической деятельности, базирующейся на соблюдении
объективных законов. Он хочет накормить немцев французским сыром,
украинским салом и русским мясом до того, как они восстанут против голода.
Немцы верят пока, что экономические трудности и карточная система вызваны
происками Черчилля, евреями и большевиками. Другой бы на его месте не
торопился с войной, используя темную веру народа в то, что всегда и во
всем виноваты внешние и внутренние враги... Он великий фантазер, наш
фюрер, но ведь все великие фантазеры, мечтавшие о глобальной перестройке
мира, основываясь лишь на мощи своего государства, оказывались у разбитого
корыта... Александр Македонский разве не пример тому?"
Почувствовав на себе пристальный взгляд Гейдриха, Шелленберг ощутил в
желудке тянущее чувство холода: ему показалось, что он не уследил за собой
и сказал вслух то, о чем ему сейчас так отчетливо и безысходно-горестно
подумалось. Шелленберг положил вилку, все звуки мира вдруг на какое-то
мгновение исчезли, настала ватная, огромная тишина. Он угадал по
артикуляции рта Гейдриха слова, которые тот произносил, - поначалу он не
слышал группенфюрера. И лишь когда он осознал, что именно говорит Гейдрих,
тишина в ушах сменилась бульканьем вина, которое официант цедил в бокал
шефа из высокой темно-зеленой бутылки, щебетаньем птиц за окном, лязгом
посуды в соседней комнате и тихим шепотом поваров, которые разливали по
тарелкам густой бульон, сваренный из бычьих хвостов.
- ...Об этом вы мне никогда не говорили, Вальтер, - продолжал
Гейдрих, - а, видимо, подобный вопрос будет серьезно занимать нас будущей
весной, когда кампания на Востоке закончится. И тогда китайцы понадобятся
нам.
- У нас были контакты с китайской секретной службой, - ответил
Шелленберг, - но они носили спорадический характер - я опасался
всезнающего японского союзника...
- Где и с кем у вас были контакты?
- В Виши и Цюрихе. Там довольно сильные китайские резидентуры, и,
судя по всему, не контролируемые службами Токио. Должен признаться, я не
считал целесообразным расширение этих контактов.
- Вы правильно считали. Тогда это не было целесообразно, а сейчас
надо поискать в Китае надежных людей, с которыми есть смысл подружиться.
Идеалом такого рода человека я бы считал интеллигента,
специализировавшегося по истории Китая - предпочтительно по истории
Северного Китая. Еще точнее: человека, который увлечен идеей великого
Китайского государства.
Шелленберг сразу же прикинул, с кем Гейдрих виделся за последние дни.
Он знал, что такого рода глобальные идеи Гейдрих сам никогда не выдвигал,
одержимый лишь еврейским и славянским вопросами. Значит, эта неожиданная
идея пришла к нему сверху.
"Он был у Розенберга, - вспомнил Шелленберг, - он просил подготовить
ему досье на ударную группу Риче, а потом он вызвал доктора Веезенмайера,
которому Риббентроп поручил югославскую операцию. Значит, эта затея пришла
к нему от Розенберга, который сейчас не в фаворе, значит, Гейдрих с
помощью Гиммлера хочет обойти на повороте и Риббентропа и Розенберга, а в
деталях это обязан сделать для него я".
- Если позволите, группенфюрер, - сказал Шелленберг, - я сегодня же
отправлю в наши французские и швейцарские резидентуры приказ наладить
более надежные контакты с китайцами.
- Не торопитесь, - подумав, ответил Гейдрих, - в этом деле нельзя
торопиться, чтобы не поставить в неловкое положение Риббентропа, если ему
придется выслушивать жалобы адмирала Ошимы... Вы правы, японцы великолепно
работают, и они могут засечь ваши контакты с китайцами. Попробуйте
посмотреть китайцев в Париже, Швейцарии или Берлине, которые бы не были
связаны с разведкой генералиссимуса. Поищите среди китайской эмиграции...
Это только нам представляется, что азиаты не обидчивы. Мне кажется,
комплекс самоутверждения, - Гейдрих внезапно улыбнулся, глянув на
Шелленберга, - присущ им больше, чем европейцам.
Когда подали чай, Гейдрих, внезапно изменив тему разговора, сказал:
- Хорошо бы к концу сегодняшнего дня укомплектовать группу
Веезенмайера вашими людьми. Вероятно, Веезенмайер потащит с собой
идеологов из ведомства Розенберга, а нам это невыгодно. Подберите ему
тройку ваших надежных людей - совершенно необязательно, чтобы они были из
славянского сектора. В Загребе понадобятся сильные люди, которые смогут
отстаивать нашу точку зрения, а не утопии Розенберга или Риббентропа,
которым Веезенмайер служит более преданно, чем нам.
Через два часа после того, как у Гейдриха кончился обед,
оберштурмбанфюрер Штирлиц из шестого отдела политической разведки был
вызван к своему непосредственному шефу Вальтеру Шелленбергу и получил
приказ явиться в распоряжение доктора Веезенмайера. Напутствуя Штирлица,
Шелленберг сказал:
- Штандартенфюрер Веезенмайер великолепный дипломат и блистательный
ученый. Как дипломат, он может оказаться недостаточно решительным в
критической ситуации. Вам надлежит всячески помогать ему. Если доктор
Веезенмайер поддастся колебаниям, окружите его товарищеской заботой и
немедленно снеситесь со мной - я скажу, как следует действовать. Вам все
ясно?
- Мне все ясно, - ответил Штирлиц. - Мне ясно, штандартенфюрер.
- Ну и хорошо, - улыбнулся Шелленберг, - я знаю, что вы меня хорошо
понимаете даже в интонации.
Шелленберг мог говорить так с офицером низшего ранга о
штандартенфюрере СС Веезенмайере, чиновнике для особых поручений при
рейхсминистре Риббентропе, потому, что тот не был сотрудником разведки, а
являлся лишь агентом, завербованным несколько лет назад, в то время как
Штирлиц был его, Шелленберга, офицером, состоящим в штате шестого отдела
СД. То, что Веезенмайер имел звание, соответствовавшее чину полковника
генерального штаба, особого значения не имело, ибо каждый мало-мальски
ответственный чиновник в министерствах рейха был пожалован тем или иным
титулом СС. Не мешало ведь фюреру относиться с подозрением к тем
генералам, которые имели золотой значок почетных членов партии, не являясь
в то же время членами НСДАП. Тоталитаризм предполагает вертикальность во
всем - в подражательстве также. Шелленберг подражал фюреру. Штирлиц не
должен чувствовать этого. Он должен лишь ощущать ту меру доверия, которую
ему оказывает руководитель; он обязан относиться к категории тех людей,
которые умеют понимать и доверие и ответственность в равной мере.
Помощником Веезенмайера оказался высокий, постоянно улыбающийся
Йорген Диц из гестапо. Он несколько раз встречался со Штирлицем на
совещаниях, где планировались заграничные операции, начатые по инициативе
гестапо, когда люди Мюллера брали под колпак немцев, работавших за
кордоном, подозревая их в измене.
- Здравствуйте, дорогой Штирлиц! - приветствовал он
оберштурмбанфюрера, обнажив свои великолепные зубы. - Я очень рад, что нам
предстоит работать вместе. Думаю, трений у нас никаких не возникнет,
потому что минус на минус дает плюс.
- Я не считаю себя минусом, - ответил Штирлиц.
- Не могу же я сказать, что плюс на плюс дает минус!
- А почему бы нет? В нашей работе минус ценнее, чем плюс. Минус - это
значит меньше. Нет? Минус одним врагом лучше, чем плюс еще один враг.
- Что вы такой злой? Больны?
- Я не болен и не зол.
- Как дома дела?
- У меня нет дома.
- То есть?
- Я одинок.
- А родители?
- Слушайте, дружище, вы наверняка уже успели поглядеть в мое досье,
нет? Зачем эти вопросы?
- Экий вы хмурый.
- Я не хмурый, и вообще у меня все в порядке. Просто я не люблю
пустых разговоров. А вы со мной беседуете как с агентом, которого готовите
к операции. Думаете, беседа - главное? Поговорите полчаса и можете дать
гарантию, как человек поведет себя в сложной ситуации? Или на меня
поступили сигналы?
- Нет, вы явно не в духе, - сказал Диц, перестав на мгновение
улыбаться. - Садитесь, я вам покажу документы, которые пригодятся в нашей
работе.
По тому, как лицо Дица застыло, Штирлиц понял, что его будущий
коллега по операции обиделся.
"Не надо бы его обижать, - подумал Штирлиц, усаживаясь в кресло около
окна. Он положил папку с документами на подоконник и начал разбирать
бумаги, пожелтевшие от времени. - Зря я так. Мне с ним работать. Я иногда
начинаю думать о них как о коллегах, забывая, что каждый из них - мой
враг. Но, видимо, именно это и спасало меня до сих пор. Если бы я
