кулак силы - его силы, силы Гитлера, того, который стеснялся своей худобы,
желтых угрей на лбу и грязной рубашки с пристегнутым целлулоидным
воротничком. Как же ему не обожать человека, который привел свою идею
послеверсальского реванша, припудренную догмами национал-социализма, к
господству?! Как же не любить ему тот далекий образ, который ныне стал
богом Германии?! Как же не преклоняться ему перед Гитлером, поставившим на
колени всю Западную Европу?! Кому же любить его особой, трепетной любовью,
как не ему?!
"Загреб. Первому заместителю премьер-министра
Хорватского банства
г-ну доктору Мачеку,
председателю Крестьянской партии Хорватии.
Бану Хорватии д-ру Шубашичу,
заместителю председателя Крестьянской
партии Хорватии
Сводка первого отдела королевской полиции.
Реакция коммунистов на присоединение Югославии к Тройственному
пакту яснее всего просматривается на основании данных, полученных
путем оперативных мероприятий. Сектор "б" смог установить аппаратуру
звукозаписи на квартире профессора Огнена Прицы в то время, когда у
него собрались его коммунистические единомышленники: писатель Август
Цесарец (хорват), журналист Божидар Аджия (хорват), журналист,
редактор "Израза" Отокар Кершовани (хорват). Единственным сербом
является Прица. Все четверо отвечают за идеологическую работу в
партии. Все, кроме Цесарца, отбывали десятилетнее тюремное заключение
за коммунистическую агитацию. Цесарец неоднократно бывал в СССР, где
выпустил ряд книг, изданных потом в Югославии, Франции, Болгарии. В
1938 году вернулся из Испании, где находился в рядах
интернациональных бригад.
Обсуждая создавшуюся ситуацию, Цесарец заявил, что
"присоединение Югославии к Тройственному пакту стало возможно лишь
потому, что в стране отсутствует демократия". По его словам,
"отсутствие демократии неминуемо подводит к блоку с фашизмом".
Цесарец предложил связаться с низовыми партийными организациями для
того, чтобы вывести на улицы рабочих и студенчество. Прица сказал,
что "демонстрации должны показать Цветковичу и Мачеку неприятие
широкими слоями общественности политики национального предательства.
Народ поддержит лозунги о расторжении договора с Гитлером и о
немедленном заключении пакта дружбы с Советским Союзом".
К сожалению, Кершовани, Аджия и Цесарец смогли разойтись по
городу, поскольку данные звукозаписи были расшифрованы лишь через
пятнадцать минут после того, как они покинули квартиру профессора
Прицы.
Считаю необходимым задержать означенных членов нелегальной КПЮ,
весьма близких к секретарю ЦК Иосипу Броз (Тито).
Генерал-майор Я. Викерт".
Р е з о л ю ц и я д о к т о р а М а ч е к а:
"Задержать - целесообразно, но при условии, если подобраны
материалы, дающие основание на арест. Суд должен быть
демократическим, с привлечением прессы. Клеветников надо карать по
закону".
Р е з о л ю ц и я д о к т о р а Ш у б а ш и ч а:
"Считаю представленную запись достаточным основанием для
ареста".
После того как этот документ с резолюциями Мачека и Шубашича ушел
обратно в жандармерию, к генералу Викерту, Мачек попросил своего секретаря
Ивана Шоха вызвать чиновника из тайной полиции, который непосредственно
курировал "германскую референтуру". Этим человеком оказался полковник
Петар Везич.
Внимательно оглядев ладную фигуру полковника, его красивое, словно бы
чеканное, лицо, Мачек предложил Везичу сесть, вышел из-за своего большого
стола и удобно устроился в кресле напротив контрразведчика.
- Мне говорили о вас как о талантливом работнике, господин полковник,
- сказал он, - и мне хотелось бы побеседовать с вами доверительно, с глазу
на глаз.
- Благодарю вас...
- Вам, вероятно, известно, что мы подписали документ о присоединении
к Тройственному пакту?
- Да. Такое сообщение только что пришло из Вены.
- Официальное сообщение?
- Нет. Но у меня есть надежные информаторы в рейхе.
- Эти надежные информаторы, надеюсь, не представляют тамошнюю
оппозицию?
Чуть помедлив, Везич ответил:
- Нет. Мои информаторы - люди вполне респектабельные и сохраняют
лояльность по отношению к режиму фюрера.
- Ответ ваш слишком точно сформулирован, - заметил Мачек, - для того,
чтобы быть абсолютно искренним.
- Я готов написать справку о моих информаторах, - сказал Везич. -
Судя по всему, мне предстоит порвать с ними все связи - в свете нашего
присоединения к Тройственному пакту...
- Вы сами этот вопрос продумайте, сами, - быстро сказал Мачек, - не
мне учить вас разведке и межгосударственному такту... Я пригласил вас по
другому поводу.
- Слушаю, господин Мачек.
- В Загребе - не знаю, как в Белграде, - заметно оживились
коммунистические элементы... Вам что-либо говорят фамилии Кершовани,
Аджии, Цесарца?
- Эти имена общеизвестны: хорваты любят свою литературу.
Мачек еще раз оглядел лицо Везича - большие немигающие черные глаза,
сильный подбородок, мелкие морщинки у висков, казавшиеся на молодом лице
полковника противоестественными, - и тихо спросил:
- Скажите, как с этими людьми поступили бы в Германии?
- В Германии этих людей скорее всего расстреляли бы - "при попытке к
бегству". Сначала, естественно, их постарались бы склонить к
отступничеству.
- Вы заранее убеждены, что этих людей нельзя склонить к
сотрудничеству?
- К сотрудничеству с кем?
- С нами.
- Я такую возможность исключаю, господин Мачек.
- Жаль. Я думал, что вы, зная германские формы работы с
инакомыслящими, попробуете спасти для хорватов их запутавшихся
литераторов.
- Господин Мачек, я благодарен за столь высокое доверие, но мне бы не
хотелось обманывать вас: эти люди умеют стоять за свои убеждения.
- Я рад, что в нашей секретной полиции люди умеют исповедовать
принцип и не подстраиваются под сильного, - сказал Мачек поднимаясь, - рад
знакомству с вами, господин Везич.
Везич ощутил мягкие, слабые пальцы хорватского лидера в своей сухой
ладони, осторожно пожал эти слабые пальцы и пошел к тяжелой дубовой двери,
чувствуя на спине своей взгляд широко поставленных, близоруких глаз
доктора Влатко Мачека.
- Добрый день, мне хотелось бы видеть шеф-редактора.
- Господина Взика нет и сегодня не будет.
- Ай-яй-яй, - покачал головой Везич. - Где же он?
- Я не знаю. Он очень занят сегодня.
- Можно позвонить от вас домой?
- К себе или к господину Взику?
- Господину Взику.
- Госпожи Ганны Взик нет дома, - снова улыбнулась секретарша и
тронула длинными пальцами свои округлые колени, - нет смысла звонить к ним
домой.
"Гибель Помпеи, - горестно подумал Везич. - Или пир во время чумы. Не
люди - зверушки. Живут - поврозь, погибают - стадом".
- Я не буду звонить домой, я не стану дожидаться господина Взика -
видимо, это дело безнадежное, но вам я оставлю вот это, - сказал Везич,
положив на столик возле большого "ундервуда" шоколадную конфету в
целлофановой сине-красной обертке...
Взик был единственный человек в Загребе, с которым полковнику Везичу
надо было увидеться и поговорить. Его не оказалось, и Везич только сейчас
ощутил усталость, которая появилась у него сразу же, как он покинул
кабинет доктора Мачека.
Из редакции Везич зашел в кафе - позвонить.
- Ладица, - сказал он тихо и подумал о телефонной трубке как о чуде -
говоришь в черные дырочки, а на другом конце провода, километра за три
отсюда, тебя слышит самая прекрасная женщина, какая только есть, самая
честная и добрая, - слушай, Ладица, я что-то захотел повидать тебя.
- Куда мне прийти?
- Вот я и сам думаю, куда бы тебе прийти.
- Ты меня хочешь видеть в городе, дома или в кафе?
- Когда слишком много предложений, трудно остановиться на одном:
человек жаден. Ему никогда не надо давать право выбора.
- По-моему, тебе хочется не столь видеть меня, как поговорить. Ты
чем-то расстроен, и надо отвести душу.
- Тоже верно. Выходи на улицу и жди меня. Я сейчас буду.
Везич увидел Ладу издали: рыжая голова ее казалась маленьким стогом
сена, окруженным черным, намокшим под дождем кустарником, - хорваты
темноволосы, блондины здесь редкость, рыжие - тем более.
Он взял ее за руку - ладонь женщины была мягкой и податливой - и
повел за собой, вышагивая быстро и широко; Ладе приходилось порой бежать,
и это могло бы казаться смешным, если бы не были они так разно красивы,
что рядом они являли собой гармонию, а в мире все может - в тот или иной
момент - казаться смешным, гармония - никогда, ибо она редкостна.
Везич и Лада пришли на базар, что расположен под старым городом,
возле Каптола, и затерялись в толпе - она поглотила их, приняла в себя,
оглушила и завертела.
- Хочешь цветы? - спросил Везич.
- Хочу, только это к расставанью.
- Почему?
- Не знаю. Так считается.
- Чепуха. - Везич купил огромный букет красных и белых гвоздик,
отметив машинально, что "товар" этот явно контрабандный, привезли на
фелюгах из Италии ночью, и Везич даже услышал шуршание гальки под острым
носом лодки и приглушенные рассветным весенним туманом тихие голоса
далматинцев. - Не верь идиотским приметам, цветы - это всегда хорошо.
- Ладно. Никогда не буду верить идиотским приметам.
- Пойдем пить кофе?
- Пойдем пить кофе, - согласилась Лада.
- Господи, когда же мы с тобой поскандалим?
- Очень хочется?
- Скандал - это форма утверждения владения. Форма собственности, -
усмехнулся Везич и провел своей большой рукой по мягким, рыжим, цвета сена
- раннего, чуть только тронутого утренним солнцем, - волосам Лады.
- Где ты хочешь пить кофе?
- А ты где?
- Там, где ты.
- Сплошные поддавки, а не роман.
- Пойдем куда-нибудь подальше, - сказала Лада, - я человек вольный, а
господину полковнику надо соблюдать осторожность - во избежание ненужных
сплетен.
- Сплетня нужна. Особенно для людей моей профессии. Для нас сплетня -
форма товара, имеющего ценность, объем и вес.
- Вот именно, - сказала Лада. - Нагнись, пожалуйста.
Везич нагнулся, и она коснулась его щеки своими губами, и они были
такие же мягкие, как ладони ее и как вся она - Лада, Ладушка, Ладица.
Цветкович вернулся в Белград в десять часов утра.
Его поезд остановился не на центральном вокзале, а на платформе
Топчидера, в белградском пригороде. Возвращаясь из Вены, Цветкович на час
задержался в Будапеште. Чуть не оттолкнув встречавших его послов
"антикоминтерновского пакта" - Югославия стала теперь официальным
союзником рейха, - он подбежал к своему посланнику и, взяв его под руку,
тихо спросил:
- Что дома? Какие новости? В поезде я сходил с ума...
- Дома все в порядке. Вас ждет премьер Телеки, господин Цветкович.
- Нет, нет, пусть с ним встретится Цинцар-Маркович. Я сейчас ни с кем
не могу говорить. Ни с кем.
